Магия театра (сборник) - Дяченко Марина и Сергей (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗
Почему-то этим цветам не дано было стать плодами, обрасти колючими шариками каштанов и упасть в сентябре на асфальт. Для белой пирамидки по сей день продолжался май; правда, цветы засохли и сморщились, однако даже скелет соцветия выглядел вызывающе, оставшись один на голой-голой ветке.
Эмма отвела взгляд от припозднившейся «свечки». Выгрузила в урну пластиковый пакет с мусором. Поправила шарф.
Сегодня ей исполнилось тридцать пять. И она в тридцать пятый раз сыграла Матушку-Зайчиху.
Ей всегда казалось почетным, едва ли не священным делом работать для детей. Она переиграла в полусотне разных спектаклей — белок и лисиц, зайчих, зайчат, девочек, мальчиков, курочек, лягушек, деревянных солдатиков, стражников, шахматных фигурок, бабочек и даже коров.
Ее всегда ставили в пример, когда речь заходила о серьезном отношении к профессии.
Она жила, будто под развернутым крылом. Она знала — со школьных лет — что ее упорство и верность обязательно будут вознаграждены. Нет, она старалась не ради награды, однако где-то внутри ее всегда жила вера в чудо, которое скоро случится. Возвращаясь домой позже всех, усталая, углубленная в себя, она несла мимо вечерних витрин свою тайну — тайну Золушки, которая знает, чем кончится сказка.
Ей доставляло удовольствие в мельчайших деталях продумывать крохотную, ничего не значащую роль. Пусть даже в плохом спектакле. Была в этом какая-то сладость; Эмма выдумывала биографию лисичке, которая появлялась на пять минут в толпе других зверей. Или ежику, у которого за весь спектакль было три слова. Но зато как она проживала зоны молчания!
Приходила не за сорок минут до начала — за полтора часа, гримировалась, волновалась, ждала. И знала: настоящая любовь не бывает безответной. Все у нее будет — и роли, и режиссеры, и признание… Разве у судьбы нет глаз?
Сегодня ей исполнилось тридцать пять.
Сегодня она в который раз видела, как пятидесятилетняя Ирина Антоновна скачет по сцене, трясет двойным подбородком, изображая хомячка. Детям, наверное, нравится? Что может быть благороднее, чем играть для детей?
Сегодня Эмма в первый раз поняла, что спустя полтора десятка лет она будет на этой же сцене играть того же хомячка. Или — в лучшем случае — чью-нибудь бабушку. Дети в зале будут меняться, Эмма на сцене будет стареть. И когда-нибудь в антракте ее хватит инфаркт, и ее увезут в больницу, не успев смыть со старушечьих щек нарисованные гримом заячьи усики…
Над мокрым асфальтом плыли черные силуэты прохожих. Сумка с дареной вазой сделалась вдруг тяжелой, как цемент. Что чувствовала бы Золушка, доведись ей состариться в доме мачехи, в окружении чужих детей и внуков?
Вокруг стоял ноябрь — прекрасное время для тех, кто любит себя жалеть.
В понедельник в театре был выходной. Эмма потратила короткий день на стирку, веник и блуждания по продуктовым магазинам; темнота застала ее на кухне, в одиночестве, за ранним ужином.
Яичница таращила желтые подсоленные глаза. Маленький телевизор бесшумно перебирал кадры какой-то, по-видимому, мелодрамы, и Эмма глядела на экран завороженно и безучастно, как смотрят в огонь камина. И в это время грянул телефонный звонок.
— Алло?
— Эммочка, с днем рождения! Желаю всего-всего! И здоровья особенно! Как делишки, как празднуем?
Иришка, старая Эммина приятельница еще по институту, всегда отличалась великолепной небрежностью во всем. Она вечно опаздывала на репетиции, теряла деньги, вещи и документы, забывала текст роли, путала не только чужие дни рождения — даже свой однажды забыла, и на поздравительную телеграмму от матери долго глядела, выпучив глаза. При всем при этом Иришка благополучно работала в академическом театре, получила «заслуженную» в двадцать пять лет и скоро, через месяц-другой, должна была сделаться «народной».
— Спасибо, Ирочка, — сказала Эмма, невольно улыбаясь. — Вчера отпраздновала.
— А-а-ай! — длинно вскрикнула Иришка. — Вот башка моя, вечно забуду, ты прости дуру, лучше ведь позже, чем никогда… Слушай, тем лучше. Раз гостей у тебя сегодня нет, может, выберешься к нам? У нас с Ванькой почти юбилей, пятнадцать лет и одиннадцать месяцев как женаты… Винишко есть хорошее, тортик там, спектакля нет в кои-то веки, давай, а?
— Нет, спасибо, — сказала Эмма почти испуганно. — Ване привет, конечно, но у меня сегодня… Вот если бы заранее… Нет, нет, спасибо, но сегодня не получится никак.
Иришка с мужем жили в получасе езды на маршрутке. В ответ на звонок за дверью послышалось сперва утробное «Гав! Гав!», потом решительное «Фу!» Ивана, потом смех Иришки, потом лай удалился и стих так внезапно, будто пес провалился в преисподнюю. На мгновение потемнел светлый глазок на двери; щелкнул замок, и Иришка, высокая, полногрудая, в восточном шелковом халате до пят раскрыла Эмме объятья.
— Поздравляю, — сказала Эмма, тыча ей в руки букет осенних астр. — Все-таки пятнадцать лет и одиннадцать месяцев…
— Это мы тебя должны!.. — громко обрадовалась Иришка. — У нас и подарок!.. Боже, ну ты так редко заходишь, я понимаю, жизнь эта долбаная, закрученная, но надо же себе делать праздники, если сам себя не порадуешь, то кто?.. Давай-ка за стол, за стол, мы тут с Ванькой уже бутылочку — это, а тортик ждет, не надрезали, тебя ждали…
Иван, Иришкин муж, когда-то учился с Эммой на одном курсе, но в театре не работал ни дня — у него обнаружились стихийные способности к предпринимательству, и за несколько лет он успел пройти путь от челночника с клеенчатыми сумками до главы крупной и уважаемой фирмы.
— Привет, Ваня, — Эмма улыбнулась. Иван галантно ткнулся губами в ее руку; у него были жесткие щекотные усы.
— Сейчас Офелию выпущу, — сказала Иришка. — Эммочка, ты, главное, резких движений не делай. Пусть она понюхает, освоится…
Офелия рождена была для роли Собаки Баскервилей. Эмма никогда не боялась ее — может быть потому, что не представляла до конца, на что собачка способна. А супруги представляли — и потому первое явление Офелии гостям всегда сопровождалось тысячей предосторожностей.
Эмма дала себя обнюхать. Потом Офелия, шумно сопя и топая, проследовала в дальнюю комнату и там, суда по грохоту, улеглась.
Стол был накрыт прямо на кухне — благо кухня у супругов была размером с небольшой стадион. В центре стола помещался какой-то многоэтажный, перспективного вида тортик килограммов на пять.
— Какую ты хочешь музыку? — хлопотала Иришка.
— А… больше никого не будет? — растерянно спросила Эмма. Она знала, что вечеринки в этой квартире устраивались обычно многолюдные.
— Да понимаешь ли, все экспромтом, под настроение… Мигаевы еще собирались, но у них Санька заболела, наверное, грипп, — Иришка перебирала диски под настенной лампой, блики от маленьких круглых зеркал метались по потолку. — Вот, это новенькое… Ставить?
— Давай, — согласилась Эмма.
И сделалась музыка.
Иван резал торт. На широкий светлый нож налипали шоколадные кусочки крема. Иришка говорила и говорила, речь ее сочеталась с музыкой, две звуковые дорожки — инструменталка и болтовня — переплетались, не мешая друг другу.
— А как Игорешка? — спросила Эмма, когда в Иришкином монологе случилась небольшая пауза.
— Отлично, — отозвался Иван. — Поступаем вот… Серьезно поступаем.
— В этом году? — изумилась Эмма. — Уже?
— Уже, — Иришка заняла свое место за столом. — А еще вчера, кажется, под ногами крутился… Ну, давай за Эмкин день рождения.
И, прежде чем Эмма успела согласиться или возразить, бокалы сдвинулись, и тост был реализован.
— Будь здорова, Эммочка! — провозгласила Иришка, облизывая напомаженные губы. — Сама знаешь, как мы с Ванькой тебя любим… Ну, расскажи, чего нового?
— Ничего, — сказала Эмма. — Сказку вот на Новый год репетируем. Честно говоря, фигня редкостная. Лучше бы «Двенадцать месяцев» взяли.
Иришка покивала:
— Да-да… Знаешь, Лопатова замуж вышла?
