Сорные травы - Шнейдер Наталья "Емелюшка" (книги .txt) 📗
— А где сестры?
— За Игорем присматривают, — нахмурился Деменко. — Плохо он дышит. Как бы отека легких не было.
— Ну, если дышит, значит, еще нет.
— Вот именно что еще… Эх… Коля, наливай.
Коньяк забулькал, наполняя крупные рюмки.
— За живых! — отозвался Николай.
Выпили.
Волшебный напиток теплой волной прокатился по пищеводу. Лимон ущипнул рецепторы нёба кислотой. И сразу же навалилась приятная слабость. Начало чуть отпускать — пофиг, что где-то там легкий ветерок катит смертоносные зеленоватые волны. Неважно, что за окном затих город мертвых. Не хотелось думать, сколько людей осталось на тротуарах, в офисах, на первых этажах жилых домов. Кому-то потом придется убирать трупы. Живым.
Но это потом.
Николай плеснул щедро по второму кругу.
На мгновение замерли.
Следующий тост вырвался у меня как будто без участия сознания, сам собой:
— За наших женщин!
— Да, — отозвался Коля, остро и понимающе глянув на меня. — Пусть они проживут счастливо… и долго.
На этот раз не стали торопиться и разливать по третьей. Вгрызлись в бутерброды. С удивлением я понял, что зверски голоден. Казалось бы, не в эту минуту думать о том, как набить желудок. Но организм хотел жить, требовал энергии и питательных веществ. И ему все равно, насколько близка смерть. Наверное, так и бывает — когда рядом старуха с косой, жизнь ощущается более ярко.
— Хорошо, — выдохнул Деменко, проведя ладонью по гладко выбритому затылку. — Давно так не сидели.
— Почти как на войне, — улыбнулся Николай. — Только дизель не урчит рядом, да вдалеке перестрелки не слышно.
— Скучаешь?
— Там все проще. — Инструктор потянулся к бутылке и налил рюмки до краев, точно и надежно — еще чуть-чуть, и желтоватые капли потекли бы на клеенку.
— Третья, — тихо сказал Николай.
Вадим встал. Удивленно поднялся и я — вроде ж за любовь третий тост пьют, вставать-то зачем.
— За тех, кто ушел, — так же тихо сказал Деменко.
Не чокаясь, они оба выпили. Их примеру последовал и я.
Минута тишины. Я не стал мешать разговорами — видимо, Николаю было кого вспомнить, помянуть. Да и Вадим сидел такой сосредоточенный, будто у него тоже свой мемориал.
Николай тяжело вздохнул и накапал еще по чуть-чуть в рюмки. Глянул исподлобья на меня, Вадима и неожиданно улыбнулся:
— Хорошо сидим!
Я отозвался с мрачной усмешкой:
— Пир во время чумы.
— И хорошо, — кивнул Вадим. — Если пируем, значит, еще подергаемся.
Инструктор ухватил гитару за гриф и протянул психиатру:
— Вад, сыграй что-нибудь, а? А то с этой тишиной, — он ткнул пальцем в сторону окна, — вообще тошно.
— Можно, — мягко и задумчиво пробормотал Деменко. — Даже есть под настроение…
И без паузы заиграл. Три стандартных дворовых аккорда неожиданно сменились септимой, затем повторились, но четвертым аккордом на репризе стал еще более вычурный. Странная мелодия, собравшая в себя капельку востока, туманный жесткий ритм питерских дворов и что-то совсем незнакомое.
И Вадим негромко запел:
Доктор Ватсон вернулся с афганской войны,
У него два раненья пониже спины,
Гиппократова клятва, ланцет и пинцет,
Он певец просвещенной страны.
Нынче вечером в опере Патти поет,
Доктор Ватсон у стойки имбирную пьет,
Доктор Ватсон вернулся с афганской войны,
У него ни детей, ни жены.
Вот уж и вправду пир во время чумы. Только и остается песни петь. Я встал из-за стола и выглянул во двор. Ветер катил призрачные желто-зеленые волны. Асфальт угадывался еле-еле. Хлорное облако, похоже, достигло пика концентрации. Надеюсь, пронесет. Знать бы еще, как там Машка. Посмотрел на телефон — вместо палочек сигнала чернели буквы «нет сети».
Холмс уехал, и некому выйти на бой
Против древнего мрака с козлиной губой.
Доктор Ватсон вернулся с афганской войны —
Он эксперт по делам сатаны.
Тут портовые девки хохочут во мрак,
Пострашнее любых баскервильских собак,
Тут рассадник порока, обитель греха,
Человечья гнилая труха.
Неожиданно гитарный бой поменялся. В аккордах возникли атональные нотки. Да и голос Вадима стал злее. С чувством, особо четко печатая слова, Деменко допел последний куплет:
Для того ли в Афгане он кровь проливал
И ребятам глаза закрывал.
Сквозь туман пробивается утренний свет —
Миссис Хадсон вздыхает и чистит ланцет,
Нынче столько работы у этих врачей,
Даже вечером отдыха нет!
Так же резко, как начал, Вадим бросил петь и одним гибким движением встал из-за стола, одновременно протягивая гитару владельцу:
— Держи, зараза, инструмент. Разбередил душу. Давно не играл.
— Давно, — согласился Николай, с удовольствием поглядывая на Вадима. — Хорошая песня. Спасибо. Помнишь, как она мне нравилась?
— Помню, помню, — проворчал Вадим.
— А что за песня? — заинтересовал я. — Ни разу не слышал.
— Слова Марии Галиной, — коротко ответил психиатр.
— А музыка чья?
Вадим не ответил, ухватился за бутылку и разлил спиртное по рюмкам.
— Его музыка, — улыбнулся Коля. — Его. Хорошая песня, хоть и мрачная. Честная.
Мы замолчали, рассматривая искорки коньяка в рюмках. Я искоса поглядывал на Вадима. Тот задумчиво смотрел в окно. Николай водил пальцем по скатерти — то ли убирая крошки, то ли что-то рисуя.
Тишина действовала угнетающе. Возникло дурацкое желание уронить вилку, ложку, да хоть рюмку разбить — лишь бы изорвать беззвучие в клочья. Казалось, даже за стеной, в зале, где собрались беженцы, люди стали тише дышать и прекратили перешептываться. И только я собрался что-то сказать, чтоб прервать мучительно тягучую паузу, как с улицы донесся звук.
Странный.
Невозможный.
Противоестественный.
Стук, стук, звяк, стук, звяк…
Звонкий перестук каблучков по асфальту. Как будто сейчас там, в мутном зеленоватом тумане, девушка на шпильках с металлическими набойками спешит домой или на работу, а может, и на свидание.
За стеной кто-то из женщин взвизгнул.
Накатила волна безотчетного ужаса. Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки, а следом за ними холодная капелька пота пересчитала большую часть позвонков.
— Что это? — недоуменно и немного испуганно спросил Вадим.
Я зябко пожал плечами.
— Сейчас там никого быть не может, — просипел психиатр.
Я попробовал ему ответить и понял, что у меня самого сдавило горло. Откашлявшись, я прошептал:
— Может, ветер какую-нибудь железку качает?
— Слишком слабый.
Замерли, вслушиваясь. Вот девушка чуть споткнулась, задев вскользь каблуком тротуар. Ритм шагов на мгновение изменился, а потом снова стал равномерным.
— Этого. Не может. Быть, — яростно прошептал психиатр. — Там сейчас без костюма химзащиты не пройти и десяти метров. Какие, на хер, туфли?!
— Тихо, — шикнул Николай. — Слушайте.
Звонкие шаги, похоже, приближались. Во всяком случае, звук постепенно становился четче и громче. За стеной, в зале снова завозились, кто-то испуганно застонал.
И неожиданно стук каблуков исчез.
Прошли десять секунд, двадцать, минута.
Во дворе тишина — даже шелеста листвы не слышно.
Минуты через две я и Николай осторожно выглянули в окно. За стеклом на уровне седьмого-восьмого этажа все так же катились призрачные, почти незаметные волны хлора. За ними в свете рано включившихся фонарей и закатного солнца угадывались ветви деревьев. Мостовая смутно виднелась сквозь дымку.
— Похоже, никого, — пробормотал инструктор. — Что ж за дрянь это была?
— Нет ее, и хорошо, — буркнул Вадим, втискиваясь между нами. — И ладненько. И если уже я перепугался до усрачки, представляю, каково другим.
Тут в зале зашевелились. Кто-то захрипел. Упал и покатился со стеклянным звоном то ли стакан, то ли чашка. Следом раздался полувскрик-полувсхлип:
