Сказка о принце. Книга вторая (СИ) - Чинючина Алина (полные книги txt) 📗
- Думаете, усталый старик станет легкой добычей? - усмехнулся Ретель. - Давайте отдохнем немного, а затем я к вашим услугам, господин ван Эйрек.
Он повелительно махнул слугам, и те принялись расставлять на низком столике у стены вино, бокалы и закуски.
- Легкой добычей, ваше сиятельство, вы никак не станете, - покачал головой Патрик. - Дай Бог мне когда-нибудь уметь так же. Если кто такой добычей и станет сегодня, так это будете явно не вы.
Он стянул куртку и, дождавшись, когда усядутся хозяин и лорд Лестин, опустился рядом с Лестином.
Ретель отпустил слуг и сам разлил по тончайшим бокалам радужного версанского стекла терпкое темное вино.
- Это местное, между прочим. Пять лет назад был отменный урожай, мы заложили пятьдесят бочек, и вино не подвело. Попробуйте, какой тонкий вкус - ничуть не уступает южным. Ваше здоровье, господа.
Лести поднял бокал.
- Ваше здоровье, граф.
Патрик пригубил.
- Действительно, не уступает. Потрясающе… вот где нужно искать пополнение столичным погребам.
- Хотите предложить его лерренским виноторговцам? - улыбнулся Ретель. - Я бы, пожалуй, доверил вам представлять мои интересы в столице. Потом бы вы доросли до собственного торгового дома... - граф, забавляясь, стал загибать пальцы, - затем стали бы скупать виноградники... а потом основали собственную марку вина. Как вам такие перспективы, господин ван Эйрек?
- Упаси меня Боже от торговли, - Патрик с притворным ужасом замахал руками. - В роду ван Эйреков никогда не было ни одного мало-мальски заметного и процветающего торговца. Но... - он без улыбки взглянул на Ретеля, - я счел бы за честь работать с вами, ваше сиятельство, в сфере ваших прямых интересов.
- Мои прямые интересы сейчас, как вы уже могли убедиться, - это псарня, охота и лошади. И судьба детей, конечно же. Ах да, и тяжба с монастырем, хотя этот интерес, - граф поморщился, - приносит гораздо меньше удовольствия, чем вышеперечисленные.
- Все течет, все меняется, - заметил Патрик. - Псарня и охота – вещи замечательные, но ведь не навсегда же? Как говорил мой отец, от дел нужно отходить лишь тогда, когда не в силах встать на ноги. Да и судьба детей зачастую зависит от наших поступков. А тяжба... – он улыбнулся, - смею надеяться, она разрешится к вашей выгоде, ваше сиятельство.
- Ваши бы слова да Богу в уши. Впрочем, Он-то как раз покровительствует моим соперницам, кому же еще. Но мать-настоятельница и у нынешней власти в фаворе, а тягаться с королем Густавом...
- Густав не вечен, - Патрик по-прежнему пристально смотрел на графа. - И в
наших с вами силах... изменить то, что нам не по душе.
Ретель помолчал. В стекло билась, мотаясь под порывами ветра, ветка вяза; вино в бокале при сумрачном свете ненастного дня казалось почти черным.
Граф качнул в руке бокал и вздохнул:
- Да, пожалуй, вы правы, ваше высочество.
Патрик помедлил. Спросил негромко:
- Могу ли я считать это вашим ответом, граф?
- Конечно, ваше высочество.
- Благодарю.
Подчеркнуто спокойно Патрик сделал еще глоток, аккуратно промокнул губы салфеткой. И заулыбался вдруг - так по-детски счастливо и открыто, что, не выдержав, улыбнулся и Лестин. Впрочем, тут же погасил улыбку и, отставив бокал, потянулся за яблоком. Подбросил его в руке, глянул на Ретеля.
- Могу ли я просить вас еще об одном одолжении, граф? Вы обещали мне урок фехтования...
* * *
Прошлого не вернешь, и если у тебя сын – надо жить. Это все понятно, и спорить с этим Вета не собиралась. Но… неужели вот это и будет – вся жизнь?
Мир ограничивался улицей, на которой стояло семь домов. Все, что за поворотом дороги, было уже чужим, «не нашим». Поход к колодцу – событие, там можно встретить соседок и поболтать. Город, большой и шумный Леррен – едва ли не заграница. Где-то далеко-далеко, в большом мире шумели бури, гибли люди, скакали всадники, полыхала жизнь – большая и яркая, такая не похожая на крошечный мирок, стиснутый строгими границами. У соседа отелилась корова; взошел или не взошел горох; ох, дождя бы надо; муж вчера пришел домой трезвым – вот подлинно волнующее, вот сердцевина. Конечно, говорили и о «знакомых знакомых», и о короле, и во войне – но все это было… ну, как о луне в небе: далеко и нас не касается. Порой Вете казалось, что она задыхается в этой ограниченности. Они были по-своему мудры, эти люди, порой добры и участливы, но все же – как никогда остро понимала Вета, что разделяет их стена. Ее считали блаженной и жалели: за странный, порой уходящий в себя взгляд, за нездешние песни, которые она пела сыну, за слишком правильную речь… Вот она, разница между дворянами и простонародьем.
Господи, и ее сыну расти – здесь?!
Иногда снились сны. Несмотря на усталость, на то, что редко удавалось поспать всю ночь без перерывов – снились. В основном, прошлое, уже почти нереальное – дворец, балы, ее высочество Изабель, мама, дом… Пахло яблоками и корицей, мамиными духами, слышался шелест юбок и смех отца. Все это было таким реальным, что Вета не хотела просыпаться… только требовательный плач малыша вырывал ее из сладкого сна. А наяву все было одинаковым и оттого предказуемым: утро, за водой к колодцу, воркотня Катарины, соседки…
Все, кроме сына.
Он один держал ее в жизни. Каждый день – что-то новое, новый лепесток на этом крошечном цветке. Другая, не такая, как вчера улыбка, новый слог или звук, новые движения, жесты… уже в полгода Ян уверенно сидел, а пополз в семь с половиной месяцев. Никогда и никого Вета не любила так сильно и безоглядно. Думала, что так любит Патрика. Нет… оказывается, можно любить еще больше и сильнее. И – оказывается, можно так же сильно за него бояться. И это при том, что ни разу пока ничем серьезным малыш не болел и, если не считать режущихся зубов, рос вполне спокойным и веселым, а по ночам просыпался всего пару раз…
Конечно, ей давали советы: и бабка Катарина, и соседки. Но странное дело – если бабку она слушалась подчас даже с удовольствием, и воркотня ее не вызывала протеста, то любые замечания соседок Вета воспринимала в штыки. Иногда едва сдерживалась, чтобы не ответить дерзостью. И понимала вроде бы, что с добром, что хотят как лучше – а вот поди ж ты… Вечернюю болтовню и сплетни она пропускала мимо ушей, но – да не лезьте же вы к ней, она сама знает, что лучше для ее ребенка! С грустью сравнивала Вета этих простых, бесхитростных женщин с подругами матери или просто знакомыми дамами ее круга. Ни одна из этих дам, конечно, не стала бы тормошить и тискать малыша, щипать его за щечки, рассказывать о том, что «у меня, когда кормила, так грудь трескалась, так болела – аж молоко с кровью шло, а я морковку привязывала, ты обязательно так сделай». Такт и деликатность, за редким исключением, - достояние знати. Дура, ругала себя Вета, у тебя уже был случай убедиться, что это не так, вспомни Магду, вспомни Юхана и бабку Хаю… и все равно: не могла она примириться теснотой и убогостью этого маленького тихого мира.
Как не хватало ей книг, разговоров, какие бывали прежде у Изабель, всей прежней яркости и наполненности жизни, о которой она, казалось, давно забыла, да вот поди ж ты – тянет обратно, оказывается. Ей даже наяву порой мерещились балы… она кружилась, улыбаясь, в вальсе в паре с кем-то знакомым, только лица не разглядеть, говорила что-то, а музыка звала, манила так волнующе и прекрасно. Плач Яна вырывал из чудесной сказки, но переодевая или укачивая малыша, Вета все еще слышала сладкую эту музыку. И Патрик – она знала – тоже был где-то рядом…
Господи, неужели никогда, никогда больше не будет этого?
Маленький живой росток единственный привязывал ее к жизни…
* * *
Лейб-гвардейский Императорский полк был в Леране самым привилегированным, элита из элит, лучшие из лучших, и служили в нем сыновья самых богатых и знатных дворянских родов страны. Полковник Эжен де Лерон к сказочно богатым себя не причислял, но род его был древним, восходящим еще к Смутным временам. Пять сотен лет де Лероны верой и правдой служили королю и Отечеству на военном поприще. Поэтому назначение молодого Эжена – тогда еще лейтенанта - в Императорский полк ни у кого не вызвало изумления. Сам де Лерон службой своей гордился негромко, но твердо. Когда был совсем молодым, гордился командирами, когда получал каждый следующий чин, славил короля и собственную шпагу, приносящую ему удачу. Гордился… до недавнего времени. Чем будет гордиться его сын, когда – если! – выберет стезю военного?
