Том 11. Неопубликованное. Публицистика - Стругацкие Аркадий и Борис (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗

Так уж устроен молодой автор, что внутреннее ощущение творческого роста возникает у него лишь тогда, когда он осознает, что очередной опубликованный им рассказ лучше предыдущего. Заметьте, — именно опубликованный, а не просто написанный. Все рукописи, лежащие у него в столе, кажутся ему, в общем, на одно лицо, все они загадка, и никогда молодой автор не способен с определенностью сказать, удались они ему или нет. Опубликованная вещь — совсем иное дело. Она, конечно, своя, но уже как бы и чужая. На нее можно смотреть как на нечто постороннее — судить строго и нелицеприятно, критиковать, хвалить, обдумывать. Она отделилась от автора и начала жить своей особенной жизнью, она существует самостоятельно как некий промежуточный итог и в то же время как некое новое начало отсчета.

Если публикации возникают случайно и только время от времени, по капле в год, молодой автор теряет ориентировку. Он совсем уже перестает понимать, что из сделанного им хорошо, а что никуда не годится. Он топчется в кругу одних и тех же идей и образов; не в силах избавиться от них, он многократно переписывает одно и то же в тщетной попытке приспособиться к требованиям издателя. Он перестает расти, творческое начало в нем затормаживается. Вещи его постепенно теряют смелость, свежесть и самобытность, они неумолимо сползают к состоянию «ни у кого не украдено, но и не свое».

Разумеется, обсуждение новой рукописи коллегами не может полностью заменить публикацию — это эрзац, суррогат публикации и не более того. Но все же рукопись, которую прочли твои собратья по перу — и не просто прочли, а проанализировали, разобрали по косточкам, раздраконили, переворошили, изничтожили или подняли на щит, — такая рукопись обретает, без сомнения, определенную самостоятельность и отдельность от авторского сознания. Обсуждение — не публикация, это верно, но обсуждение — это как-никак ОПУБЛИКОВАНИЕ: рукопись становится достоянием публики, и при этом публики особенной, отборной, близкой по духу и авторитетной.

Поэтому обсуждение новых рукописей на семинаре — главная форма работы, главное содержание общения. На обсуждение выдвигаются, конечно, только наиболее интересные из новых работ, однако обмен рукописями между членами семинара происходит постоянно, и постоянно — уже в кулуарах семинара — происходит и обсуждение всего того, что написано. Среда обитания реагирует на каждую новую рукопись — иногда вяло, а иногда весьма бурно, и тогда страсти кипят, и если в спорах и не рождается истина (кто знает, что такое истина в литературе?), то уж новые идеи и замыслы рождаются обязательно. Молодое воображение обладает любопытными свойствами: вполне разумная критика вдруг порождает неразумный, дикий, но зато совершенно оригинальный замысел, а самое дурацкое и нелепое замечание наводит на блестящую мысль — все идет в дело, все на пользу, если есть талант и желание работать.

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

ПРОГНОЗ [35]

«Один ленинградский кинодеятель времен застоя дал такую блистательную формулировку: фантастика — это либо дерьмо, либо антисоветчина», — сказал мне Борис Натанович Стругацкий. Я с этим согласилась. Сейчас критики дружно пишут, например, что «Улитка на склоне» — лучшее произведение писателей.

А в «те годы» лучшие произведения Стругацких были признаны именно «антисоветчиной». Лучшие были, как правило, антиутопиями. Антиутопия же, как известно, — это такое описание будущего, где в гротескной форме изображены пороки настоящего, логически доведенные до пугающего абсурда. Наша знаменитая «антисоветчина» всегда была именно антиутопией. Ибо отрицала не Советскую власть, как принято считать, а тот способ жизни, тот строй, который Советскую власть нам заменил. Фантасты Стругацкие, как и все авторы антиутопий, писали и пишут, конечно, о настоящем. Но, не соглашаясь со своей принадлежностью к футурологам, все-таки они фантасты. И привыкли, как говорят сами, думать о будущем. По словам Бориса Стругацкого: «Для меня это — модус вивенди, образ жизни, образ действий, привычная обязанность. Каждое событие, происходящее на моих глазах, я рассматриваю с точки зрения: во что это выльется? Если человек тридцать лет размышляет о будущем, он становится в этом смысле немного перекошенным…»

— Вы рисуете такие страшные картины мира, как в «Граде обреченном», например. А ведь некогда изображали «светлое коммунистическое» будущее?..

Аркадий Стругацкий: — Раньше мы описывали общество, в котором нам хотелось бы жить. А сейчас — общество, которого мы боимся.

— Которого боитесь или которое провидите?

А. С. — Ничего провидеть нельзя.

— Ну, просчитываете.

А. С. — И тем более не просчитываем. Попробую объяснить. В застойное время на сознание, на воображение действовали мириады мелких информационных факторов: микрослучаев, анекдотов, слухов… Большая часть копилась в подсознании, и вдруг, словно масса их достигла критической, разом, взрывом это всплывало в активную память уже законченной и довольно жутковатой картиной. И вот она уж поддавалась социологическому анализу как утрированная модель реального социума. И давала возможность наметить приоритеты в выборе выхода из дрянной ситуации. Мне, например, представляется, что в основе этой ситуации лежит невероятно низкий уровень культуры общества, упавший едва ли не до уровня массового озверения. Вопрос окультуривания — первейший. Даже не экономики. Вопреки известным утверждениям диалектического материализма о том, что первично и что вторично, — в нашей «отдельно взятой стране» наметилась прямая зависимость процветания от культурного уровня.

— Значит, вы связываете, например, проблемы падения культуры и падения деревни?

А. С. — Несомненно. Впрочем, всеобщего падения культуры у нас все-таки нет. Та русская культура, которая расцвела в прошлом веке, имеет прочную связь с нынешней. Увы, тончайший слой интеллигенции — еще не нация. И надо сказать, этому звездному слою всегда доставалось, процветал он или впадал в ничтожество. Конечно, керосиновые факелы не бросали в Ясную Поляну. Но сколько, к примеру, библиотек сгорело во время крестьянских бунтов! Герцен предупреждал дворянство: лучше сами отдайте, поделите власть и добро с бедными. Но я думаю, это глас вопиющего в пустыне. Дележка не остановила бы крестьян. А с другой стороны, наша замечательная Екатерина, подруга Вольтера, задержала свободно изливаемую культурную мысль России лет на 15–20. Никакая Европа не помешала ей сослать Радищева, расправиться с Новиковым… Потоптались на русской культуре основательно. Не нужно идеализировать ее развитие в прошлых веках…

Борис Стругацкий: — Наверное, выскажу мысль еретическую. Но я совсем не уверен, что культура преобразует общество. Общество преобразу— ют производительные силы. Здесь я выступаю как самый заскорузлый марксист. Другой движущей силы я в обществе не вижу. Культура — ну что ж… Это один из элементов общественной жизни. Важный элемент. Может быть, самый ценный. Но не преобразующий, а, скорее, преобразующийся вместе с обществом. «Здравый смысл» достижим и без культуры. Можно накормить народ, одеть народ, образовать народ, все это уже осуществлено во многих странах.

— Сытое общество не есть цивилизованное общество…

Б. С. — Нет, оно цивилизованное, но не обязательно культурное. Цивилизация и культура — это разные вещи. Низкая культура в условиях дефицита не способна изменить расстановку социальных ценностей. Потому что, живя в этих условиях, мы обязательно будем ставить на первое место материальные ценности. Ведь какая у нас социальная программа? В первую очередь обеспечение инвалидов, больных, бедных, стариков. Проблема, которая в цивилизованном мире давно решена. На «второе» — обеспечение жильем. Да разве это проблема для цивилизованного общества!

— Рабочие вопросы…

Б. С. — Ну да. Если провести аналогию с частной жизнью человека… Мне ближе — писателя: это если бы писатель считал первоочередным купить хорошую пишущую машинку, второе по важности — раздобыть бумагу, и только на третьем месте — вопрос, как построить сюжет. Вот в таком положении находимся сейчас мы в силу неестественного состояния экономики и политики в стране. На протяжении многих десятилетий мы представляем собой гигантскую аномалию. Все человеческие цели и ценности перевернуты у нас с ног на голову.