Сорные травы - Шнейдер Наталья "Емелюшка" (книги .txt) 📗
— Что?!! — Фраза не просто царапнула — прошлась наждачкой по сердцу и нервам.
— Да, ей будет приятно! — отрезал отец. — Помню, как меня закидывали черноземом чужие люди — пусть и знаком я с ними чуть ли не с детства. А родной сын в это время…
— Отец, — я силился найти слова оправдания, — прости…
— И вообще хватит прохлаждаться, тебя работа ждет.
— Но…
— На операцию. Живо!
И я проснулся.
Надо мной склонилась старшая медсестра. Видимо, собиралась как раз тронуть за плечо. От моего неожиданного пробуждения она вздрогнула и отшатнулась.
— Иван Игоревич, экстренная.
— Что там? — хрипло спросил я, с трудом вставая с дивана. Наручные часы показывали без четверти четыре. Получается, что полтора часа урвать все же смог. Сон отпускал неохотно. Я даже глянул окрест в поисках красного телефона, хотя прекрасно помнил, что его давно уже заменили на вполне современный белый аппарат родом из Японии, с которого и по больнице, и в город можно звонить.
Мотнул головой, стряхивая с себя тягучее и мучительное ощущение, когда четко не можешь понять — ты уже здесь или еще там.
— Острый аппендицит. Мужчина. Привезли с подозрением на перитонит.
— Везите в оперзал. Анализы взяли? — я все никак не мог попасть в рукав халата. Валентина Матвеевна помогла мне облачиться и протянула бланки с результатами. Быстро просмотрев цифры, убедившись, что сюрпризов со стороны крови не предвидится, я кивнул старшей и понесся в операционный зал.
Аппендэктомия прошла четко и спокойно. Как будто первая операция после нескольких дней отпуска. Видимо, организм успел немного отдохнуть — руки держали скальпель уверенно, зрение не туманилось от усталости, как иногда бывает за полночь. Перитонита я не нашел. Но зато обнаружил карциноид, который, судя по всему, и стал причиной аппендицита. Отметив, что надо будет направить пациента к онкологу, я зашил разрез аккуратными стежками — перфекционизм, неуместный, но злорадно-приятный. В стиле: «Врешь, не возьмешь!»
Только привели в норму операционную, как следом без передышки закатили еще одного больного. Сложный перелом большой берцовой кости. Я даже прифигел от такого подарка — не мой пациент, совсем не мой. Странно, что не отправили к хирургу-травматологу. У меня нужных инструментов-то в полном объеме нет. Но уж если загнали в оперзал общей хирургии, значит, травматологи сами по уши в работе. Четыре-пять утра. Адский час для всех. Не самое лучшее время, чтобы вспоминать травма-хирургию, но не бросать же бледного, как привидение, мужичка. Инструменты притащили быстро, дополнительно стерилизовали — и в бой. Пока я собирал осколки кости и сшивал порванную артерию, пролетели еще часа полтора.
Следом пошел молодой парнишка с сильным ушибом живота и с подозрением на разрыв селезенки. Без каких-либо намеков на сон или усталость я орудовал инструментами. Руки жили своей, особой жизнью, практически на автомате совершая заученные движения. Разум холодно констатировал повреждения и методики их устранения.
У кого-то зазвенел будильник на сотовом. Я даже не возмутился — в последние дни на запреты всем стало положить, большой и толстый. Сама идея принести сюда телефон бессмысленна — не возьмешь в руки, не ответишь, только расстерилизуешься. Но страх за родных у людей дошел до той точки, когда логика пасовала перед эмоциями.
Медсестра хихикнула:
— Коллеги! Пора вставать и собираться на работу.
По оперзалу разнеслись тихие смешки.
И никто и слова не сказал, что телефону в операционной не место. Даже я.
Организм же без споров согласился с будильником. Новый день настал, а значит, спать еще рано. Может, через пару дней.
Через десять минут я закончил оперировать парня — и его увезли в отделение на стабилизацию, слишком много крови потерял.
Медсестра только собралась меня перехватить для нового пациента с колотым ранением живота. Но из соседнего оперзала появилась Диана, махнула рукой — мол, отдыхай, и забрала страдальца себе.
Я деревянной походкой потопал в сторону аппарата с кофе. Спать уже совсем не хотелось — операции продлились, как я отметил по выходу из оперзала, почти четыре часа. Достаточно долго, чтобы любой сон прошел. Правду говорил отец, после операции адреналина еще на две хватит. И так по кругу. Хоть сутками работай, пока в обморок не хлопнешься. На войне так и было у военных хирургов. Может, и сейчас война уже началась. Вон потерь сколько…
Кофейный автомат сглотнул бумажку и недовольно заурчал. За спиной раздались шаги, и рядом появился наш психиатр. Пока я ждал освобождения чашки из недр жадного автомата, Вадим Деменко задумчиво жевал сигарету.
— Подкурить забыл? — поинтересовался я.
— Не, бросаю. Занятный фрукт твой Тимошенко.
— Занятный. Что скажешь?
— Что-что… Я вчера с ним говорил. Нормальный он. Если не считать рассказов про избранность. Но по убеждениям к нам в больницу не забирают — времена не те. Мне старожилы рассказывали, что раньше за чтение Александра Черного иль Иосифа Бродского привозили толпами. А твоего живчика лечить не от чего, кроме как от слишком яркого воображения. Что с ним случилось-то, мне говорили — клиническая смерть?
— А и сам не знаю что. Он, понимаешь ли, воскрес.
Вадим приподнял бровь. У него удивление всегда получалось очень колоритным. Лысая голова, большие, но плотно прижатые к черепу уши, постоянно прищуренные глаза, массивный хищный нос. Он казался бы некрасивым, если б не строго очерченная линия бровей и обаятельная улыбка-усмешка. А так по совокупности морфологических признаков Деменко смотрелся внушительно. Еще и с фамилией повезло. Как Вадим рассказывал, для него не было сомнений, чем заниматься в жизни. Dementia с латыни «безумие». И как тут пойдешь в нефрологи или инфекционисты? Только в психиатрию. И коллеги оценят, и пациенты знающие проникнутся.
— Коллега, — осторожно вопросил Деменко, — а может, моя консультация вам нужна?
— Жжете, коллега, — я рассмеялся. — Нет, я в норме. А вот моя старшая уверена, что Тимошенко именно воскрес, так как она с Лукановым вместе его реанимировала. Я же думаю, что просто в суматохе слишком быстро записали его в жмуры.
— Луканов — педант. Странно, что ошибся. Но ладно, бывает. С таким ужасом, что творился в тот день, и зануда мог лажануться.
— Мог. Вот и я думаю, что ошибка. А Тимошенко…
— Перебесится. Я и не таких убежденных видел. Успокоится и будет жить дальше, а не успокоится, так снова попадет ко мне.
— Как там твой контингент? — поинтересовался я, прихлебывая моккачино. Основная работа Деменко — в городском психоневрологическом диспансере, у нас он числится на полставки да иногда забирает особо интересные случаи к себе в зоопарк.
Вадим неопределенно пожал плечами.
— Как, как… Реактивных психозов масса. Еще и старые проблемы обостряются. Вон вчера пятеро поступило с диссоциативным расстройством идентичности. Классические случаи — хоть студентам показывай. И позавчера семеро.
— Богатый улов.
— Слишком богатый, — он недобро усмехнулся. — В самые урожайные годы максимум по трое в две недели привозили, а сейчас двенадцать человек за два дня. И еще куча новых пациентов по домам сидят на гидазепамовой и сульперидной диете.
— Немудрено. Нечасто каждый пятый умирает — морги переполнены, на кладбищах очереди, как на концерт. Вот народ с катушек и слетает потихоньку.
Деменко мрачно хохотнул:
— Это да. У меня за последние дни такие экземпляры попадались, что истории болезни хоть в рамочку вставляй на память. Один красавец вчера сидит напротив и мне проникновенно сообщает, что он Петр Первый. Я ему говорю успокаивающе, мол, все нормально, есть у нас и императоры, и адмиралы, и даже короли. По-настоящему есть. В диспансере в седьмой палате даже король Людовик-Солнце проживает — если его назвать не по титулу, буйствует.
— И что твой пациент?
— А он мне спокойно сообщает, что он не царь Петр Первый. А теплоход «Петр Первый».
