Полведра студёной крови. (СИ) - Хватов Вячеслав Вячеславович (читаемые книги читать .txt) 📗
— Тут я.
— Баржа вот-вот будет! Почему клетки не на причале?!
— Так ведь это… близнецы только вернулись. Мне что ж, с бабами клетки-то тягать?
— Вернулись — пусть впрягаются!
— Дай пожрать хоть! — донеслось из ближней избы. — Замордовал, бля, хуже старика!
— Не поминай при мне эту гниду! Бардак, кругом бардак и дегенераты…
Это точно. Надо же, насколько близки могут быть мысли двух совершенно разных людей. Признаться, я проникся симпатией к главе здешнего семейства. Или как тут у них называется? На секунду я даже задумался о возможности договориться, выкупить "таинственного" пленника. Однако, учитывая, что нуждающийся в медицинской помощи, да и просто в элементарном человеческом сочувствии, бедняжка Ткач вместо этого поимел перспективу стать мясом для неведомой зверушки местной детворы, либо тем же мясом, но для зверушек некоего Дурова, зародившаяся в моей голове мысль о цивилизованном диалоге, дольше секунды не прожила, замещённая новой.
— Ну, дружище, — повернулся я к глядящему из-под еловых лап Красавчику, — догадываешься, о чём я размышляю?
Мой четвероногий напарник жалобно пискнул и полностью скрылся за хвоей.
— О да-а. Ты угадал.
Я прокрался к воротам со стороны пристани, те оказались не заперты. Люблю простых деревенских тружеников — открытые, гостеприимные, ни мнительности, ни паранойи. Люди от сохи, душа нараспашку. Жаль, что их осталось совсем мало. А скоро станет ещё меньше…
Ряды клеток вдоль частокола были заполнены от силы на треть, но экспонатам, в них содержащимся, позавидовал бы зверинец любого уважающего себя города. Чего стоила одна только сука, кило под восемьдесят, похожая на миниатюрного быка с пастью от уха до уха — Красавчик бы оценил, будь он посмелее, — не говоря уже о недавно доставленной гуманоидной твари, покрытой словно выдубленной шкурой, хранящей на себе множество отметин от клыков, пуль и даже, как мне показалось, частично обросший плотью обломок клинка в высоком загривке. Прочие обитатели живого уголка тоже не отличались миловидностью и пристрастием к растительной пище, на что указывало обилие обглоданных костей в клетках. Держать таких в доме я бы не посоветовал. А вот на арене им самое место.
О, арены! Я их обожаю! Дикие утехи дикой толпы? Жестокость ради жестокости? Да. Для чопорных обывателей Мурома, Коврова, Сергача и тому подобных "прибежищ человечности". Для того же, кто не кривит рожу, дабы прослыть гуманистом, арена — сама жизнь в миниатюре, её эссенция. Тот путь, что обычно занимает годы, здесь проходится за минуту, а то и быстрее. Придя без гроша на арену, будучи везунчиком, можно уйти богачом. Ну а неудачник рискует пойти зверью на корм. Лотерея? Ни в коем случае. Удача — лишь один из необходимых ингредиентов в рецепте счастья. Без должной ловкости, силы и смекалки удачей станет не победа, а быстрая безболезненная смерть. Зверь против человека. Неукротимая мощь против хитрости. Клыки и когти против кинжала в твёрдой руке. Вот, что заводит толпу! Заставляет последнего скупердяя с готовностью отдавать золото в обмен на букмекерские купоны. Ставки, ставки, ставки! И здесь уже не важно, мутант ты или лац, "венец творения" или "грязное животное". Толпа любит победителей. А проигравших… Да кому нахуй нужны эти драные куски мяса.
Звук корабельного гудка застал меня на подходе ко второму ряду клеток. Выскочивший на крыльцо дородный мужик в видавшем виды костюме-тройке при заправленных в сапоги брюках, поскользнулся и едва не нырнул вниз.
— Бля! — с трудом сохранил он равновесие, после чего оправил свой парадный наряд и зашагал к воротам, на ходу отдавая приказы: — Кто-нибудь, в конце концов, оторвёт жопу от стула?! Второго, третьего, седьмого и девятого на пристань! Живее!
— Подождёт твой Дуров, не состарится, — донеслось из открытого окна, откуда сквозь тяжёлую звериную вонь потянуло щами.
— Живо работать, я сказал!!!
— Да ёб твою мать, — в избе заскрипели отодвигаемые от стола табуретки.
Я, прибавив прыти, шмыгнул за угол и столкнулся с девчушкой лет десяти, которая от неожиданности уронила бадью, но крикнуть не успела. Моя ладонь плотно зажала ей нос и рот. Немного брыканий, и милое создание отправилось в страну грёз. Не вечных. Всего лишь лёгкое отравление углекислым газом. Хотя, вряд ли она успеет очнуться до начала представления. Пожалуй, гуманнее было бы всадить ей нож в сердце, но… она же ребёнок. Ёбаная мораль. Это дерьмо сидит в мозгу как клещ. Вроде вырвал, но чёртовы хелицеры остались и распространяют заразу. Нельзя переболеть моралью и полностью излечиться. Метастазы будут мучить всю жизнь. Так что, извини, милочка. Тебя сожрут живьём. Ведь дядя Кол не детоубийца.
— Твою мать! — приглушённо донеслось из ближайшей клетки, когда я, уложив обмякшее тело в грязь, двинулся дальше.
А может девчушке и повезёт.
— Здорово, дружище, — присел я напротив озадаченно глядящего через прутья Ткача.
Эка жизнь-то его потрепала. От былого лоска и следа нет. Щетиной зарос, под глазами круги чёрные, лоб в испарине горячечной, губы потрескались, камок уделанный весь — чисто нищеброд.
— Ну, — улыбнулся я самой доброй улыбкой, — оно при тебе?
— А, — спохватился Ткач после недолгой паузы, — само собой. — После чего встал, отошёл в дальний угол и вернулся, неся что-то в руках.
— Очень мило, — рассмотрел я выложенное мне под нос собачье дерьмо с соломой. — Жаль, у меня нет времени на гомерический хохот.
— Зато у меня его сколько угодно. Можно начинать?
— Тщ-щ! — поднёс я указательный палец к губам, взяв юмориста на прицел. — Не глупи. Я — твоя последняя надежда. Или хочешь стать звездой арены?
— До твоего появления как раз занимался выбором звучного псевдонима.
— Просто скажи, где оно, и я тебя освобожу. Слово чести.
— Че…? Чего?
— Ну, ты знаешь… Вернее, слышал же от кого-нибудь. Такая штука… Короче, не трать моё время. Говори, где эта хуета, что ты спёр из бомбоубежища, и расстанемся друзьями.
— А знаешь, Кол… — глаза Ткача презрительно сузились.
— Я слушаю.
— Помогите!!!
— Блядь! — палец на спусковом крючке побелел, движимый жаждой праведной мести, но памятующий о деле мозг отвёл руку с пистолетом в сторону и пустил ноги вскачь.
Вот уёбок! Подлая вероломная мразь! Мудило! — Я бежал между клеток, извлекая из недр памяти всё новые и новые эпитеты для Алексея — горисукаваду — Ткачёва, слыша за спиной суматошные окрики, пока ни встретился нос-к-носу с главной звездой моей едва не переписанной пьесы.
Подошвы заскользили по грязи на повороте, и я чуть было не поцеловал просунутую сквозь толстенные прутья чёрную блестящую влагой мочку. Разинувшаяся пасть с отвислой губой и громадными жёлтыми клыками изрыгнула мне в лицо, как показалось, не меньше литра слюней, приправленных редкостным зловонием и децибелами ярости, а тяжеленная лапа, с явным намерением разорвать меня надвое, сотрясла клетку страшным ударом.
— Ох ёпт!!! Тише, приятель, тише.
Я оглянулся и, не обнаружив преследования, сменил АПБ на "Ремингтон" заряженный магнумом с подкалиберными стальными болванками.
Глядя на направленный в замок ствол ружья, медведь сделал шаг назад, словно догадался о моих намерениях. Великолепное животное. Не меньше тонны весом, под два метра в холке. Никогда раньше не видел настолько огромных. Нужно отдать должное, эта семейка знала толк в охотничьем ремесле, раз сумела живьём взять такого монстра. Шатун. Весна только-только вступила в свои права, а он уже нагулял жира. Бурая мягкая шерсть лоснится, переливаясь волнами на могучих плечах. Здоровенная, как хороший бочонок, башка опущена к земле, маленькие круглые уши едва видны над покрывающим её густым мехом. Желтовато-карие глаза смотрят исподлобья. Уже без злости, но с подозрением: "Что надо этому двуногому? Не убивает. Значит, ждёт от меня чего-то". Да, он хорошо знает двуногих. Он — людоед.
Я в последний раз огляделся, выбирая путь отхода, и нажал спуск. Точёная пуля пробила замок навылет, вынеся вон его железные потроха. Что происходило дальше, я уже не видел. Нёсся по скользкой грязи промеж клеток, стараясь вовремя убирать пальцы от щёлкающих по сторонам зубов и лязгающих о прутья когтей. И только слух сообщал мне о происходящем за спиной. А там уже началось представление. Дверь клетки с грохотом раскрылась. Громоподобный рёв отозвался воплями ужаса, хрустом костей и треском раздираемой плоти. Зверинец сошёл с ума, почуяв человеческую кровь. Клетки заходили ходуном, десятки глоток заорали на все лады. Среди этого безумного гомона даже выстрелы звучали не столь громко. Совсем рядом прошлёпали по грязи две пары ног, грохнул дуплет, и стрелки, матерясь на чём свет стоит, повернули обратно, преследуемые тяжёлой поступью. Затрещало дерево, заскрипело корёжимое неистовой силой железо.
