Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит - Мартин Джордж
– Или Шварцмана [9], – говорит Успокоитель. – Я бы на ее месте выбрал его. С нашей Крайслер шутки плохи, легкомысленного отношения она не потерпит.
– С другой стороны, эти двое для нее низковаты, – рассуждаю я. – Ей нравятся ребята со шпилями. Может, Мюзик-холл?
Эмпайру тяжко. Его шпиль был изначально приспособлен для парковки дирижаблей, но после катастрофы «Гинденбурга» о дирижаблях пришлось навсегда забыть. Теперь его предназначение неясно. Он поникает. Крайслер снова похлопывает его по плечу и протягивает руку в стальной перчатке. Виктор разливает всем еще шампанского. Весь клуб охватывает ставочный ажиотаж, деньги переходят из одних рук в другие.
Эмпайр медленно, нерешительно сдвигается с места.
Весь персонал шестьдесят шестого этажа взрывается радостными криками, среди которых раздается еле слышный стон мистера Наста – его ставка проиграла. Лифты обоих зданий возобновляют работу, извергая на улицу людские потоки. К моменту, когда Крайслер с Эмпайром отправляются на восток, почти все патроны покидают клуб, а мы с Виктором и Успокоителем распиваем на троих бутылку бурбона.
Дам в клубе нет, и оставшиеся патроны решают отложить ужин, пока Крайслер не вернется на привычное место. Наступает всеобщее облегчение. На сегодня персонал «Клауд-клаба» складывает с себя обязанности.
Когда Крайслер и Эмпайр под ручку ступают в воды Ист-Ривер, между собой начинают переговариваться и другие влюбленные здания. Из окон мы наблюдаем, как жилые дома склоняются друг к другу, растягивая веревки для сушки белья, и шушукаются. Центральный вокзал, подтянутый и элегантный, как пассажир «Титаника», поднимается и, отряхнувшись, направляется к станции Пенсильвания, этой иконе стиля боз-ар. Флэтайрон и Игла Клеопатры вздрагивают от внезапной близости, и через мгновение начинают обниматься.
Эмпайр и Крайслер застенчиво проходят полосу прибоя между Пятьдесят девятой улицей и Вильямсбургским мостом. Мы видим ньюйоркцев, высыпавших из автобусов и такси, чтобы полюбоваться на отражающийся в глазах нашей красотки закат.
На голове у Эмпайра красуется неуклюжий фонарь в форме сердца, и мы с Виктором и остальными не можем удержаться от смеха. Крайслер искрит серебристыми блестками и выглядит величественно. Ее окна звенят.
На глазах у жителей трех районов два высочайших здания Нью-Йорка прижимаются друг к другу и начинают вальсировать по щиколотку в воде.
Я бросаю взгляд на окна Эмпайра и вижу в одном девушку, смотрящую прямо на меня.
– Виктор, – окликаю я старшего официанта.
– В чем дело? – отвечает он.
Усевшись рядом с каким-то позеленевшим от укачивания промышленником, Виктор поглощает суп вишисуаз. Напротив них бывший чемпион мира по боксу Джин Танни курит сигару. Я укладываю промышленнику на лоб влажное полотенце и благодарно принимаю предложение боксера угоститься сигарой.
– Видите ту красотку? – спрашиваю я.
– Разумеется, – отвечает Виктор, а Танни согласно кивает. – Как не заметить такую птичку?
Девушка примерно в тридцати футах над нами, в левом глазу Эмпайра. На ней красное платье с блестками, в волосах – цветок магнолии. Она подходит к микрофону. Один из ее музыкантов начинает играть на трубе. Музыка слышна даже здесь.
Наши здания кружат, крепко обнявшись. Ансамбль в Эмпайре исполняет In the Still of the Night [10]. Я не могу отвести глаз от моей красотки, моей сногсшибательной красотки, и едва замечаю первый поцелуй Крайслер и Эмпайра в девять шестнадцать вечера. Проходят часы; Крайслер краснеет, Эмпайр что-то шепчет ей на ушко, они вместе смеются, но я так и не отвожу взгляд.
Лодки на реке обескураженно кружат, когда в одиннадцать тридцать четыре наша парочка отправляется на юг к гавани и, переступив через мосты, оказывается в глубокой воде. Мачты Эмпайра оплетают орнаментальных орлов Крайслер. Крайслер осторожно перешагивает через колесо обозрения на Кони-Айленде, а Эмпайр наклоняется и поднимает его для нее, пронося прямо перед нашими окнами. Крайслер вдыхает его наэлектризованный аромат.
– У тебя один путь, – говорит мне Виктор, протягивая веревку, сплетенную из скатертей. Остальные официанты кивают.
– Вы – настоящие друзья, – говорю я. – Настоящие чемпионы.
– Я тоже чемпион, – бубнит отправившийся в алкогольный нокаут Танни. Он с ног до головы усыпан розовыми лепестками и нижним бельем.
Я взбираюсь по узким лесенкам на восемьдесят третий уровень, слыша, как моя красотка поет только для меня. Воздух здесь холоднее, чем купидон из мороженого. Я вылезаю из окна на карниз, не выпуская из рук веревку. Когда Крайслер прижимается разгоревшейся щечкой к плечу Эмпайра, он поглаживает ее по блестящей коленке, и они принимаются заниматься любовью посреди Атлантики. В этот момент я бросаю веревку, и красотка из Эмпайра привязывает ее к своему роялю.
В одиннадцать пятьдесят семь я перебираюсь по веревке, а ровно в полночь уже держу девушку в объятиях.
Из «Клауд-клаба» доносятся аплодисменты; все поднимают бокалы, стаканы с бурбоном, а кто-то – ложки для супа. Я вижу, как боксер чмокает Доблестного Виктора. Внизу «Циклон» [11] оплетает Бруклинский мост, а паромная переправа Статен-Айленда принимается отплясывать перед леди Свободой.
В шестнадцать минут первого Крайслер и Эмпайр призывают на свои шпили молнии, и все мы, мужчины и женщины, официанты и певицы, люди и здания, принимаемся отчаянно целоваться в ледяном океане посреди парка аттракционов, освещаемые бледно-рыжими огнями Нью-Йорка.
Их отношения начались еще тогда, когда жив был Энди Уорхол, Манхэттен выставлял напоказ все свои неприглядные стороны, и молодежь теряла здесь свою идентичность, чтобы обрести новую, более экстравагантную.
Ричард Боус
Кровь вчера, кровь завтра [12]
– Ай Лин, сыграй для тети Лилии и всех остальных «Лунный свет» Дебюсси, – сказал Ларри, и его партнер Бойд расплылся в улыбке.
Лилия Гейнс была приглашена на званый ужин одним из организаторов, Ларри Степелли.
В злополучные давние времена они даже жили вместе. Двадцать пять лет назад Лилия и Ларри записались на курс ихордоновой терапии как пара, а закончили его порознь.
Роскошно одетая маленькая азиатка свободно и раскованно села за пианино. Было время, когда Лилия считала, что воспитывать детей должно быть позволено только благополучным и богатым однополым парам.
За спиной Ай Лин, под окнами двухквартирного дома, текли воды Гудзона и горели огни Нью-Джерси. Был поздний июньский вечер. Ко всеобщему удивлению, девочка исполнила сложную пьесу безошибочно, будто совершенный робот.
Под аплодисменты отцов и дюжины гостей Ай Лин поклонилась и ушла в сопровождении няни. Лилия в очередной раз задумалась о стремительном восхождении Ларри по социальной лестнице. Ужин был устроен в первую очередь для клиентов Бойда, но Ларри стремился впечатлить некоторых из них, а перед остальными, включая Лилию, – похвастаться своим успехом.
Какая-то женщина спросила Бойда, в какое дошкольное учреждение ходит его дочь. Один из его клиентов упомянул в одном предложении имена президента и двух сенаторов.
Молодой человек, пришедший в компании известного пожилого иллюстратора детских книг, принялся рассказывать о своем новом романе.
– Это подростковый роман ужасов – очень популярный нынче жанр, – говорил он.
Ларри с улыбкой обратился к Лилии:
– Вчера я проходил мимо «Сокровищницы», но вы были закрыты.
– У нас ремонт, – ответила она. Когда-то они были столь близки, что до сих пор могли прочесть друг друга как открытую книгу, и прекрасно понимали, когда говорят неправду.
Ларри склонил свою по-прежнему прекрасную голову, волосы на которой едва тронула седина, и вздернул бровь.
