Лезвие бритвы (илл. Г. Бойко) - Ефремов Иван Антонович (читать книги онлайн полные версии TXT) 📗
— Когда вы начали получать удовольствие от причиняемых вами страданий? — властно спросил Гирин. — Вы знаете это, глубоко спрятанное, тайное даже от себя самой.
— Я… я не знаю.
— Когда?!- Вопрос хлестнул, как бич.
Женщина опустила голову, всхлипнула.
— Я раньше не знала, а потом заметила сама…- И внезапно, к изумлению медсестры, высокомерная женщина залилась слезами.
Гирин вздохнул с облегчением и встал.
— Запомните это! Запомните крепко, на всю жизнь. Следите за собой. Это пройдет скоро, если вы будете как следует бороться. Я навещу вас и проверю через год.Вы будете оперировать в моем присутствии. Вот телефон — позвоните.
— Я сделаю это, я буду стараться…
В приемной Сима встала навстречу. Гирин извинился за задержку, объяснив, что пришлось немного поговорить с хирургом.
— У нее обнаружился психологический сдвиг, это иногда бывает, но для врача крайне опасно, потому что врач держит в руках человеческое страдание. Если это не подавить.
— А вы подавили?
— Кое-что удалось.Я редко пускаю в дело внушение, но без него мне было бы не сломать брони наглости и лжи, в которую одеваются такие субъекты.
— Ой, Иван Родионович, вам бы походить по некоторым учреждениям! Почему-то скрытые садисты встречаются именно там,куда люди несут свои надежды, просьбы и страдания. Ведь приходишь и видишь, как тебе отказывают с наслаждением, грубо, стараясь унизить, причинить боль. Почему с этим встречаешься в жилищных учреждениях, на транспорте или, как вот вы, в больнице?
— А где же им быть? На заводе надо создавать вещи, в поле сеять хлеб, имея дело с машинами,которые на плохое обращение автоматически ответят скверной работой. Борьба с элементами садизма- очень серьезное и важное, но в то же время и тонкое дело. Чаще всего мещанин, ущемленный в своих эгоистических поползновениях, мстит за это всем, кто попадает от него хоть во временную зависимость.Завистливый негодяй, причиняя зло и горе всем, кому может, пытается так уравнять себя с более работящими и удачливыми людьми. Желание беспредметной мести тоже идет в одной линии с тенденцией отказать,оборвать, цыкнуть и тому подобное.Хорошо будет, когда начнут следить за тем, кто имеет дело с людьми, примерно так: каково соотношение отказов и помощи за год. И если соотношение окажется неблагополучным — лишней минуты нельзя задерживать такого человека на посту «сферы обслуживания».
Мы уже начали освобождаться от мерзкого доносительства,когда люди такого же сорта вредили и мучили,гнусно торжествовали над своими жертвами, измышляя клеветнические письма, раздувая пустяковые ошибки. Сейчас этому все меньше придается значения и люди страдают гораздо меньше,однако при незнании психологии еще недостаточно карают за клевету. Озлобленные неудачники или просто завистливые людишки цепляются за ту или иную ошибку или просто несоответствие установившимся взглядам у ученого,писателя и художника, раздувают ее и пишут в высокие инстанции требования покарать, прогнать, скрутить в бараний рог.
— А еще важнее,- возразила Сима, — следить за всеми такими проявлениями с детства. Как часто все начинается с обиженного ребенка, а кончается…
— Отпетым хулиганом?
— Даже не так серьезно.Человеком, которому чужды добрая помощь окружающим, и непонятно, зачем думать о людях.Такой вот и выставит на окно ревущую радиолу, разбудит всех автомобильным сигналом или диким шумом мотора, остановится в дверях или на улице, не давая пройти другим, позволит своим детям орать и визжать под окнами соседей. И в ответ на протесты сделает еще хуже,назло.Какое проклятое это слово- «назло» и как еще оно мешает нам жить! — горячо воскликнула Сима. — И как трудно отличить, где кончается озорство и начинается зло. Я сама часто грешу — сидит во мне такой чертик и подбивает созорничать.
— И все же обязательно надо научиться разбираться в этом,- возразил Гирин — для правильного воспитания. Какой поступок от злобы, от зависти, от скрытого сознания униженности, а какой- от избытка сил. Тщательно отделять одно от другого.
Сима тихо засмеялась:
— Я прочитала в одной книге об Африке смешной эпизод. Как молодая зебра брыкается под самым носом льва,лениво идущего к водопою, подымая пыль и дразня его. Вот это озорство! Когда мальчишка балансирует на жердочке на высоте — это озорство, а если лупит слабую девчонку — это подло, это садизм.
— Мне остается только согласиться, — одобрительно заметил Гирин.
— А что такое благородство с точки зрения психологии?
— Равновесие между возбуждением и торможением, то есть собственно нормальная психика, избирающая верный путь в жизненных обстоятельствах. Вот почему нормальный человек по природе хорош,а вовсе не плох, как то стараются доказать иные философы. Если торможение сильнее возбуждения, получится равнодушный эгоист, которого ничто не заставит преодолевать свои примитивные желания и инстинкты.
Если возбуждение сильнее торможения, то это тип преступника, сластолюбца и чревоугодника.Но в то же время случается и творческого человека — художника, политического фанатика. Но довольно! Поедем на такси, а то вы, наверное, устали.
Жилье Гирина оказалось полной противоположностью Симиному. Новый дом, с маленькими квартирами,высокий, чистый и светлый. Они поднялись на восьмой этаж. Гирин приветливо поздоровался с соседкой по квартире- аккуратной женщиной в белой кофточке, гармонировавшей с серебряными волосами, и ввел Симу в квадратную пустоватую комнату.
Наступила очередь Симы разглядывать, как живет Гирин.
Почти та же обстановка,что и у нее, только поновее.Письменный стол с грудами рукописей.Книг не так уж много,как она ожидала,почему-то представляя себе комнату Гирина всю в коврах и книжных полках.
Над столом и диваном привлекали внимание большие репродукции картин. Громадный африканский слон важно шествовал по степи,взмахивая тонким хвостиком.Другой слон,еще больше, бежал прямо на зрителя, растопырив чудовищные уши и подняв грозные бивни. Животное спасалось от взвивавшегося за ним вихревым столбом степного пожара. Черный буйвол стоял в перемятом тростнике,принюхиваясь к чему-то, одинокий и сумрачный.Животные,изображенные с невиданной выразительностью, невольно приковывали взгляд, и Сима не сразу заметила большую репродукцию портрета балерины.
— Что это за художник? — спросила она, опускаясь в неудобное современное, не дававшее поддержки голове, кресло.
— Вильгельм Кунерт.Так преходяща слава творцов искусства, избравшего своей темой природу, а не человека.
— Дело в моей необразованности, а вовсе не в судьбе искусства.
— Не вы первая и не вы последняя! Кунерт, знаменитый африканский путешественник и художник, был первым, кто создал картины животных Африки, вошедшие во все учебники.
— Тогда я припоминаю.
— Теперь все его усилия оказались ненужными.Чудеса фотографии и киносъемки с телеобъективами сделали возможным получение таких портретов животных, о каких и не мечталось Кунерту.А прошло всего лет пятьдесят. Последние картины Кунерт писал в начале нашего века, пока не застрелился.
— Он покончил с собой?
— Когда убедился, что больше не может ездить в Африку и любить молодую красавицу жену,он выстрелил себе в голову из слонового ружья, верно служившего ему в Африке. Это было надежно!
— Воображаю, оторвать себе голову в… сколько ему было лет?
— Семьдесят. Возраст, достаточный для того, чтобы устать от трудной и напряженной жизни, которую он вел. Но довольно о Кунерте, вот портрет.
Сима всматривалась в репродукцию картины Серебряковой, и с каждой минутой она нравилась ей все больше.Молодая балерина присела,облокотясь на что-то, с той же ежеминутной готовностью встать,какая была характерна для Симы. Пышное платье восемнадцатого века, стянутое корсажем, с пышной белой оторочкой, низко открывало точеные плечи и высокую грудь. Обнаженные руки играли страусовым белым пером, а черные волосы из-под тюрбана с жемчужной ниткой спускались по обе стороны стройной шеи двумя густыми длинными локонами. Склоненное к левому плечу лицо привлекало взглядом больших глаз,одновременно пристальных, задумчивых и тревожных, не гармонировавших со спокойной линией маленьких губ и общим старинным обликом лица, с характерным для Серебряковой очерком щек и чуть длинноватого прямого носа.
