Рассказы о сержанте Берковиче - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович (книга регистрации TXT) 📗
— Он ведь музыкант, а не астроном, — хмыкнул Хути-эли.
— А я, по-вашему, астроном? — поднял брови Беркович.
— Ты — полицейский, Борис. Значит, когда нужно, и астроном тоже. Я прав?
— Возможно, — сказал Беркович. — Видите ли, подумав о том, что Кабира мог соврать, я посмотрел календарь, вот и все.
Дело тринадцатое. НА БЫТОВОЙ ПОЧВЕ
Рабочий день подходил к концу, и сержант Беркович все чаще поднимал взгляд на своего шефа, инспектора Хутиэли, сидевшего за столом в глубокой задумчивости. Трудно было сказать, о чем думает инспектор: то ли о деле, которым занимался третьи сутки, то ли о том, что ему надоело каждый день заполнять кучу бланков, когда все сведения можно сообщить заинтересованным лицам, послав информацию по компьютерной сети.
Что касается самого Берковича, то сержант с удовольствием думал о том, как пойдет с Наташей в театр — в кои-то веки они решили выбраться на спектакль Тешера». В Москве Наташа была заядлой театралкой и не пропускала ни одной премьеры на Таганке или в Вахтанговском. А здесь, в Израиле, сначала было как-то не до театров, а потом, когда вновь появился интерес к искусству, стало катастрофически недоставать свободного времени: Наташа работала на фабрике золотых украшений и возвращалась домой либо слишком поздно для того, чтобы идти в театр, либо, наоборот, нужно было уже в десять ложиться спать, чтобы в четыре утра быть готовой — за работницами заезжал служебный автобус.
Борис, правда, утверждал, что после свадьбы все изменится, и когда Наташа переедет жить к нему, ей не нужно будет работать вообще, потому что его полицейской зарплаты хватит, чтобы прокормить семью, тем более, что еще и мама будет отдавать молодоженам свою пенсию.
Свадьба, о которой Беркович говорил все чаще, тем не менее постоянно откладывалась, и Хутиэли начал уже подтрунивать над своим сотрудником, хотя и знал прекрасно, что сержант ни при чем — просто у Наташи болел отец, недавно ему сделали операцию на сердце, и молодые не хотели праздновать, пока Наум Григорьевич не оправится настолько, чтобы присутствовать на торжестве.
— Что ты на меня смотришь? — пробурчал инспектор Хутиэли, встретив взгляд сержанта. — Думаешь, я не вижу, как тебе не терпится уйти? Я тебя, кстати, не держу. Тебя держит на рабочем месте совесть, которая не дает тебе покоя. Похоже, ты думаешь, что, как только закроешь за собой дверь, так сразу придет сообщение об убийстве или ограблении, и мне придется ехать на вызов одному, без тебя. Я прав?
— Ну… — протянул Беркович. — Нет, не правы. Я думал о статистике.
— О статистике? — поднял брови Хугиэли.
— Да, я как раз заполнял бланк квартального отчета… Смотрите: чаще всего преступления происходят на бытовой почве. Кто-то подрался и в пылу ссоры ударил обидчика ножом… Кто-то убил из ревности… А у нас за прошедший квартал преступления такого типа составляют лишь половину всех случаев. Из чего я заключаю…
Беркович надолго замолчал, глядя на экран компьютера, и Хутиэли нетерпеливо сказал:
— И что же ты заключаешь? Предлагаешь ради статистики самим убить кого-нибудь на бытовой почве? Ты что, поссорился со своей будущей тещей?
— Вот еще! — воскликнул Беркович. — Нет, я заключаю, что в ближайшие дни нам придется иметь дело, скорее всего, именно с бытовыми преступлениями. Статистика не терпит отклонений.
— Только не думай об этом во время спектакля, — предупредил инспектор. — Иначе ты в самый неподходящий момент начнешь аплодировать.
— Не беспокойтесь, — улыбнулся Беркович и выключил компьютер. — Если сейчас не зазвонит телефон…
Конечно же, телефон зазвонил; как известно, закон Мэрфи — один из самых упрямых законов природы.
Инспектор Хутиэли поднял трубку, и брови его хмуро сошлись на переносице.
— Хорошо, — сказал он, — я сейчас спущусь. Положив трубку, инспектор встал и недовольно посмотрел на Берковича.
— Твои предсказания, — буркнул он, — сбываются чаще, чем следует.
— Ограбление? — спросил Беркович. — Мне поехать с вами?
— Убийство, — сообщил Хутиэли. — И похоже, именно на бытовой почве.
— Я скажу Наташе, чтобы ждала меня у входа в театр, — сказал Беркович и начал набирать номер.
— Наташа будет недовольна, — усмехнулся инспектор.
— Пусть привыкает, — вздохнул сержант. — Быть женой полицейского — не сахар.
По дороге к месту преступления Хутиэли и Беркович выслушали по радиотелефону информацию патрульного Ицхака Левина.
— Сообщение поступило четверть часа назад, — сообщил Левин. — Это на улице Блументаль, дом сорок. Старое строение, один этаж, стоит особняком, от улицы отделено небольшим садиком. Сосед, его зовут Рон Зальцман, обратил внимание на то, что дверь полуоткрыта, и в темноте прихожей будто бы видна женская нога. Зальцман вошел в дом и обнаружил, что хозяйка лежит, раскинув руки и лицом вниз. Женщина была мертва — ее избили самым чудовищным образом, но конкретной причиной смерти, как только что сказал наш эксперт, стал перелом основания черепа.
— Она замужем, есть дети? — спросил инспектор.
— Замужем, муж с утра уехал по делам, его пока не нашли. А дети взрослые, сын в Хайфе, дочь в Нетивоте, им уже сообщили.
Машина резко затормозила, Беркович с инспектором прошли через палисадник (несколько чахлых кустиков) и вошли в полутемный холл. Убитая все еще лежала неподалеку от входной двери, два парамедика из скорой помощи уже готовились унести тело. К Хутиэли подошел эксперт Хан и сказал, понизив голос:
— Ее били. Судя по повреждениям, тот, кто бил, находился в состоянии аффекта. Он чуть не свернул женщине шею, но продолжал наносить удары даже когда она умерла.
— Муж? — поинтересовался инспектор. — Или, может, любовник? На ограбление вроде бы не похоже.
— Нет, это не ограбление, — покачал головой Хан. — В квартире полный порядок. Похоже, что ничего не пропало, но это, конечно, можно будет определить позднее.
— Борис, — обратился Хутиэли к Берковичу, — я произведу осмотр, а ты займись поисками мужа. И выясни, что это за люди, какие между ними были отношения.
Сержант вышел из холла и с первого взгляда определил в стоявшей на улице небольшой толпе того соседа, который звонил в полицию. Это был мужчина лет сорока, в тапочках и домашних трусах, который яростно жестикулировал, что-то объясняя не пускавшему его в дом полицейскому.
— Пропустите, — разрешил Беркович и спросил: — Это вы обнаружили тело?
— Я! Мое имя Рон Зальцман. Я шел мимо…
— Расскажите об этих людях, пожалуйста, — попросил Беркович.
— А что о них рассказывать? — удивился Зальцман. — Пинхас сейчас безработный, фабрику закрыли, он с утра до ночи мотается в поисках новой работы, а Хана сидит дома, почти никуда не выходит.
— Сегодня Пинхас тоже ушел утром? — поинтересовался сержант. — Вы его видели?
— Я видел, как он уходил, это было в восемь утра.
— Днем вы слышали какие-нибудь крики?
— Нет, не слышал. Но тут рядом меняли асфальт, и грохот стоял такой, что я и себя слышал с трудом.
— Вы не могли бы сказать, кто еще из соседей мог что-нибудь видеть или слышать?
— Конечно! Абрам из того дома напротив, он все время торчит у окна, еще вот Лея, бабушка из второй квартиры, она часто сидит на стуле у входа…
— Покажите, где они живут, — попросил Беркович. Абрам оказался старичком лет семидесяти, после выхода на пенсию он действительно весь день проводил у окна, из которого было видно все, что происходило в доме напротив. Абрам был бы замечательным свидетелем, если бы не одно обстоятельство: видел он не дальше, чем на три-четыре метра, а слышал только то, что кричали ему в ухо.
— Нет, — сказал он дребезжащим голосом, — никто в тот дом не входил, и криков никаких не было. И Пинхаса я сегодня не видел.
Из чего, по мнению Берковича, ровно ничего не следовало.
Не лучше обстояло дело и со свидетельницей Леей Кац. Бабушка действительно провела утро, сидя на ступе перед входом. Она видела, как выходил из дома Пинхас. Был он, по словам Леи, сумрачен, но таким и должен быть человек, который не знает, будут ли у него завтра деньги на кусок хлеба. А после полудня Лея легла спать и проспала до появления полиции. Спит она крепко — особенно днем, это ночью она то и дело просыпается…
