Мари (СИ) - Семироль Анна (читать книги полностью .TXT) 📗
- Благослови тебя Господь, Ганс. И тебя, Ханна, - раздался голос отца Мартина. - Никто кроме вас... - голос сорвался. - Все побоялись... Поспешим домой. Я заберу девочку к себе.
Ханна взяла у него фонарь, священник прижал к себе завёрнутую в одеяло Мари обеими руками и тяжело захромал от колодца прочь. Ганс подхватил Ханну под руку, и они помчались к дому.
Наутро Ганс залихорадил. Дрожал в кровати под двумя одеялами, пил травяные чаи Гертруды, слушал её причитания, и думал о том, что ему повезло, и отец ушёл на завод, не заметив мокрых башмаков сына у печи. Ханна к обедне сходила в церковь. Вернувшись, рассказала Гансу, что Мари живая и отогрелась.
- Отец Мартин сказал, что она не сама упала в колодец, - хмуро добавила она в конце рассказа. - Её туда бросили люди. Отняли одежду и бросили, думая, что она умрёт.
- Чужие, - глухо пробормотал Ганс, глядя в окно. - Наши не тронули бы. Все, кто её знают, боятся...
Снег за окном тихо падал, заметая следы, крыши домов и сруб старого колодца на краю города...
Солнце клонилось к закату. Ганс сидел на крыше дома и наблюдал, как растут тени, заполняя собой улицы. Набегавшись за день с поручениями герра Леманна, вечерами парнишка искал уединения. Сидеть дома с полоумным отцом и ворчуньей Гертрудой не хотелось, а лавка, где работала Ханна, закрывалась только через два часа. Потому Ганс и коротал время на крыше, тянул время, чтобы можно было встретить Ханну и не спеша, болтая по пути, вернуться домой. Жаль, рано темнеет: с Ханной так уютно рядом стоять и смотреть, как по реке плывут осенние листья.
- Кажется, она единственная, кому со мной рядом хорошо, - сказал Ганс закатному солнцу. - И единственная, кто меня всегда радует и понимает.
После того, как он вытащил Мари из колодца, друзья-мальчишки перестали общаться с ним. Соседи Ганса будто не замечали, отец - так вообще постоянно срывал на сыне становящийся всё более дурным нрав. А ему, Гансу, вдруг сделалось всё равно до насмешек, слухов и обидных прозвищ, плодящихся за его спиной. И всё чаще казалось ему, что люди порой куда страшнее тех, кого они сами так боятся.
Ганс думал о Мари. С тех пор, как он в последний раз видел её, минуло почти два года. Он решил было, что она ушла из города, но то тут, то там горожане рассказывали, кто что получил от девочки и чем расплатился.
Ганс размышлял о людских желаниях и расплате за них. Фрау Шульц попросила для своей Гретхен непревзойдённой красоты. Зачем? Юная Гретхен и так считалась первой невестой города, и кто только не сватался к ней... Ганс видел её после: может быть, он дурак, но Гретхен не изменилась. Только всё время тосковала и плакала о любимом щенке, что Мари унесла с собой. Искажённое горем и слезами лицо дочери старосты не несло в себе небесной красоты. Хотя сватов меньше не стало.
Ивонн Бауэр позвала Мари с просьбой навсегда очистить её огород от сорняков, мышей и вредителей. Дура Ивонн, смеялся Ганс, услышав эту историю. Тратить единственное желание на то, что можно сделать самой, приложив усилия и потрудившись... Ивонн очень боялась, что Мари нашлёт на неё порчу или навредит, но девочка взяла себе обычный точильный брусок и ушла.
Ганса долгое время донимал вопрос: а просил ли отец Мартин что-либо у Мари? Он долго маялся, прежде чем решился-таки спросить.
- Просил, - улыбнулся священник. - Я не отвечу, что именно, но предвидя твой следующий вопрос, скажу, что она взяла взамен. Я рассказал ей всё, что знал о Всевышнем.
Зачем ей всё это, думал Ганс. Откуда она приходит, куда девает всё то, что берёт у людей? Кто заботится о ней? Похоже, ответить могла лишь сама Мари.
И как по волшебству: звонко застучали по мостовой каблучки, и из переулка появилась знакомая фигурка белокурой девочки в пышном платье. Ганс поспешно спустился с крыши, перепугав живущую на верхнем этаже старенькую фрау, и помчался туда, где увидел Мари.
Она спокойно шла куда-то, изредка здороваясь с горожанами. Отстукивали по булыжной мостовой красные башмачки, колыхалось колоколом на ветру тёмно-синее платье, трепетали в волосах алые лепестки нашитых на чепец розанов. Ганс последовал за ней, стараясь, чтобы Мари его не заметила. Ему хотелось узнать, куда она идёт.
Пересекли рыночную площадь, прошли мимо церкви, миновали дом судьи, потом городской сад... Мари шла, не оборачиваясь, и вскоре Ганс перестал прятаться - просто старался ступать тише. Улицы петляли, потом постепенно превратились в тёмные сырые переулки. Прохожие попадалась всё реже и реже, и наконец совсем перестали встречаться.
"Глупый, глупый Ганс! - вкрадчиво шепнул внутренний голос. - А как ты найдёшь обратную дорогу?" Парнишка вздрогнул, принялся озираться вокруг: узкую грязную улочку стискивали с двух сторон мрачные высокие стены. Пахло гнилью и нечистотами. Кое-где на верёвках, протянутых между домами, сушилась на ветру нехитрая бедняцкая одежда. Под ногами то и дело попадались гниющие отбросы, сновали крысы. Неужели такая чистенькая и богато одетая девочка может жить где-то здесь?
Очередная крыса выскочила прямо из-под ног, Ганс отпрыгнул, брезгливо посмотрел удирающей твари вслед, а когда обернулся, Мари куда-то исчезла. Парнишка нахмурился, прибавил шагу. Переулок резко сворачивал в тупик между домами, и Ганс не раздумывая, нырнул туда.
Перед ним была единственная дверь. Самая обычная, потемневшая от сырости и времени, чуть просевшая. Ганс осторожно повернул холодную медную ручку и переступил порог.
Прямо за порогом меж двух рядов высоких каменных колонн простиралась галерея. Левый ряд выступал прямо из темноты, справа белые мраморные столбы освещал яркий дневной свет из невидимых Гансу огромных окон позади колонн. Посреди галереи стояло массивное резное кресло с высокой спинкой. Уютно свернувшись среди мягких подушек и положив голову на широкий подлокотник, в кресле спала маленькая девочка в тёмно-синем платье. Солнечные лучи мягко золотили разметавшиеся по плечам пшеничные локоны, покоилась под розовой щекой изящная ручка. Среди белых кружев нижней юбки виднелись маленькие стопы босых ножек. Красные башмачки, сброшенные Мари, лежали на узорчатом каменном полу.
Затаив дыхание, Ганс замер, завороженный открывшейся ему картиной. Спящая девочка казалась такой беззащитной и крохотной. Хотелось подойти на цыпочках и укрыть её курткой... Нет! Не спугнуть, не нарушить хрупкого сна, лишь стоять и любоваться ею...
Но чем дольше Ганс смотрел на спящую, тем больше что-то в том, что он видел, казалось ему странным, неправильным. И вдруг его осенило: свет! Яркий дневной свет - в то время, как за дверью смеркалось. Откуда?.. Мальчишка сделал несколько шагов вперёд - и практически упёрся в преграду. Сморгнул - и только тут понял, что и освещённая галерея, и кресло, и сама Мари выложены на стене искусной мозаикой. А приглядевшись, увидел, что некоторых фрагментов недостаёт.
Постоял, любуясь мастерской работой, бережно коснулся краешка платья Мари, прошептал: "Спокойной ночи", и ушёл, тихо-тихо прикрыв за собой дверь. К дому он вышел неожиданно быстро и легко, будто дорога вывела его сама. Дома ни словом не обмолвившись о том, где был и что видел, поел и, сказавшись усталым, лёг спать.
До самого рассвета летала в его снах невесомая ярко-синяя бабочка.
В день Пятидесятницы Ханна была грустна. После праздничной мессы в церкви она пришла домой, поставила на стол тонкие веточки берёзы в кувшине, села у окошка и тихонько расплакалась. Подбежала испуганная Гертруда, подошёл Ганс.
- Ханна, милая, что стряслось? Дочка, что с тобой?
Девушка безутешно рыдала, уткнувшись лицом в сорванную с плеч косынку.
- Хорош слёзы лить! - рявкнул из своего угла Якоб. - Праздник - а она тут вой устроила!
- Принеси воды, Ганс, - распорядилась Гертруда, и как только парень отошёл, затеребила дочь: - Голубушка, да что с тобой? Ханна, доченька! Смотри в окошко - солнечно, тепло, люди друг другу улыбаются, а ты плачешь... Расскажи, что случилось?
