Голод Рехи (СИ) - "Сумеречный Эльф" (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Не от этого ли пробуждалась тьма Сумеречного Эльфа? Не от такого ли бессилия? Рехи представил, как смотрел бы в глаза Лойэ, если бы мог спасти Натта от опасности, но не сделал этого. Он содрогался от одной мысли. А Митрий, похоже, находил в этом свободу воли: не помогать, значит, не вмешиваться в круговорот добра и зла. Неужели в этом и заключалась истинная свобода воли? Свобода в том, чтобы умереть, взывая о милости богов?
Рехи больше не хотел говорить с семарглом. После таких речей одиночество казалось более привлекательным. Собственные мысли сгущались линиями фресок, сочились влажными разводами по стенам, плясали ночными тенями. Много мыслей скопилось в этом заточении отшельника, казалось, больше, чем за всю жизнь. Мысли и видения окружали его великой тишью. А Бастион гудел от новых извержений.
Вдалеке плавилась земля, осыпались в пенящееся бурое море вечные скалы. В какой-то момент Рехи заметил, что способен видеть неизведанное на далеком расстоянии. Тело его приковали к одному месту, заточили в круглом тронном зале. Но мысленный взор летал, где хотел, точно врожденное свободолюбие взбунтовалось и открыло новую силу. К сожалению, бесполезную в борьбе с чудовищем.
Зато Рехи видел в полусне далекие горы, на вершинах которых лежал мягкий снег, видел зеленые деревья и ясные рассветы. Но потом картины растворялись, менялись, перекидывались в страшную реальность. Вместо снега клубился удушающий пепел, вместо листвы на помертвелых ветках болтались внутренности выпотрошенных скитальцев. И вместо рассветов лишь пламенело алое зарево Разрушенной Цитадели.
— Ты никогда отсюда не выберешься. Никогда не выйдешь! Ты — приманка, — шептали прогорклые от копоти стены.
— Я Страж, а не приманка, — отвечал им Рехи, лежа на холодном камне алтаря. От голода он временами видел галлюцинации. И уже не знал, говорил ли все это время с Митрием или с самого начала видения накатывали на него, как бред измученного разума. За долгие недели плена он уже сомневался, чему верить. Возможно, и мир его не существовал, и линий никаких не было. И Саат просто упивался властью…
«Слишком просто! — одергивал себя Рехи. — Просто… Просто. Сложно. Слишком сложно. Где я? Кто…»
Когда ему приносили чашу с кровью, голод отступал, переставал туманить изъеденный червями сомнений разум.
«Нет… все реальность. Линии реальность. Так почему я не могу управлять ими?! — думал он, тяжело опираясь рукой о колонну, чтобы устоять на ногах; и сам отвечал на вопрос: — Потому что больше не верю в себя. Я объят сомнениями. Что если и раньше все было приманкой? Моя встреча с Лартом, битва в ущелье, управление линиями. Все приманка Саата. Для чего? Он что, и правда решил пожрать весь мир? Что если Двенадцатый — это он? Что если в Цитадели сидит очередная его иллюзия? Он мне кого-то напоминает. Но кого? И чем?»
Саат все реже появлялся, но его отсутствие лица маячило страшным образом во снах и путешествиях сквозь пустошь. Рехи летел далеко, сквозь облака, а потом падал. Его тянули к земле отвратительные щупальца чудовища. И он, ослепленный, устремлялся в пропасть.
— Лойэ! Лойэ! — хрипел Рехи, вытягивая руки. Он просыпался с бессильным стоном. И лишь затем возвращался к реальности, чтобы просидеть еще один пустой день в небытии. Сердце Рехи разрывалось от боли. Ему казалось, что теперь-то он точно навсегда потерял Лойэ. Чувство это усилилось, когда Митрий и Эльф совсем перестали приходить.
«Где я? Кто я? Зачем я? Зачем?» — спрашивал он горький удушливый воздух, неподвижно висящий в куполе.
— Жрать принесли, приманка, — посмеиваясь, возвестила телохранительница голосом Саата. Она уже давно не напоминала живого человека. Похоже, скоро ей предстояло закончить свои дни в клейкой слизи на стене.
— Саат… Саат, ты хоть понимаешь, что мир дохнет, как старый ящер? — пробормотал Рехи, нехотя принимая из ледяных рук мертвой стражницы кровавое питье. Голод брал свое. Чарка крови проясняла мысли на несколько жалких часов, в лучшем случае — на сутки.
— Я все понимаю, — пропел с неразгаданным предвкушением Саат.
— Ладно. Выпьем крови за твое нездоровье, полоумный урод.
Жрец ухмылялся чужими губами. Он торжествовал в терпеливом ожидании триумфа. Рехи содрогался, но не подавал виду, жадно дохлебывая кровь.
— Ты понимаешь, что не принесен в жертву только потому, что умеешь исцелять и твои фокусы нравятся народу? — прошипел Саат.
— Понимаю.
«Но я доберусь до тебя. Однажды доберусь! Вот только как?» — Рехи впадал в унылое оцепенение. Каждый визит жреца будил невероятный гнев. Иногда враг подходил настолько близко, что тренированное тело напружинивалось и требовало прыжка. Вгрызться бы в шею! Да никак. Рехи уже знал, что наткнется на обжигающую препону из черных линий. Он видел их, Саат шествовал как будто в синюшно-буром клубке из связанных кишок всех, кого он пожрал.
— Беженцев в Бастионе вскоре станет достаточно, — неизменно ухмылялся он.
«Достаточно для чего?» — задумался Рехи. Тяжелое ожидание осуществления мрачного плана придавливало к плитам пола. После визитов верховного жреца, Рехи часами сидел в оцепенении, давясь от накатывавших волн дрожи. Когда даже Митрий разводил руками, он свои и вовсе опустил. Сложил лапы, как поверженный ящер, лег трусливо вверх брюхом в надежде уцелеть. И просто ждал. Не ради себя, а ради веры в спасшихся Лойэ и Натта. Они вовремя убежали, вовремя сохранили собственный разум. Но пропащий отец не стал защитником маленького сына. Он торчал в Бастионе, бессильно пробуя взломать запечатанные черными линиями двери.
— Митрий! Ну, что же ты медлишь?
— Я думаю, Рехи, — неизменно отзывался вестник великого добра. И так завершались короткие разговоры. Семаргл увиливал, не желая показать слабость. Сумеречный же отмалчивался так, словно ведал путь к спасению, к разрушению культа, но опасался цены, которую пришлось бы заплатить. Рехи уже ничего не боялся, от долгих обещаний он дошел до яростного исступления.
Так прошел целый год. Год бесполезного ожидания. Год неизменного голода. Год, предвещавший конец мира.
Рехи отмечал дни зарубками на стене. И только так ориентировался в сменах красных сумерек. Ничего не менялось, и эта неизменность медленно убивала едва теплящийся рассудок. Он не верил в себя, не верил в силу линий. Он забыл о себе, о том, кем являлся.
«Я уже умер? Нет? Я еще существую? Если перестану, то ничего не изменится. Ничего. Я насекомое, застывшее в смоле. Когда-то я был упрямым… Таким упрямым! Я просто шел вперед, не думая, как выгляжу, что делаю и есть ли у меня хоть какой-то шанс на победу. Я просто делал. Почему сейчас сомневаюсь?» — спрашивал он себя, пробуя нащупать черные или белые линии. Он видел их, видел крайне отчетливо. Но уже боялся по-настоящему дотрагиваться, боялся менять из-за открывшихся знаний. Неосторожное движение заставляло вспомнить о предостережениях Митрия и Эльфа: вторжение в сферу линий погубило мир.
«Но ведь я исцелил Ларта! Я и никто другой, не Саат, не Митрий. Только я и линии. Ларт! Ты должен быть живым! Ларт, почему тебя здесь нет? — спрашивал Рехи, устало царапая стены. — Только ты способен вернуть мне веру в себя».
Нанеся зарубку нового дня, он съеживался в дальнем углу. Сводил с ума хоровод теней, воплощенный в полустершихся фресках.
— Идемте, Страж! Вас ждут, — говорил Вкитор. И тогда начиналось новое мучение. Его выводили к толпе в путах из черных линий, голодного и слабого. Ноги и руки тряслись, как у старика. В минуты покоя он еще пытался поддерживать форму, повторял движения из фехтования прошлых времен, которым научил Ларт. Но голод и скука подрубали силу воли.
«Это новое испытание такое. Голодом… Но я его с детства прохожу. Рехи — это голод. Голод — это Рехи. Вся моя жизнь — голод Рехи», — думал он, лежа прямым изваянием на каменной плите с крепко сцепленными в замок пальцами. После фальшивого чествования Стража, заканчивавшегося поеданием мозгов неофитов, одиночество убаюкивало почти приятным покоем. Если бы не постоянный запах тлена и мертвечины. Рехи принюхивался к своему телу, прощупывал складки одрябшей кожи, обтянувшей выпирающие кости. Он боялся уловить оттиск разложения и найти трупные пятна. Возможно, он уже давно умер, просто забыл об этом.
