Том 11. Неопубликованное. Публицистика - Стругацкие Аркадий и Борис (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗
Необходимость додумывать… Конечно же, необходимость эта присутствует не в одном «Малыше». Столь любимая Стругацкими ситуация выбора, в которую они ставят, скажем, Сикорски в «Жуке в муравейнике», тоже должна вызывать в читателе мучительные раздумья. И вызывает. Беда в том, что у «Жука» таких думающих читателей намного меньше, чем хотелось бы. Ибо пресловутая сладкая оболочка, «экшн», часто привлекает НЕ ТЕХ. В то время как «Малыш» отсекает «сюжетников» заранее. Кроме того, в «Жуке» множество линий, множество тем, множество героев. В итоге основной, так и не решенный вопрос, то, что так страшно, непереносимо давит на совесть Экселенца, размывается эмоциями других героев и, главное, как это ни парадоксально, литературным мастерством и авторской жадностью самих АБС. Например, надеждинская эпопея Абалкина и Щекна — это ведь книга, сильная и глубокая, со своим конфликтом, ни на какой другой не похожим. К тому же, книга искрометно-увлекательная. Триллер. Не менее фантастичный, чем сам основной сюжет. Далее. В отличие от Комова в «Малыше», Сикорски в «Жуке» выбор может сделать только сам, не имея при этом реальной картины происходящего. И он этот выбор — двоичный выбор! — делает. Так что читатель может лишь судить его — если вообще имеет склонность к самостоятельному осмыслению прочитанного. А вот Комов решения не принимал. Ему не дали даже подумать. Да и никто там ничего не решил в итоге: остановились на нулевом варианте. Не выбор, а отсрочка выбора. Конфликт по-прежнему налицо, в полном объеме. Очень скоро Малыш все поймет — ведь, зная столько, сколько он уже знает, не понять невозможно. Так что решение Комова было бы всего лишь более острым, чем то, которое осуществил Совет. Все «подвешено», никто не прав, и что дальше — абсолютно неясно. Где еще у Стругацких ТАК?.. Попробуй-ка, дочитав ТАКУЮ книгу до конца, забыть о ней и не думать, чем там все кончится и как быть… Попробуй не ставить себя на место Стася Попова. Да что там Стась — сталкиваясь в реальной жизни с живым земным ребенком, ловишь себя на том, что смотришь на него, как на Малыша. Как на агента Будущего.
И если ЭТО — всего лишь следствие неангажированности, тогда и в самом деле, ну ее, ангажированность эту. Хотя бы в тех немногих книгах, которые — не для всех. Какими бы высшими намерениями она ни диктовалась. Ибо нам нравится думать самим.
Здесь, в «Малыше», единственный раз, Стругацкие неявно формулируют кредо гуманиста. Не в надрывной манере Достоевского — о пресловутой слезинке ребенка, — а спокойно и логично.
Одно разумное существо не меньше и не больше целой цивилизации, но равно ей, ибо само представляет собой целый мир.
Разум — это серьезно. Это и есть Золотое Правило Стругацких.
КАЖДЫЙ ВИНТИК ЭТОГО СМРАДНОГО МИРА. «Пикник на обочине»
Эта повесть — самая «кинематографичная» у АБС. Местами забываешь, что держишь в руках книгу, и уже не столько читаешь, сколько наблюдаешь за ходом действия. Как булгаковский Максудов. Вплоть до того, что потом вспоминаются конкретные лица, помещения, улицы… Будто побывал там. Отсюда — легко заметное разделение содержимого пилюли и ее оболочки. Все то, что авторы хотели сказать новичку, сказано прямым текстом. (Другое дело, как Стругацким это удалось сделать, не снижая чисто приключенческих достоинств книги… Но отвечать на подобные вопросы, иначе говоря, пытаться понять тайну творчества — занятие неблагодарное: все равно ничего не получится. Не то многие умели бы ТАК писать.) Есть в «Пикнике», разумеется, и более глубокие слои. В частности, опытный ученик школы Стругацких найдет здесь аллегории, каких нет, пожалуй, больше нигде. Прежде всего — на тему «наука — фантастика — религия».
Детство настоящей фантастики, то, с чего начинались и сами АБС, — простенькая «НФ» первых послевоенных лет. Популяризаторство. Наивные мечты о скором наступлении НТР-овского рая на Земле. Литература, рассчитанная на таких людей, как молодой Рэдрик Шухарт, — с интеллектом, но без образования, — способных поверить в простую схему. «Только сейчас, — говорю, — это дыра в будущее. Через эту дыру мы такое в ваш паршивый мир накачаем, что все переменится. Жизнь будет другая, правильная, у каждого будет все, что надо. Вот вам и дыра. Через эту дыру знания идут. А когда знание будет, мы и богатыми всех сделаем, и к звездам полетим, и куда хочешь доберемся. Вот такая у нас здесь дыра…»
Ну, а как обстоят дела с верой у тех, кто эти НФ-сказки создает? Уж они-то куда начитаннее Шухарта, слушателя своего. Соответственно, и скепсиса у них поболе — как, скажем, у Валентина Пильмана. Да и страха тоже… «Боятся, боятся, высоколобые… Да так и должно быть. Они должны бояться даже больше, чем все мы, простые обыватели, вместе взятые. Ведь мы просто ничего не понимаем, а они по крайней мере понимают, до какой степени ничего не понимают. Смотрят в эту бездонную пропасть и знают, что неизбежно им туда спускаться…»
И, наконец, уровень третий. Юношеский оптимизм бывшего «любителя НФ» Рэдрика Шухарта ушел в песок. К концу повести Рэд уже не способен мыслить в таких категориях, как «дыра в светлое будущее». Да и ученые, похоже, не слишком продвинулись в попытках понять… Что же остается пессимисту? Выбор невелик: или отчаяние, или вера в чудо. «…В такой яме… в которой рассчитывать на себя совершенно бессмысленно. А сейчас эта надежда — уже не надежда, а уверенность в чуде — заполнила его до самой макушки, и он уже удивлялся, как мог раньше жить в таком беспросветном, безысходном мраке…» С этого момента Шухарт — выразитель самых что ни на есть религиозных чаяний человечества. Да и действие повести выходит на ветхозаветные аналогии. Для чего приходится ввести в список действующих лиц совершенно новую фигуру. Агнца.
Что это именно агнец, становится ясно не сразу. Однако к моменту жертвоприношения все ключевые фигуры — на своих местах.
Представим, что Брюн, героиня «Отеля „У Погибшего Альпиниста“», с ее пышными вороными волосами, не то женскими, не то юношескими, и соответствующей фигурой манекенщицы, — и вправду разделяется надвое: на сестру и брата, как это грезилось в пьяном угаре инспектору Глебски. Однако само по себе ЗДЕСЬ это было бы неинтересно. Интересно другое: разделение происходит, так сказать, еще и по знаку: на сестру-стерву и брата-«бойскаута». Артур идет к Богу вовсе не с той целью, какую автоматически приписал ему Рэдрик, не для того, чтобы исполнять детские желания мальчишки-колледжера. Он, оказывается, идет за всеобщим счастьем! Оттого и краснеет. Парень сам стесняется того, ЧЕГО хочет просить у Золотого Шара, понимая, что быть в этом мире агнцем — стыдно!«…Впервые за все время существования карьера по этой дороге спускались так — словно на праздник». Идти к Богу не с самоуничижением или во имя уничижения ближнего своего, идти не выпрашивать (для себя благ, а для ближнего бедствий), но — как на праздник. Истинно, не часто бывало ТАКОЕ в истории человечества.
В этом жертвоприношении, в попытке отдать божественной мясорубке жизнь Артура «в оплату» счастья дочери — приговор последнему делу Шухарта. Рэд и сам уже это предчувствует: «…глубоко-глубоко внутри заворочался вдруг беспокойно некий червячок и завертел колючей головкой». Именно приговор — ибо счастье пред очами Всевышнего мыслимо только таким, каким видит его агнец. То есть — даром! И для всех! А ценой жертвы Рэдрику ничто доброе для себя и своих близких купить не удастся. Даже если на донышке его души и вправду есть добро.
«…Если ты на самом деле такой… всемогущий, всесильный, всепонимающий… разберись!» Вот именно. Счастье ребенка ценой жизни другого ребенка… Не сходится. И Шухарт это понимает, забывая в итоге о том маленьком, личном, с чем шел. И принимая в конечном итоге сказанное агнцем — как свое. Никакой торговли.
Для всех и даром.
ЗНАТЬ, ЧТО НИКОГДА ТАКИМ НЕ БУДЕШЬ. «Парень из преисподней»
Задача: посмотреть на Полдень с «их» точки зрения. На недостижимый сказочный идеал — отсюда, из настоящего. «…Весь этот лукавый обманный мир, где у людей есть все, чего они только могут пожелать, а потому желания их извращены, цели потусторонни и средства уже ничем не напоминают человеческие». И заодно уж — посмотреть на Человека Полудня: «добрые до отвращения глаза великого лукавца».
