Полдень, XXII век - Стругацкие Аркадий и Борис (е книги txt) 📗
– Дистанция не известна?
– Фу Дат говорит, полтора световых месяца.
– Товарищи межпланетники! – сказал Малышев. – По этому поводу надо выпить. – Он торжественно разлил томатный сок по стаканам. – Поднимем, – сказал он.
– Не забудь посолить, – сказал Панин.
Все четверо чокнулись и выпили. «Началось, началось», – думал Кондратьев.
– А я видел «Хиус-Молнию», – сказал Малышев. – В прошлом году, когда стажировался на «Звездочке». Этакая громадина.
– Диаметр зеркала семьсот метров, – сказал Гургенидзе. – Не так уж много. Зато раствор собирателя – ого! – шесть километров. А длина от кромки до кромки почти восемь километров.
«Масса – тысяча шестнадцать тонн, – машинально вспомнил Сережа. – Средняя тяга – восемнадцать мегазенгеров, рейсовая скорость – восемьдесят мегаметров в секунду, расчетный максимум перегрузки – шесть «же»… Мало… Расчетный максимум захвата – пятнадцать вар… Мало, мало…»
– Штурманы, – мечтательно сказал Малышев. – А ведь это наш корабль. Мы же будем летать на таких.
– Оверсаном Земля – Плутон! – сказал Гургенидзе.
Кто-то в другом конце зала крикнул звонким тенором:
– Товарищи! Слыхали? Семнадцатого «Молния» уходит в Первую Межзвездную!
Зал зашумел. Из-за соседнего столика встали трое с Командирского факультета и торопливо пошли на голос.
– Асы пошли на пеленг, – сказал Малышев, провожая их глазами.
– Я человек простой, простодушный, – сказал вдруг Панин, наливая в стакан томатный сок. – И вот чего я все-таки не могу понять. Ну к чему нам эти звезды?
– Что значит – к чему? – удивился Гургенидзе.
– Ну Луна – это стартовая площадка и обсерватория. Венера – это актиниды. Марс – фиолетовая капуста, генерация атмосферы, колонизация. Прелестно. А звезды?
– То есть, – сказал Малышев, – тебе не понятно, зачем Ляхов уходит в Межзвездную?
– Урод, – сказал Гургенидзе. – Жертва мутаций.
– Вот послушайте, – сказал Панин. – Я давно уже думаю об этом. Вот мы – звездолетчики, и мы уходим к UV Кита. Два парсека с половиной.
– Два и четыре десятых, – сказал Кондратьев, глядя в стакан.
– Летим, – продолжал Панин. – Долго летим. Пусть там даже есть планеты. Высаживаемся, исследуем, трали-вали семь пружин, как говорит мой дед.
– Мой дед-эстет, – вставил Гургенидзе.
– Потом мы долго летим назад. Мы старые и закоченевшие, и все перессорились. Во всяком случае, Сережка ни с кем не разговаривает. И нам уже под шестьдесят. А на Земле тем временем, спасибо Эйнштейну, прошло сто пятьдесят лет. Нас встречают какие-то очень моложавые граждане. Сначала все очень хорошо: музыка, цветочки и шашлыки. Но потом я хочу поехать в мою Вологду. И тут оказывается, что там не живут. Там, видите ли, музей.
– Город-музей имени Бориса Панина, – сказал Малышев. – Сплошь мемориальные доски.
– Да, – продолжал Панин. – Сплошь. В общем, жить в Вологде нельзя, зато – вам нравится это «зато»? – там сооружен памятник. Памятник мне. Я смотрю на самого себя и осведомляюсь, почему у меня рога. Ответа я не понимаю. Ясно только, что это не рога. Мне объясняют, что полтораста лет назад я носил такой шлем. «Нет, – говорю я, – не было у меня такого шлема». – «Ах как интересно! – говорит смотритель города-музея и начинает записывать. – Это, – говорит он, – надо немедленно сообщить в Центральное бюро Вечной Памяти». При словах «Вечная Память» у меня возникают нехорошие ассоциации. Но объяснить этого смотрителю я не в состоянии.
– Понесло, – сказал Малышев. – Ближе к делу.
– В общем, я начинаю понимать, что попал опять-таки в чужой мир. Мы докладываем результаты нашего перелета, но их встречают как-то странно. Эти результаты, видите ли, представляют узкоисторический интерес. Все это уже известно лет пятьдесят, потому что на UV Кита – мы, кажется, туда летали? – люди побывали после нас уже двадцать раз. И вообще, построили там три искусственные планеты размером с Землю. Они делают такие перелеты за два месяца, потому что, видите ли, обнаружили некое свойство пространства – времени, которого мы не понимаем и которое они называют, скажем, тирьямпампацией. В заключение нам показывают фильм «Новости дня», посвященный водружению нашего корабля в Археологический музей. Мы смотрим, слушаем…
– Как тебя несет, – сказал Малышев.
– Я человек простодушный, – угрожающе сказал Панин. – У меня фантазия разыгралась…
– Ты нехорошо говоришь, – сказал Кондратьев тихо.
Панин сразу посерьезнел.
– Так, – сказал он тоже тихо. – Тогда скажи, в чем я не прав. Тогда скажи все-таки, зачем нам звезды.
– Постойте, – сказал Малышев. – Здесь два вопроса. Первый – какая польза от звезд?
– Да, какая? – спросил Панин.
– Второй вопрос: если польза даже есть, можно ли принести ее своему поколению? Так, Борька?
– Так, – сказал Панин. Он больше не улыбался и смотрел в упор на Кондратьева. Кондратьев молчал.
– Отвечаю на первый вопрос, – сказал Малышев. – Ты хочешь знать, что делается в системе UV Кита?
– Ну, хочу, – сказал Панин. – Мало ли что я хочу.
– А я очень хочу. И если буду хотеть всю жизнь, и если буду стараться узнать, то перед кончиной своей – надеюсь, безвременной, – возблагодарю бога, которого нет, что он создал звезды и тем самым наполнил мою жизнь.
– Ах! – сказал Гургенидзе. – Как красиво!
– Понимаешь, Борис, – сказал Малышев. – Человек!
– Ну и что? – спросил Панин, багровея.
– Все, – сказал Малышев. – Сначала он говорит: «Хочу есть». Тогда он еще не человек. А потом он говорит: «Хочу знать». Вот тогда он уже Человек. Ты чувствуешь, который из них с большой буквы?
– Этот ваш Человек, – сердито сказал Панин, – еще не знает толком, что у него под ногами, а уже хватается за звезды.
– На то он и Человек, – ответил Малышев. – Он таков. Смотри, Борис, не лезь против законов природы. Это от нас не зависит. Есть закон: стремление познавать, чтобы жить, неминуемо превращается в стремление жить, чтобы познавать. Неминуемо! Познавать ли звезды, познавать ли детские души…
– Хорошо, – сказал Панин. – Пойду в учителя. Детские души я буду познавать для всех. А вот для кого ты будешь познавать звезды?
