Струна (=Полоса невезения) - Каплан Виталий Маркович (смотреть онлайн бесплатно книга .txt) 📗
Странное дело, Кузьмич говорил заскорузлые банальности, но речь его между тем звучала неким откровением. Может, дело не в словах, а во мне? Или в какой-то непонятной атмосфере, невидимо обволакивающей кабинет?
— Итак, естественной кажется мысль объединиться. — Кузьмич, похоже, перешел к самому интересному. — Объединиться не ради слов, не чтобы петь красивые песни или обсуждать добрые книжки. Объединяться надо для дел, реальных, конкретных дел. Пьяные родители истязают ребенка. И никто, ни соседи, ни милиция, ни школа не вмешивается. Вмешаемся мы. Деловые ребята продают школьникам наркоту. Все видят, все молчат, никто ничего не сделает. А мы — сделаем. И так сделаем, что напрочь отобьем охоту у деловых ребят этим заниматься. Или, допустим, не хватает денег на закупку оборудования для детского онкологического центра. Зато рядом строится казино. И все возмущаются, и никто ничего не может. А мы — можем. Мы переставим местами не слова, а деньги.
— И хозяева казино не будут возражать? — механически брякнул я в пространство. Хотя кто меня за язык дергал?
Однако распалившийся Кузьмич явно обрадовался моим словам. Он аж привстал в кресле, точно всадник в стременах, и в лысине его отразилась апельсиново-яркая люстра. Торжествующе воздев тонкий палец, Хранитель ликующе рассмеялся.
— Вот! Вот она, суть! Главное — задать правильный вопрос. Константин Антонович, отвечаю. Не будут возражать крутые пальцевёрты, ох как не будут. Напротив, приползут на брюхе с чековыми книжками в зубах. А мы еще подумаем, что с ними делать. Потому что у нас сила. — Слово это Кузьмич протянул медленно, со вкусом. — У нас Сила, и они, те, кто поумнее, давно уже с нами считаются. Понимают, что обижать детей стало небезопасно.
— А кто поглупее? — вновь зачем-то выскочил я. На сей раз прыснул Женя.
— А тех, кто поглупее, Костян, — выдавил он сквозь распиравший его смех, — находят в разных местах. Кого в канаве, кого на собственном ложе. И, что характерно, очень молчаливых. И с гитарной струной вместо галстука. Хотя таких кретинов уже не много. Деловые, они же только в анекдотах пальцами крутят. А по жизни мигом просекают фишку…
— Но! — вновь воздел все тот же палец Кузьмич. — Вы спросите: а откуда же берется сила? Ведь мало объединиться. Ну что могут сделать несколько хилых очкастых интеллигентов с дряблыми мышцами и тощими бумажниками? По инстанциям бегать, чинушам что-то доказывать? Морду садисту-воспитателю набить? Так еще кто кому набьет… Не-е-е, объединиться мало! Надо еще кое-чем обладать. Не деньгами, не стволами, не связями — все это придет потом, это вторично. Нужно главное. Нужно вслушаться в себя, найти в себе Музыку, научиться жить согласно неслышимой мелодии, надо войти в резонанс с Высокой Изначальной Струной. И тогда уже не мы делаем — она, Струна, творит через нас свою волю, а воля ее — добро и свет.
Я едва удержался, чтоб не присвистнуть… Мгновенный переход от ясной, вменяемой речи к мистическому бреду! Явная клиника… Правда, не походил Кузьмич на свихнувшегося фанатика, а еще меньше походил на него Женя. Да и раньше звучали такие фразочки — милосердие Высокой Струны, справедливость Высокой Струны, воля Высокой Струны… Всякие там Тональности, Резонансы, Вибрации… Неужели здесь что-то большее, чем просто поэтическая атрибутика?
— Так вот, — продолжал Кузьмич, — Высокая Струна прозвенела в нас — и дала нам часть своей силы. И дает, но лишь когда мы, отрешившись от всей грязи и бессмыслицы этого мира, творим добро, творим дела милосердия…
Гм… Расплывающиеся кляксы на лунном поле, посвист девятиграммовых птичек… Нечто, попавшее под луч фонаря, похожее на футбольный мяч, но не бывает у мячей волос, и железных зубов не бывает, и снег под ними не становится бурым…
— Мы не стремимся к власти, — каким-то даже скучным тоном сообщил Аркадий Кузьмич, — не рвемся на политический Олимп. Зачем нам это? Утверждение, будто сменой режима можно улучшишь людскую жизнь — это ложь, и опасная ложь. Пытаясь взять власть, мы породили бы лишь очередную кровавую смуту, в которой всем придется плохо, но в первую очередь — детям. Пойдя по такому революционному пути, мы разорвали бы в себе незримые нити, соединяющие нас с Высокой Струной. Да, не стану скрывать, были среди нас горячие головы, ищущие легких решений, опьяненные первыми успехами. Но Главному Хранителю хватило мудрости вовремя остановить нетерпеливых. У нас есть свое дело, и мы его будем делать при любой власти, при любом режиме. И еще — власть составляют люди. А с людьми, как бы высоко они ни сидели, «Струна» чаще всего договорится. Не враги же они самим себе… К тому же многие из них, людей власти, вполне способны проникнуться нашими идеями, посильно содействовать нам. Собственно, и официальная наша вывеска, «Федеральный фонд», создана при помощи некоторых вменяемых господ-парламентариев. Или взять тот же пример с казино — зачем применять высокие и тайные пути, когда можно сделать пару телефонных звонков?
Я слушал, моргал и время от времени кивал головой. Что мне еще оставалось? Как иначе скрыл бы я страх — а мне сейчас и впрямь было страшно. В этом уютном кабинете с развешанными гитарами и скрипками, с говорливым Кузьмичом мне было куда страшнее, чем тогда, в пронизанном напряженной тишиной Мраморном зале. И даже страшнее, чем на лунном поле. С каждым словом Хранителя страх сгущался, цепкими коготками щекотал горло, отдавался в ушах едва слышным звоном.
Да, сейчас я был в безопасности, никто не грозил мне, напротив, нечеловеческая сила, о которой соловьем разливался Кузьмич, явно собиралась взять меня под свое крыло. Только вот стоит ли совать туда голову? В Мраморном зале я понимал, что дело идет к смертному приговору. Сейчас, похоже, дело идет к чему-то пострашнее. Впрочем, уже поздно выбирать, развилка осталась позади. На лунном поле, на залитой тьмой стройплощадке, на заснеженной насыпи…
— И потому вы, Константин Антонович, соприкоснувшись с нашей жизнью, узнав правду о Высокой Струне, о нашем деле, должны сейчас решить — с нами ли вы. Войдете ли вы в резонанс со Струной, предпочтете ли тусклую обыденную жизнь. Реализуйте же вашу свободу, скажите слово, которое станет завершающей точкой.
Гм… Не нравились мне эти слова о завершающей точке. Что-то похожее уже приходилось слышать совсем недавно. Точку ставить будем, Костян! Над буквой «i». А потом тяжелый грохот товарняка, острый луч рассекающего сумерки фонаря…
Впрочем, сейчас не до лирики. Похоже, от меня ждут каких-то слов, и тянуть больше нельзя. А не встать ли сейчас, не сказать ли, гордо откинув голову: «Мне не по пути с бандитами!»?
— Да чего решать? Все уже решено, — голос мой звучал на удивление спокойно, даже слегка суховато. — «Струна» делает правильные вещи. Я принимаю ее умом и сердцем, хочу внести свой вклад…
В памяти тяжело шевелились какие-то давние, заплесневевшие слова… Кажется, это из «торжественного обещания»… или нет, это я заявление о приеме в комсомол так писал. «Хочу учавствовать в передовых рядах». Переписывать ведь заставляли, блюстители орфографии… Ругались — казенный бланк испоганил, неуч…
— Другого мы и не ждали! — весело ответил Кузьмич. Лысина его засверкала еще ярче, он неуловимым движением выскользнул из кресла и принялся восторженно трясти мою руку. Ладонь его, надо заметить, оказалась на удивление крепкой.
— Остались формальности, — сообщил он наконец, потеряв вдруг всякий интерес к моей кисти. — Во-первых, заявление подписать. Это мы сейчас, это мы быстро. А во-вторых, и это главное, надо пройти некий… ну, скажем, ритуал. Как бы зримо зафиксировать свою причастность… Скажем, сегодня вечером… а лучше где-то около полуночи. Вечерком мы в «Дороге» посидим, отметим, так сказать, событие… Да вот тут, вот тут распишитесь, Константин Антонович.
Передо мной внезапно оказалась раскрыта огромная кожаная папка, а в пальцы мне Женя пихал толстую авторучку. Ого, а перо-то, кажется, золотое!
— Ну не кровью же, — понимающе усмехнулся Женя. — И не как в ведомости на аванс.
