Том 11. Неопубликованное. Публицистика - Стругацкие Аркадий и Борис (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗
Практика показала, что для массового читателя Стругацких (с той долей условности, с какой этот читатель вообще может быть назван массовым) самый увлекательный — вариант номер три. Более того, если судить по динамизму «экшн», эти книги сильнее затягивали и самих авторов. Повести «третьего типа» (то есть такие, в которых «хорошие» земляне будущего, дети Полудня лицом к лицу сталкиваются с воплощенным злом — собственным темным прошлым, помещаемым на другие планеты) оказались к тому же наиболее близкими к реализму. Используемый в них прием допускает плавный, незаметный переход к «нефантастической» литературе, к книгам вовсе без «чудесного» допущения. В самом деле, если основная структура описываемого мира вполне подобна структуре мира нашего («Трудно быть богом», «Обитаемый остров»), отличаясь лишь прорисованными артефактами и антуражем, а «вмешательство извне» не сопровождается никакими особыми техногенными допущениями, то легко представить это самое вмешательство маргинальной производной серого мира. Не столь уж многого — чисто технически — надо лишить благородного дона Румату, чтобы он стал «всего лишь» нормальным человеком с коммунарским мышлением, попавшим по какой-то ошибке природы в серое окружение. Более того, не так много надо изменить и в его душе, чтобы он коммунаром быть перестал — и принялся «играть по правилам» окружающего мира. Что, собственно, и происходит в «Трудно быть богом».
За феодально-фашистским Арканаром следует империалистически-фашистская страна Неизвестных Отцов на Саракше. За Руматой — Мак Сим. Его ситуация еще менее фантастична, ибо за ним, до его встречи с Сикорски, и вовсе не стоит никакая сила. Он — один на один со своим обитаемым островом, и все его физические и моральные преимущества — это лишь преимущества постоянного, «сквозного» героя Стругацких над мещанским окружением. Качества эти вовсе не обязательно появляются в результате воспитания за тридевять миров от Саракша. Для авторов главное — столкнуть Человека (желательно — совсем молодого) с массой серых, или черных, или «голых пятнистых обезьян»… Ведь встретил же Мак себе подобных в стране Отцов. Как, впрочем, и Румата — в Арканаре, и Корней — в Алае… Встретили они кое-кого и умнее себя. Концовка же «Парня из преисподней» и вовсе содержит прямое указание: всюду есть Люди, дело не в коммуне. А от этого уже один шаг до главного: братья Стругацкие пишут не столько о контактах человечества с иным разумом, сколько о контакте Человека с человечеством. Точнее — с массой. При таком взгляде на творчество Стругацких классификация выстраивается уже не по внешним признакам, а по сути. И получается она несколько иной.
Этап первый. «Страна багровых туч», «Чрезвычайное происшествие», «Спонтанный рефлекс»… Чистая НФ плюс немного соцреализма. Люди в экстремальных обстоятельствах. С высоты опыта квалифицированного читателя Стругацких уже очевидно, что никакая фантастика, скажем, в «Стране багровых туч», была попросту не нужна. Точнее, нужна лишь для привлечения внимания. Как первые две строчки в частушке. Сам же человеческий конфликт нового ничего не содержит и легко может быть перенесен, скажем, в условия Заполярья. Сухой остаток — польза от фантастики как приема: можно с ее помощью завлечь читателя размышлять над ЛЮБОЙ темой. Важно лишь тщательно взвесить соотношение антуража и «человеческого фактора». В будущем Стругацкие назовут такое соединение привлекающей оболочки и более глубокой внутренней структуры «облаткой», или «философским борщом»…
Этап второй. «Путь на Амальтею», «Стажеры», «Полдень»… Отчетливо и резко выступает на первый план человек. Выясняется, что штурм других планет НИЧЕГО не меняет в самом землянине. Правда, «плохие» качества этого самого землянина упорно прячутся авторами в зоне «за железным занавесом». Но это — всего лишь требование времени и строя. Да издержки инерции. А сапиенти, как известно, сат.
Перелом — как в сознании писателя по имени АБС, так и в создаваемых им книгах, — приходится на тот момент, когда ЛУЧШИЕ решают вернуться из Космоса на Землю. Первый из них — Иван Жилин. Пользуясь метафорой Толкиена, можно сказать: они, лучшие, прошли весь путь туда и обратно, убедились, что ума, воли и решимости бороться им не занимать, и тогда обратили внимание, что в их уютной земной обители вопрос о том, куда сесть и что съесть, успешно решен, — однако проблем чисто человеческого плана от этого меньше не стало. Скорее наоборот. Вот они, лучшие, и возвращаются: выбирают не Космос, а Человека. Ведь именно они — Иван Жилин, Геннадий Комов, Леонид Горбовский, Тойво Глумов — обладатели изумительного чутья на неисправности. Как, впрочем, и их создатели.
Однако Ивану Жилину (да и самим Стругацким) нужно было время, чтобы пройти путь от возвращения на Землю до ухода из зоны борьбы — в зону Учительства. И не только время. Нужна была еще и некая драматургическая подготовленность такого ухода. Подобная той, какая присутствовала в возвращении из Космоса (то есть из «фантастики») — на Землю, к главному. Драматургически уход Жилина начался с отторжения им (а, стало быть, и самими Стругацкими) псевдоромантики подвига, воплощением которой был Владимир Юрковский. «…В наше время история жестко объявила Юрковским: баста! Никакие открытия не стоят одной-единственной человеческой жизни». Сказано — и читателю, и самим себе — практически напрямую: Юрковский как герой себя исчерпал. И остается ему теперь всего один выход на сцену. Выход красивый, героический. Но — последний… И далее, в полном соответствии с законами драматургии, Жилин также сходит со сцены — после смерти старших. Обязательства перед Космосом — и Жилина, и Стругацких — исчерпаны. Теперь Ивану — до нового его появления на подмостках, в «Хищных вещах века», — предстоит, как мы знаем, воевать на Земле. Расходуя остатки набранной в Космосе инерции роли человека-повелителя, БОРЦА со злом. Примерно так же ведут себя и создатели героя («Попытка к бегству», «Трудно быть богом»). Молодой энергии АБС пока достаточно для активной борьбы. Так что и Жилин на своих войнах, и Стругацкие на своих — учатся. Учатся тому, что в БОРЬБЕ им счастья уже не найти. И уверенно идут к новому этапу. Уже в «Возвращении»: «Пойду в учителя. Детские души я буду познавать для всех. А вот для кого ты будешь познавать звезды?»
«Хищные вещи века». Здесь впервые отчетливо и недвусмысленно формулируется кредо Стругацких: гуманизм. Буквально. С этого момента и навсегда они отходят от любого из общепринятых путей «фантастики». В самих «Хищных вещах» «космические» допущения не нужны вовсе. Да их там, собственно, и нет — если отбросить мелочи. Увлекательный сюжет, чистый триллер (по внешним признакам), вполне законченно выстроенный и не нарушающий законы жанра (в отличие, скажем, от «Отеля „У Погибшего Альпиниста“»). Здесь уже можно увидеть найденное за период между «Стажерами» и «Хищными вещами» золотое сечение: идеальное педагогическое соотношение между дозой «экшн» и дозой «морали». Каковое соотношение и позволило Стругацким разработать золотую жилу «учебно-приключенческой» литературы. Книги этого жанра и стали базой неповторимой, уникальной популярности Стругацких среди интеллигенции — от учеников физматшкол до академиков включительно. Ибо именно таким книгам — книгам, которые воспитывают смену, — всегда достается диплом. Эти повести не ушли в небытие вместе с наивными восторгами шестидесятых — как это случилось со «Страной багровых туч». Они живы, и их читают. Не только те, кто на них вырос, но и те из нового поколения, кто читает Литературу.
Однако книги эти еще не были элитарными. Они обладали всеми качествами добротно изготовленной пилюли — включая не только «сладкую оболочку», но порой и сладкие слова, которыми авторы прельщают противника. Чем и отличались от произведений совсем нового жанра, еще не знакомого читателям Стругацких, — жанра, никак официально не именуемого. Датой рождения его — как и рождения качественно новых, третьих Стругацких — был год 1965-й, год появления рукописи «Улитки на склоне». Именно в этой книге Стругацкие впервые отбрасывают сладкую оболочку пилюли, и мы, читатели, получаем содержимое во всей его неприкрытой горечи.
