Возвращение короля - Вершинин Лев Рэмович (читать книги онлайн без TXT) 📗
Почему же, почему нет среди них магистра?
Короткая, незаметная сквозь пламя судорога стягивает углы властного рта. Братья-рыцари слишком возомнили о себе! Они сидят в своих замках и шлют оскорбительные письма. А магистр объявил себя неподвластным никому сувереном и изгнал из городов Юга имперских чиновников. Кара, немедленная и страшная – вот чего достоин гнусный…
Но магистр – лучший полководец империи, а Братство Вечного Лика – сборище отчаяннейших рубак. – И сокровищ в орденских подземельях хватит на войну с тремя императорами.
Добавь в вино крупицу тхе – вино скиснет.
Что есть шамаш-шур без магистра?
Стекает по ступеням благозвучный голос.
– В трудный и скорбный час собрались мы. Не смути демоны раздора благородные души, не довелось бы несчастной стране нашей испытать ужасы скотского бунта. Но мы не можем, не желаем и не хотим оставить в беде заблудших детей наших. Ибо неразумное дитя дорого сердцу родительскому столь же, сколь а благонравное…
Вот она, капелька яда. Но смертельно, но болезненно. Не сумел отказать себе император в нежном удовольствии поглядеть, как дернется мохнатая бровь старца из Златогорья. И как закусит вислый ус сутулый, похожий на стервятника дан-Ррахва. Ничего, стерпят. По носу их, по носу, но самому кончику, чтобы слезы из глаз!
Но магистр…
Одна за другой загораются свечи в шандалах, укрепленных высоко под потолком. Ровное светло-желтое сияние ползет вниз по бархату, оживляет каменные плиты пола, высвечивает лица тех, кто сидит вдоль стен. Их очень много. Но как не хватает здесь братьев-рыцарей! Они вцепились в свой Юг и знать не желают о мятеже. Ведь он еще так далек. А если и доползет до орденских рубежей, то захлебнется под прямыми мечами молчаливых всадников в фиолетовых плащах-полурясах. Это они так думают! Так думали и сидящие перед алтарем – пока не столкнулись, каждый поодиночке, с потным скопищем. Истинно: кого хочет покарать Вечный, того он лишает разума. Но почему вместе с ними должна гибнуть Империя?
– В единении мы непобедимы! – в голосе императора рокочет металл. – Горьким уроком стали для вас прошедшие дни. И сердца наши полны жестокой скорби по благородным дан-Баэлям, от чьего цветущего древа не осталось и ростка. Но нам, живым, они завещали месть…
И, возвысив голос, резко, яростно:
– Шамаш-шур!
Кровавым сполохом вспыхивает, взметается почти к росписям купола столб алтарного пламени, выхватывает из полумрака нахмуренный лик Вечного и – рядом – милосердные глаза Четырех Светлых. Служители алтаря, неслышно выскользнувшие из ниш, запели очень тихо и мелодично; словно даже не пение, а просто особенная, торжественная и пронзительно-ясная, музыка.
И подчиняясь издревле неизменному, известному всем ритуалу, барон дан-Ррахва, подойдя к алтарю, преклонил колено и протянул сквозь огонь к стопам владыки длинный, слегка изогнутый меч рукоятью вперед.
– Я и Ррахва твои дети, отец!
Негромкий звон возникает в дальнем правом углу. Это размеренно ударяют рукоятями мечей о сталь нагрудников смуглолицые, расплывчатые в своих просторных белых одеждах рыцари Ррахвы.
– Я и Златогорье твои дети, отец!
Не преклоняя колен, присягает старый хищник. Что ж, право возраста! И нарастает звон, подхваченный облитым драгоценностями рыцарством Златогорья.
– Я и Поречье…
– Я и Тон-Далай…
– Я и Каданга…
Звон железа о железо. Звон битвы. Музыка власти.
Замерев, словно изваяние, внимает император. Уже весь зал подхватил монотонную, грозную мелодию и в ней исчезли, словно и не были, песнопения служителей алтаря.
Поднявшись со скамей, все сильнее бьют мечами о панцири белокурые сеньоры Поречья, иссеченные шрамами междоусобиц: там мало земель и много наследников; скалят зубы ширококостные держатели болотистых зарослей Тон-Далая: у них не в ходу мечи, и в дело пущены окованные серебром рукояти наследственных секир. И особо приятен слуху владыки четкий ритм-перестук коротких кадангских клинков. Эти были верны всегда: недаром так открыто и радостно улыбается дан-Каданга, старый приятель, друг детских игр и советчик зрелости, яростно ненавидимый за свою преданность остальными.
О, как ярко пылают свечи! Их уже тысячи! Они растворяют в свете своем священный огонь алтаря.
Звон. Звон. Звон.
Шамаш-шур!
Острое чувство единства и неодолимости охватило всех – от наивысочайших до последнего держателя. Оно пока еще сковано, оно выхлестнется на пиру, когда опрокинутся вторые десятки кубков и на время забудутся титулы и гербы. Тогда затрещат порванные рубахи, и польются хмельные искренние слезы, и завяжется нерушимое побратимство, чтобы изойти прахом после тяжелого пробуждения.
Полузакрыв глаза, император считает.
Четыре тысячи, не меньше, даст Поречье. И столько же – Златогорье. Баэль – не в счет. По три тысячи Тон-Далай, Ррахва, пожалуй, что и Каданга. Всего – семнадцать. Негусто. Но это только держатели гербов. Они приведут с собою всех, кого сумеют. Это-то и скверно, – одернул себя владыка. Кому известно, на чьей стороне захотят стоять согнанные мужики? Нет. Необходимо предупредить: в поход мужичье не гнать. И значит, по-прежнему: семнадцать тысяч панцирной конницы. Этого хватит, чтобы сокрушить любую скалу. Но этого мало, чтобы расплескать море. Даже если добавить сюда дворцовую гвардию и наемников императора. Мелькает злая, горькая мысль: а ведь в ордене пять тысяч только полноправных братьев…
Свечи в вышине гаснут. Постепенно. Одна за одной. Из невидимых отдушин задувают их служители, завершая ритуал. Во тьму, к священному огню пришли высокие и из тьмы же, лишь алтарным пламенем напутствуемые, уйдут.
Медленно, торжественно встает владыка, дабы проводить любимых детей добрым родительским словом. И осекается…
В нарушение всех обрядов, распахиваются литые двери. Створками внутрь. Зал уже погружен в зыбкий полумрак и потому на фоне проема громоздкая в светлом квадрате двери фигура человека тоже кажется квадратной. Он шагает через порог и идет прямо сквозь зал, не глядя ни на кого, идет вперед, к алтарю, высоко держа красивую серебристо-седую голову, и фиолетовый плащ с вышитыми языками пламени, белыми и золотыми, собравшись в длинные, складки, волочится по зеленым плитам пола.
Сдавленно ахнув, поднимаются с мест сеньоры. Мелкие и наивысочайшие, прославленные и безвестные, они стоят, округлив рты и не веря в то, что происходит перед их глазами.
Гулки шаги.
Седой воин останавливается у алтаря и не протягивает, а бросает в пламя, прямо поперек чаши, громадный меч, рукоять которого лишь вполовину короче лезвия, лезвие же – почти по грудь взрослому мужчине. Воин шел, держа его на плече.
Он бросил меч в пламя и остановился, словно готовясь преклонить колена, но владыка не позволил ему сделать это. Он уже спускался по ступеням, быстро, каменея лицом и все-таки выдавая свои скачущие мысли пляской прикушенной губы.
В полной, абсолютной тишине резко звякнуло.
Панцирь ударился о панцирь.
Император прижал к груди магистра.
