Том 10. С.Витицкий, С.Ярославцев - Стругацкие Аркадий и Борис (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации txt) 📗
— Ё-маё... — сказал Станислав, опешив даже несколько от такого напора. — Что еще за тайны Апраксина двора? Наследство, что ли, мне засветило из-за бугра?..
— Нет. Не наследство. И вообще, не надо зря гадать. Просто отвечайте мне, и все.
— Ну хорошо, хорошо. Валяйте дальше. Кто там у вас?
— Нет, — сказал Вениамин Иванович твердо. — Сначала все-таки скажите мне: вы плохо к нему относились, к этому Габуния? Не любили?
— Слушайте, мне было тогда пятнадцать лет... Или тринадцать? Неважно. Он повадился ходить, ласковый такой, приторный, песни все с мамой пел дуэтом... Явно целился мне на роль нового папаши. А у самого — сыну уже было лет тридцать... За что мне его было любить?..
Он замолчал. Какого черта? Не хочу я об этом говорить. О мамином взгляде, который однажды поймал, брошенном на этого типа... И как он особенно противен был, нализавшись портвейна... Он любил заложить за галстук, этот обрусевший грузин (или мингрел?), — пил как грузин, а напивался как русский... К черту его.
— Ясно. Согласен... А теперь такая фамилия: Каляксин Сергей Юрьевич.
— Каляксин?
— Да. Сергей Юрьевич.
Станислав помотал головой.
— Не помню. А он кто?
— Он был проректором Четвертого медицинского.
— А. Так его Виконт... в смысле, Виктор Григорьевич, наверное, должен знать... — Он снова прикусил себе язык. Ч-черт, трепло. Решено же было: никаких имен! Трепло языкатое, невоздержанное...
— Да. Виктор Григорьевич его, скорее всего, знает, но я думал, что и вы, может быть...
— Нет. И не слышал даже про такого.
— Понятно. Но вот имя академика Хухрина вам, конечно, известно хорошо?
— Конечно. Он был мой Большой Шеф. Он умер, между прочим. Буквально несколько дней назад. Отпевали в Никольском.
— Да, я слышал... Довольно странное завещание для члена партии с «надцатого» года...
— Н-ну, это как сказать...
— Ладно, господь с ним. Значит, с академиком вы общались регулярно, правильно я вас понял?
— Ну, это как сказать, — повторил Станислав. — Он был там... в заоблачных академических высях. Но я докладывал ему пару раз по работе. Он ко мне, говорят, хорошо относился, ПРОДВИГАЛ. Зарплату повысил без всякого сопротивления... Он, говорят, был вполне приличный начальник — свое дело знал и в чужие не лез...
Вениамин Иванович покивал, тоже как бы отдавая должное ушедшему от нас вполне приличному начальнику. Потом сказал:
— А вот разрешите у вас спросить, Станислав Зиновьевич... В вашем романе... Как бы это выразиться... Насколько велика там доля вымысла?
Станислав посмотрел на него. Майор приветливо и по-прежнему искательно улыбался. Он ждал ответа. Зачем-то нужен был ему ответ на этот абсолютно здесь неуместный вопрос.
— Да как вам сказать... Какие-то мелочи, детали, психологические, знаете ли, изыски — да, это все вымысел. Но если брать сами факты... Ну, я исключаю, естественно, историю с ребенком Марии... с ребенком — это, конечно, чистая фантазия...
— Разумеется, — поддакнул Вениамин Иванович, — я так и понял.
— Да... А в остальном... А что, собственно, вызывает там у вас сомнения?
— Ну, это не сомнения... Это, как бы вам сказать... Скажем, случай с газиком, который чуть не свалился...
— Полная правда. Пятеро свидетелей.
— А случай с осколком, который упал рядом с вами? В блокаду.
— Тоже полная правда.
— А эта история с людоедом?..
— Во дворе? Тоже. Клянусь! Я иногда во сне его вижу: стальные круглые очки, седая щетина и — топор, прямо у меня перед носом...
— И так — все двадцать случаев?
— Строго говоря — двадцать четыре. Да. Ничего не выдумал.
— Но ведь это странно.
— Еще бы. Иначе бы я и романа писать не стал.
— И вы никогда не пытались как-то объяснить все это? Ну хоть как-то?
— Конечно, пытался... — Станислав насторожился. Вопросы были слишком уж невинные. И праздные даже. Тут что-то было не так. Кажется, майор готовился нанести свой главный удар.
— И что же?
— А — ничего.
— Совсем ничего? — напирал майор.
— Совсем.
— Но ведь не может же все это быть чистой случайностью!
— Наверное. Но мне надоело ломать над этим голову.
— Вы же ученый.
— Ну и что?
— Это ваша работа — ломать голову.
Станислав усмехнулся.
— Моя работа — ломать голову над системными задачами. Мне за это деньги плОтят.
И тут, весь подавшись вперед и совершенно перестав улыбаться, Вениамин Иванович сказал севшим голосом:
— Однако же вам придется поломать голову и бесплатно тоже. Все люди, про которых я сейчас с вами говорил, — умерли. И все они умерли очень похоже — примерно так же, как ваш людоед с топором: их убил осколок, которого не было. И все они, так или иначе, связаны с вами, Станислав Зиновьевич. Все, без исключения. Понимаете, что получается? Есть десяток людей, умерших странной смертью, какой обычно не умирают, сама причина смерти их — загадка, собственно, они не умерли, они погибли, и все они, в большей или меньшей степени, — ВСЕ! — связаны с вами.
— Что значит связаны? — спросил Станислав растерянно. Такого он не ожидал.
— Значит: либо они — ваши знакомые, личные, либо — знакомые ваших хороших знакомых. Все без исключения.
— И всех убило осколком?
— Вы сами же пишете: НЕ БЫЛО НИКАКОГО ОСКОЛКА!
— Ну, мало ли что мне там почудилось. Был, наверное, а я...
— Не было никакого осколка, Станислав Зиновьевич. В том-то вся и штука. НЕ БЫЛО!
Последние слова Вениамин Иванович сказал почти шепотом. Лицо его снова остановилось. Он откинулся на спинку стула и принялся вдруг совершать нервные манипуляции: сцепил пальцы и громко захрустел ими, потом сильно потер ладонями щеки, нос, словно бы вдруг зачесавшийся, шею — по обе стороны, и снова сцепил пальцы. У него вдруг сделался вид человека, глубоко во всем разочарованного и даже отчаявшегося. Станислав смотрел на него молча. Они оба молчали, и довольно долго. Потом магнитофон тихонько щелкнул, и красный огонек погас. Вениамин Иванович торопливо и жадно схватил его, извлек кассету, перевернул, сунул обратно. Красный огонек загорелся снова.
— Вы что же это — хотите меня обвинить в убийстве? — спросил наконец Станислав. На всякий случай. Он знал, что это не так.
Вениамин Иванович только косо ухмыльнулся в ответ. Ухмылка эта означала: не много же стоит твоя хваленая ученая голова.
— Я уверен, что вы ни в чем не виноваты, — сказал он. — Человек не может быть виноват в том, что он существует, верно ведь?
— Я не понимаю вас, — сказал Станислав. Предчувствие унижения и срама стремительно превращалось в нем в предчувствие какой-то беды. Холодный ком внутри пошел вдруг наматываться сам на себя, расти, леденя кишки.
— Если вы спрашиваете моего мнения, — проговорил Вениамин Иванович, тщательно подбирая слова, — то я скажу: вы ни в чем не виноваты, но, с другой стороны, если бы вас не было на свете, все эти люди были бы сейчас живы... Во всяком случае, они не умерли бы такой странной смертью.
— Но это же чушь какая-то, — сказал Станислав беспомощно. — При чем тут я?
— Не знаю. Не понимаю сам. Но хочу понять. Иначе бы я здесь с вами не сидел.
Некоторое время Станислав молчал. Конечно, известная логика в рассуждениях майора была. Но это была логика шизофренического мышления, когда из десяти возможных выводов выбирается самый неожиданный.
— Вы можете мне ясно сказать, чего вы от меня хотите? — спросил он наконец.
— Да. Я хочу, чтобы вы помогли мне разобраться в этой истории. Чтобы вы сами разобрались и мне бы разобраться помогли.
— Но я же ничего не понимаю, вы что, не видите? — сказал Станислав. — Как я могу вам помочь? И вообще... простите, конечно, но почему я вообще должен вам верить?..
— Да ничего вы мне не должны, — сказал Вениамин Иванович с досадой. — Не верите — не надо. А только я советую вам — поверить. И разобраться я вам советую. Потому что если не вы разберетесь, так разберется кто-нибудь другой, и тогда вам хорошо не будет, это вы понимаете?
