Город и город - Мьевиль Чайна (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗

— Не очень долго, — сказала Корви. — Я застала её в их центре — ну, при раскопках в Уль-Коме есть что-то вроде научно-исследовательского центра. Профессор Нэнси, она из больших шишек, у неё целая куча аспирантов. В общем, позвонила ей, убедилась, что Махалия была её подопечной, что какое-то время её никто не видел, и так далее, и так далее. Сказала ей, что у нас были основания полагать — точка, точка, точка. Переслала фотографию. Она была очень шокирована.

— Да?

— Точно. Она… всё повторяла, какой замечательной аспиранткой была Махалия, твердила, что поверить в это не может, спрашивала, что случилось, и так далее. Так вы были в Берлине. Значит, вы говорите по-немецки?

— Говорил когда-то, — сказал я. — Ein bi?chen [9].

— Зачем вы туда ездили?

— Молодой был. Там проводилась конференция. «Полиция в разделённых городах». У них были занятия по Будапешту, Иерусалиму и Берлину, а ещё по Бещелю и Уль-Коме.

— Какая хрень!

— Знаю, знаю. Именно так мы тогда и говорили. Совсем не по делу.

— Разделённые города? Удивляюсь, как это вас в академии отпустили.

— Понимаю, я и сам чувствовал, что моя дармовщинка чуть ли не испаряется под порывом патриотизма других. Мой руководитель сказал, что это не просто непонимание нашего статуса, но оскорбление Бещеля. Недалеко от истины, я полагаю. Но это была субсидированная загранпоездка, зачем мне было отказываться? Мне пришлось его убедить. Во всяком случае, там я впервые повстречался с улькоманами, которым, как видно, тоже удалось преодолеть свой гнев. Особенно запомнилась одна из них, с которой мы познакомились на дискотеке для участников конференции. Мы тогда внесли свою лепту в разрядку международной напряжённости, под песенку «Девяносто девять воздушных шариков».

Корви фыркнула, но пассажиры начали проходить в зал, и мы напустили на лица такие выражения, чтобы при появлении Джири выглядеть уважительно.

Сотрудник иммиграционной службы, сопровождавший их, увидел нас и мягко кивнул им в нашу сторону. Их можно было узнать по фотографиям, которые переслали нам американские коллеги, но я в любом случае понял бы, что это они. У них было выражение, которое я видел только у лишившихся детей родителей: от усталости и горя лица у них выглядели глинистыми, какими-то комковатыми. Они проследовали в зал такой шаркающей походкой, словно им было на пятнадцать-двадцать лет больше, чем на самом деле.

— Мистер и миссис Джири? — обратился я к ним, упражняясь в английском.

— Ах, — сказала женщина, протягивая руку. — Ах да, вы, вас, вы господин Корви, это…

— Нет, мэм. Я инспектор Тьядор Борлу из ОООП Бещеля. — Я пожал руку ей, руку её мужу. — Это Лизбьет Корви, констебль. Мистер и миссис Джири, я, мы очень глубоко сожалеем о вашей утрате.

Оба они кивнули, заморгав, как животные, и открыв рты, но ничего не сказали. Горе заставило их выглядеть глупо. Это было жестоко.

— Могу я отвезти вас в ваш отель?

— Нет, благодарю вас, инспектор, — сказал мистер Джири.

Я взглянул на Корви, но она вроде не упустила ничего из того, что прозвучало, — понятливости ей было не занимать.

— Мы бы хотели… мы бы хотели исполнить то, ради чего приехали. — Миссис Джири теребила свою сумку. — Мы бы хотели её увидеть.

— Конечно. Пожалуйста. — Я повёл их к машине.

— А профессора Нэнси мы увидим? — спросил мистер Джири, когда Корви тронулась с места. — И тех, с кем Мэй дружила?

— Нет, мистер Джири, — сказал я. — Боюсь, мы не можем этого сделать. В Бещеле их нет. Они в Уль-Коме.

— Ты же знаешь это, Майкл, знаешь, как оно здесь устроено, — сказала его жена.

— Да-да, — сказал он мне, как если бы услышал эти слова от меня. — Да, простите, позвольте мне… Я просто хочу поговорить с её друзьями.

— Это можно устроить, мистер Джири, миссис Джири, — сказал я. — Посмотрим, нельзя ли им позвонить. И…

Я думал о пропусках через Связующий зал.

— Нам придётся решить вопрос о сопровождении вас в Уль-Кому. После того как уладим дела здесь.

Миссис Джири смотрела на мужа. Тот не сводил взгляда с улиц и снующего вокруг транспорта. Некоторые эстакады, к которым мы приближались, находились в Уль-Коме, но я был уверен, что он не воздержится от того, чтобы их разглядывать. Ему было бы всё равно, даже знай он, что это не положено. По дороге открывался ещё и незаконный, связанный с брешью вид на блестящую уль-комскую Зону быстрого развития, заполненную ужасными, но огромными произведениями публичного искусства.

На обоих супругах были значки посетителей в бещельских цветах, но у них, как у редких получателей сострадательных виз, не было никакой туристической подготовки, никакого представления о местной пограничной политике. Из-за своей утраты они лишились всякой чувствительности. Опасность брешей с их стороны была весьма высока. Нам требовалось защитить их от совершения бездумных действий, которые в лучшем случае могли бы привести к их депортации. До официальной передачи ситуации в ведение Бреши мы должны были исполнять обязанности нянек: не отходить от Джири ни на шаг, пока они бодрствуют.

Корви на меня не смотрела. Нам придётся соблюдать осторожность. Будь Джири обычными туристами, они должны были бы пройти обязательное обучение и успешно сдать далеко не формальный экзамен на въезд, как теорию, так и практическую, связанную с ролевыми играми часть, чтобы претендовать на визу. Они бы знали, хотя бы в общих чертах, основные опознавательные элементы архитектуры, одежды, алфавита и манер, знали бы незаконные цвета и жесты, обязательные детали — и, в зависимости от своего бещельского преподавателя, предполагаемые различия национальных физиогномик, — отличающие Бещель, Уль-Кому и их граждан. Хоть мало-мальски представляли бы себе, что такое Брешь. Не то чтобы мы, местные, знали о ней намного больше, важно то, что они бы знали достаточно, чтобы избежать очевидных брешей со своей стороны.

После двухнедельного — или сколько там он длится? — курса никто не думал, что посетители впитали в себя глубокий, почти безусловный инстинкт различения наших границ, каким обладают бещельцы и улькомане, усвоили реальные зачатки не-видения. Но мы всё-таки настаивали на том, чтобы они вели себя так, словно это с ними произошло. Мы, равно как и власти Уль-Комы, ожидали соблюдения строгого публичного этикета, отсутствия всякого взаимодействия с соседним заштрихованным городом-государством, да и вообще явного обращения на него внимания.

Поскольку санкции за брешь серьёзны — от этого зависят два города, — сам факт бреши не должен подлежать сколько-нибудь обоснованному сомнению. Мы все подозреваем, что, в то время как у нас есть долгий опыт его не-видения, в Старом гетто Бещеля туристы тайком замечают уль-комский застеклённый мост Ял-Иран, который в буквальной топологии примыкает к нему. Глядя на струящиеся ленты воздушных шаров бещельского парада Ветреного дня, они, вне сомнения, не могут, как это можем мы, не-замечать устремлённых к небу каплевидных башен в уль-комском дворцовом районе, которые рядом, хотя отстоят на целую страну. Пока они не указывают на них пальцами и не восклицают — вот почему, за редкими исключениями, иностранцам до восемнадцати лет взъезд не разрешается, — все, кого это затрагивает, могут склоняться к возможному отсутствию бреши. Именно такой сдержанности учит предвизовая подготовка, а не строгому не-видению местных жителей, и большинству обучаемых хватает ума это понять. Когда это возможно, мы все, включая Брешь, гарантируем посетителям презумпцию невиновности.

В зеркале машины я заметил, что мистер Джири смотрит на проходящий грузовик. Я его не-видел, потому что он был в Уль-Коме.

Время от времени они с женой что-то бормотали друг другу — мне не хватало то ли знания английского, то ли слуха, чтобы разобрать их слова. В основном же они сидели молча, каждый наедине со своим горем, выглядывая из окон по обе стороны автомобиля.

Шукмана в лаборатории не было. Зная себя, он понимал, каким покажется тем, кто приехал взглянуть на умершую. Я бы не хотел столкнуться с ним при таких обстоятельствах. Хамзиник провёл нас в помещение хранения. Её родители одновременно застонали, войдя и увидев очертания под простынёй. Хамзиник с безмолвной почтительностью ждал, пока они готовились, и, когда её мать кивнула, открыл лицо Махалии. Они снова застонали и уставились на неё, а после долгих секунд мать коснулась её лица.