Самый черный день (СИ) - Адрианов Юрий Андреевич (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
Не пройдя еще и половины дороги мы с безликим вымотались как черти, перелезая через завалы. А еще назад идти и тащить на себе «много всего хорошего».
Чудо техники, самодельная сборно-разборная велодрезина, по внешнему виду была похожа на мотоцикл с коляской, только без мотора.
Вдоль полотна узкоколейки повсюду пробивалась молодая зеленая травка с вкраплениями цветков мать-и-мачехи. Весна!
Вернулись мы к вечеру, нагруженные рюкзаками и сумками. Человек без имени установил двухкомнатную кемпинговую палатку Canadian Camper. Новая и чистенькая (видимо, до этого не пользовался), она выглядела слегка нелепо среди окружающей грязищи.
Ужинали его запасами. У безликого оказалось много рыбных консервов. Печеная в костре картошка и скумбрия в томатном соусе — хорошее сочетание. Никаких уродств на лице, во всяком случае, нижней его половине («маску аквалангиста» он так и не снял), у безымянного не было. Так, слегка полноватое лицо.
К вечеру вдруг потянуло прохладой. Когда последний раз были прохладные вечера? Наверное, в сентябре. В запасах у безликого оказалось еще и вино. Он откупорил стилизованную под глиняную амфору (такая вот экзотика) бутылку азербайджанского вина «Акстафа» и предложил «за встречу и знакомство». Я отказался, я вообще непьющий, не люблю состояние опьянения.
Костер задорно потрескивал, швыряясь искрами во мрак поздней осени. Луна отошла от Земли во время катастрофы, и ночи теперь стали темные. Безликий полулежа на бревне, облокотившись, маленькими глотками прямо из горлышка бутылку уговорил.
— Фильм «Осенний марафон» помнишь?
— Ну да, «хорошо сидим».
— Вот именно, — он засмеялся.
Три месяца никаких фильмов не смотрел. И уже не посмотрю никогда. И музыки уже никакой не послушаю. А скоро и вовсе все фильмы, да и вообще всё, что насоздавало человечество, начиная от египетских пирамид и заканчивая черт знает чем — песнями Рэдта Старкова — плюхнется в любимое наше солнышко и распадется на ионы. Не останется скоро ни иудея, ни эллина, ни скифа, ни варвара, ни раба, ни свободного. И единственной памятью о Земле и населявших ее людях будет запущенный когда-то в семидесятых годах аппарат с посланием от нас к разумным существам иных миров, который будет еще миллиарды лет лететь по вселенной. А, впрочем, не единственной, есть еще марсоход и другие какие-то аппараты, изучавшие Юпитер со спутниками.
Безликий, похоже, пребывал в благостном расположении духа:
— Женщин нам не хватает, — произнес он мечтательно.
Я ничего не ответил. А безликий рассказал трогательную и, в общем-то, заурядную историю о том, как в школе нравилась ему одна девушка. Она была невысокого роста с миловидными чертами лица, каштановыми слегка вьющимися волосами, карими глазами и улыбкой… «ты себе не представляешь, одной такой улыбкой, наверное, можно войну остановить». А он был настолько стеснителен, что принципиально никак не проявлял своих чувств. И даже избегал ее, чтобы лишний раз не встретиться.
— Помню, один раз так получилось, что мы с ней оказались наедине. И она заговорила со мной на какую-то отвлеченную тему. А я так переволновался, что начал городить что-то несусветное, а потом ляпнул ей какую-то грубость.
В это время довольно сильно тряхнуло. Дрова разъехались в костре, выплеснув сноп искр. Мне показалось даже, что вся наша возвышенность немного опустилась, ощущение было как в едущем книзу лифте.
— А у тебя в жизни сколько женщин было? — спросил он.
— У меня вообще женщин не было.
— Даже так, — он изумился и даже будто испугался немного, — а почему?
Мне всегда было как-то непросто объяснить это. И, кроме того, странно откровенничать с человеком, лица которого не видишь.
— Все, что связано с отношениями мужчины и женщины, во мне всегда вызывало чувство отвращения и брезгливости. Взять, допустим, поцелуй. Два человека облизывают языком и губами язык и губы друг друга. При этом слюни перемешиваются, хлюпают, перетекают туда-сюда. Что может быть противнее? Не знаю, я, конечно, не пробовал, но думаю, что если бы у меня до этого дело дошло, меня бы точно стошнило. Когда по телевизору показывали целующихся, я всегда переключал на другой канал.
Безликий слушал не шелохнувшись, и казалось, что сами его очки с противогазом выражали крайнее недоумение. В это время еще более мощный толчок рванул землю под нами. Мы оба свалились с бревен и лежали, замерев, на земле. Черныш жалобно скулил.
Толчки не повторялись.
— А ты знаешь, я тебе даже отчасти завидую, — сказал безликий задумчиво, — я бы так не смог. У меня всегда по этой части была какая-то, черт знает, слабость, меня это даже бесило. Один раз, помню, вроде, взрослый уже был — двадцать лет, корпоративная вечеринка состоялась у нас в офисе, танцы и все такое. А была у нас одна молодая сотрудница, восточные черты лица, черные прямые волосы и, главное, черные раскосые глаза, в которых непонятно что, то ли симпатия к тебе, то ли насмешка. И вот подходит она ко мне с вопросом «а ты чего не танцуешь?». Но самое главное, своими тонкими холодными пальцами схватила мне руку повыше локтя. Меня, помню, даже помутило слегка и ноги чуть не подкосились. А она испугалась, думала мне плохо. Я всегда старался этот недостаток скрыть, с женщинами был демонстративно холоден и груб, старался вообще не смотреть на них, особенно если красивая.
«И правда, слабачок какой-то», — подумал я с легким презрением.
— А семья у тебя есть? Дети?
— Были и семья и дети.
— И что с ними стало?
Он ничего не ответил, а я больше и не допытывался.
У безликого был радиоприемник и заряженный аккумулятор. «Целый год хватит радио слушать», — шутил он. По его словам, неделю назад удалось среди шума поймать волну с какой-то иностранной речью, но потом и она пропала.
Покрутив с полчаса ручку настройки и ничего кроме треска и шипения не услыхав, безымянный выключил прибор.
— А что, собственно, ты рассчитываешь услышать?
Он помолчал немного и говорит:
— Вот мы сидим тут и ничего не знаем. А может быть уже известно, что Земля прошла перигелий и возвращается на свою орбиту.
Я поразился такой наивности. Человек надеется до последнего.
— А у тебя разве нет никакой надежды? — спросил он.
— Нет, у меня нету. Я вообще не понимаю, что такое надежда. Есть осознание того, что конец неизбежен. Когда планета развалится на куски, то, может быть, не все они упадут на Солнце, но это ничего не меняет. Все равно шансов у нас — ноль, что об этом толковать?
30 ноября
Толчки закончились около двух часов ночи.
Утро выдалось облачное, нежаркое, безветренное. Пепельный туман как море обступил возвышенность со всех сторон.
— Как Робинзоны на необитаемом острове, — сказал я, глядя со слуды на погруженный в туман левый берег.
— Похоже на то, — ответил безымянный, — кстати, ты знаешь, что Дефо утаил один примечательный факт из жизни главного героя?
— Любопытно. Какой же это?
— В конце жизни Робинзону так опротивел его родной Йорк, что он плюнул на все и вернулся обратно на свой остров.
Я рассмеялся. Вспомнились множество реклам туристических агентств и строительных фирм, предлагавших отдохнуть от суеты или обрести свой тихий уголок в шумном мире.
— Да. Странные мы все-таки люди. Сами же создали такой сумасшедший мир, от которого надо куда-то прятатся, уединятся, отдыхать. Возникает вопрос, зачем же мы его создали? Какая в нем нужда? Непонятно.
— Все это сейчас уже не имеет значения, — он сказал фразу, которую я сам часто повторяю.
К полудню стало жарко и душно. Плотная свинцовая облачность давила как гигантский каток. Вновь разболелась голова, и вестибулярный аппарат стал фиксировать пошатывание земли. Безликий спокойно лежал под тентом, разгадывал свои кроссворды и не выказывал беспокойства. Значит, никаких толчков не было, это меня мутило от духоты.
— Наполеоновский маршал, пять букв.
— Надо вспоминать, их у него было как собак нерезаных, Нея знаю, короля московского, еще был какой-то Даву.
