Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина (полные книги txt) 📗
- Простите меня, ваше высочество, не могли бы вы уделить мне несколько минут? Мне необходимо поговорить с вами.
- Позже, - коротко сказала Изабель, все так же не глядя на него. – Сейчас я занята. Прошу вас, уйдите, лорд Лестин.
Лестин пригляделся к ней. И понял: знает.
Глаза ее были сухими.
- Я хотел сообщить вам печальное известие, - осторожно начал он, - но теперь вижу, что вы уже….
- Я уже знаю, - спокойно ответила Изабель. – Мой брат погиб. Лорд-регент сообщил мне об этом сегодня. И был столь любезен, что даже принес мне соболезнования. Разумеется, частным образом, - прибавила она с короткой усмешкой, стискивая пальцы.
- Ваше высочество…
Изабель встала, неторопливо прошла взад-вперед по комнате. Фигура ее, закованная в панцирь корсета, была прямой и гордой.
- Не волнуйтесь за меня, Лестин, я в полном порядке, - спокойно и ровно сказала она.
На мгновение лорду показалось, что перед ним королева Вирджиния – таким холодом повеяло от девушки.
- Это все, что вы хотели сообщить? – спросила Изабель, равнодушно глядя на Лестина.
- Да, ваше высочество. Простите меня…
- В таком случае я вас больше не задерживаю.
Глаза ее – темно-карие, прежде теплые - теперь показались Лестину двумя кусками льда.
* * *
В начале сентября 1598 года от рождества Христова Иветта Радич, дочь графа Карела Радича, умерла. Никто не знал об этой смерти, а если бы и знал, не поверил бы, потому что официально Иветта Радич погибла год назад. Но на самом деле умерла она именно этим теплым, ясным сентябрем, ночью, на поляне возле охотничьего домика в имении своего отца.
Ее больше нет. Она убита. Больше ничего нет. Ни жизни, ни радости, ни горя. Просто пустота. Зачем нужно куда-то идти и переставлять ноги, если гораздо проще сжаться в комок и не двигаться, не шевелиться; закрыв глаза, остаться в пустоте и тишине… И увидеть Патрика. Живого, настоящего. Он смеется и говорит ей, что это ошибка, что он жив и скоро найдет ее…
…Вета очнулась в поле, в каком-то стоге сена, куда она зарылась, спасаясь, видимо, от ночной прохлады. Как она попала в это поле, в этот стог, где это? Она не знала. Пролежав всю ночь там, на поляне, где остался Патрик, ранним утром она поднялась и, шатаясь, словно пьяная, пошла, едва переставляя ноги, сама не зная куда.
Где-то, наверное, она потом ходила, но где? И сколько? Из забытья ее выводил голод. Жестокий, почти звериный голод; он заставлял тело двигаться почти инстинктивно, идти куда-то, чтобы только добыть еду.
Время спуталось, дни то тянулись, то мелькали минутами. Вета то впадала в беспамятство, то, выныривая на поверхность, с удивлением обнаруживала, что уже давно день, а она лежит где-то в траве, то – что смеркается и надо бы где-то укрыться на ночь, но тут же ей становилось снова все равно, и она опять впадала в оцепенение. Иногда вдруг точно просыпалась и вспоминала все, что случилось, и начинала рыдать так, что казалось – вот-вот разорвется сердце, и это будет даже лучше, потому что как она может жить одна, без Патрика, без того, кто был смыслом ее жизни. Наплакавшись, снова уплывала куда-то в тяжкую дрему… и все повторялось без конца.
Правда, несколько раз она все-таки ухитрялась каким-то образом снова попадать в свой стог – значит, все-таки запомнила дорогу и возвращалась.
Иногда она обнаруживала себя в каком-то грязном трактире жующей хлебную корку или похлебку – значит, ее кто-то кормил или она сама покупала еду. Иногда сквозь туман проплывали какие-то лица – брезгливые, удивленные, равнодушные, злые… что-то кому-то она говорила, хватая за руки, а ее отталкивали… что это было, кто это был?
Не все ли равно…
Лечь бы. Уснуть. Умереть. Уйти туда, где ждут ее Патрик и мама. Только голод, постоянный мучительный голод заставлял ее двигаться.
Ушли все, кого она любила. Нет матери. Нет Патрика. Нет… отца тоже нет. Он отрекся от нее, он предал.
Так минуло сколько-то времени, когда однажды ночью Вета проснулась и поняла, что спать больше не может, а голова, несмотря на острую, почти физическую боль в душе, ясная, и способна соображать. И слез нет – видимо, кончились, и хотелось бы заплакать, но не получается. Какое-то время она ворочалась в своей сухой и колючей постели. А когда снаружи запели птицы, выползла и огляделась.
Поле. Жесткая стерня, невдалеке еще несколько стогов, небо розовеет на востоке, день будет ясный. Где-то неподалеку журчит ручей. Слышен крик петуха и мычание коров – значит, деревня близко. Хочется есть и пить. Холодно. Вета поежилась, села на землю, подгребла под себя сено, укрыла рваным подолом босые ноги, привалилась спиной к стогу.
…Что делать?
Лучше всего было бы уйти вслед за Патриком, но раз это нельзя… значит, нужно жить дальше. Но как, как?
Чтобы выжить, нужна еда и крыша над головой. С едой – пока – проще: у нее еще остались деньги, взятые у отца. Крыша над головой… еще тепло, осень только началась, но – осень же, а потом будет зима. Нужно где-то укрыться.
Если бы можно было всегда жить в этом стоге сена… если бы можно было не жить вообще. Ну, или хотя бы свернуться клубком, зарывшись в пахучие жесткие стебли, и не двигаться, не шевелиться. Нельзя. Потому что каждый день ее выгоняет наружу голод, гораздо более сильный голод, чем обычно – это маленькое существо внутри заявляет о своем праве на жизнь.
Куда идти? Что делать?
К отцу нельзя, теперь Вета это понимала. Если он заодно с Гайцбергом, нет оснований думать, что он не выдаст. Если ее убьют – пусть, она была бы даже рада. Но маленький… он-то чем виноват? Только тем, чей он ребенок? А еще – Вета боялась того, что станут пытать перед смертью. А эти ведь станут…
Попытаться уехать к дальним родственникам? Но все уже знают, что Вета Радич погибла, и если теперь она явится к ним, это может вызвать тысячу ненужных вопросов о том, кто отец ребенка. Ну, или догадок, если они окажутся деликатными и с вопросами не полезут. Да и все равно спросят: а что же ты к отцу не идешь, милочка?
И никого из прежних друзей или знакомых она не могла найти по той же причине…
В монастырь? Но ведь ребенок…
Попытаться найти лорда Лестина? Вета боялась. Он либо уже арестован, либо ждет ареста, а значит, помочь ей ничем не сможет, скорее наоборот… А больше – к кому? Марч арестован тоже, сказал тогда герцог, а всем остальным доверять нельзя.
Значит, выходило одно: скрыться, затаиться, отречься от прежнего имени и титула, стать обыкновенной горожанкой или крестьянкой, как повезет. Родить и воспитывать ребенка в простой избе и, наверное, так никогда и не открыть ему настоящего имени отца. Вета горько усмехнулась. Крестьянка из нее… за всю их долгую дорогу до Леррена им ни разу не удавалось обмануть никого из тех, у кого останавливались они с Патриком на ночлег. Если уж безграмотные, невежественные люди догадывались, то…
Но иного выхода нет.
Нужно попытаться устроиться где-то служанкой. За еду и крышу над головой, даже без денег, потому что кому нужна беременная? Дождаться, когда родится маленький, а там… решить, что делать дальше. Она умеет мыть полы и стирать, вышивать и шить, немного знает травы. В конце концов, все лето как-то они выкручивались, неужели она ничего не сможет найти? Теперь она обязана жить – ради ребенка…
Вета спустилась к ручью и долго-долго умывалась, словно пытаясь соскрести с лица следы слез. Очень хотелось есть.
* * *
Тетка Жаклина колола дрова. После каждого удара она охала и, схватившись за больную поясницу, поминала нечистого и грехи свои тяжкие. Впрочем, при взгляде на нее Жану сразу стало ясно – не в пояснице дело и не в грехах. Просто тетка с утра оччччень сильно не в духе.
Ему дали увольнительную через четыре дня после того ночного задания, раньше обычного срока – видно, слух о герцогской награде дошел до начальства. А может, просто приказ пришел – наградить. Всю семерку, бывшую в поместье графа Радича, утром отпустили до полуночи – троих даже вне очереди. Счастливчики громко хохотали и завистливо поглядывали на Леграна и Жана – видно, и о деньгах уже тоже прослышать успели. Кое-кто громко намекал, что неплохо бы и проставиться. Жан отшучивался. Легран кисло улыбался.
