Перед рассветом (СИ) - Криптонов Василий (читать хорошую книгу TXT, FB2) 📗
Я потёр лоб ладонью.
— И по сколько вам было лет? Включая мальчика?
— Лет по тринадцать, кажется. Какое это имеет значение? Мы не добились ничего!
— Совсем ничего? — уточнил я.
— Ну, разве что мама, войдя в сарай, упала в обморок. И мальчика — он был сыном конюха — потом за что-то выгнали. Хотя он ни в чём не был виноват!
— Ясно, — кивнул я с каменным лицом. — Значит, этот вариант мы вычёркиваем.
Я произнёс это так, будто у меня был целый блокнот, исписанный вариантами. И мой тон, как ни странно, на Злату подействовал.
— Я так надеюсь на вас, господин Барятинский, — сложив руки перед собой, сказала она. — Прошу, поспешите!
— А могу спросить, куда мы торопимся? — заинтересовался я. — Вы жили как одно целое шестнадцать лет, уже должны были привыкнуть. Ясно, конечно, что здесь, в обществе, возникают разные неудобства…
— Я боюсь за Агату! — воскликнула Злата.
Глава 5
— Боишься за Агату? — переспросил я. — А что с ней?
— Она… — Злата потупилась. — Как бы это сказать… Она не чувствует больше такого энтузиазма, как раньше. Я имею в виду чувства Агаты по поводу нашего объединения.
— И? — прищурился я.
— И… И я чувствую, что я чувствую не то, что чувствует она! Понимаете? С нами такое впервые!
Я осторожно тряхнул головой, пытаясь утрясти в ней странную фразу. Вроде получилось.
— То есть, ты хочешь сказать, что вы таки окончательно разделяетесь? — уточнил я. — Становитесь постепенно двумя разными людьми?
С моей точки зрения тут и проблема отваливалась сама собой. Две неблизняшки станут двумя близняшками. Всё тип-топ и даже не придётся компостировать мозги Калиновскому переоформлением документов.
Вот если бы вместо двух поступивших курсанток внезапно осталась одна, какая-нибудь Злагата — тогда да. Есть отчего за голову схватиться. При том, что многострадальная голова ректора и так того гляди треснет… В общем, разделение близняшек было бы оптимальным вариантом.
— Папа говорил, что такое возможно… — пробормотала Злата.
— Ну так и в чём проблема?
— Ах, ну как вы не понимаете! — Злата всплеснула руками. — Мы не будем полноценными людьми! Мы всегда будем несчастны. Потому что у каждой из нас не хватает половины души. Агате кажется, что она будет счастлива — но это потому что она сейчас влюблена. А это не так! На самом деле, счастья не будет! Папа предупреждал нас, чтобы мы не смели влюбляться. Потому что, когда первое чувство схлынет, станет ясно, что оно не закрывает пустоты. Тогда мы соглашались с папой. Мы ведь не знали, что противостоять этому чувству так… невозможно.
Две слезинки вытекли из красивых глаз и заскользили по щекам, оставляя влажные дорожки. Я поднял руку и пальцем подобрал сперва одну, потом — другую. У Златы от этого, кажется, остановилось дыхание.
— Что ж, принцип ясен, — сухо, как мог, сказал я. — Суть усвоена. Продолжу думать.
Вернее, начну. Не то чтобы это дело будет у меня в приоритете. Объективно — есть проблемы и посерьёзнее. Но в фоновом режиме я эту ситуацию покручу. Наверное, надо с Мурашихой посоветоваться. Не зря ведь она слывёт не только лучшей прорицательницей, но и главной сводницей Чёрного города. Глядишь, придумает что-нибудь. А заодно, кстати, и Жоржика проведаю. Как он там, не начал ли невкусно пахнуть? Волнуюсь за него…
— Умоляю вас, господин Барятинский! — прошептала Злата.
— Сделаю всё, что в моих скромных силах, — улыбнулся я.
Возникла неловкая пауза. Я физически чувствовал, как Злату ко мне влечёт.
В принципе, мне ничего не стоило дать этому влечению зелёный свет. Обнять, поцеловать… Но вот беда: я-то не аристократ. По крайней мере, не по рождению. Долго ходить, держась за ручки, и вздыхать под луной не обучен. Очень бы не хотелось столь грубо и невоздержанно вторгаться в душу этого прекрасного в своей невинности создания. Да и не только в душу…
Из затруднения меня вызволило хриплое, ненатуральное покашливание. И оклик Гаврилы:
— Ваше сиятельство, господин Барятинский!
— Чего тебе? — Я повернулся к подошедшему дядьке.
— Вас, извиняюсь, к телефоне просят.
— Кто?
— У господина ректора в кабинете, стал быть. Просили прийти, а там они перезвонят.
Ясно. Абы кто ректору звонить не станет. Круг подозреваемых стремительно сужается до Витмана. А поскольку с метеоритом мы разобрались, остаются два варианта: прорыв Тьмы, либо что-то получилось выжать из книги Юнга. Той, что я забрал из дома, где собирались наблюдатели Тьмы. Что-то важное.
Если бы Тьма прорвалась, Витман наверняка уже примчался бы сюда лично, через портал. А раз звонит — значит, дело в книге.
Так я размышлял, пока, попрощавшись со Златой, шагал к кабинету ректора.
Калиновский встретил меня с мрачной физиономией и демонстративно вздохнул. Я постарался ему ободряюще улыбнуться. Что ж, я знал, что исчезновение Жоржа не пройдёт бесследно, что проблемы будут. Но объективно сам по себе Жорж создавал проблем гораздо больше. И это только на первый взгляд казалось, что создает их одному лишь мне — даже если не брать в расчёт его странные ритуалы в библиотеке.
Что он там делал? Вряд ли обмахивался первой попавшейся по руку брошюркой, чтобы не жарко было… Но у него пока не спросишь. Да и потом Жорж вряд ли будет расположен со мной откровенничать.
Не успели мы с ректором обменяться приветствиями, как телефон зазвонил. Калиновский сделал жест — мол, пользуйтесь, господин Барятинский, вы отобрали у меня всё.
Я снял трубку и поднёс её к уху.
— Барятинский. Что там с книгой Юнга?
Несколько секунд тишины, потом — раздражённое:
— Витман. Откуда вы знаете, что я звоню по этому поводу?
— А вы полагаете, что мне в первый же год службы дали звание капитана за красивые глаза?
Ещё одна пауза, потом:
— Приезжайте в ту закусочную, где мы с вами встречались летом. Разговор будет серьёзный.
И короткие гудки. Я положил трубку.
— Позвольте угадать. Вам срочно нужно покинуть академию, — мрачно сказал Калиновский.
— Служба, — подтвердил я. — Ничего не попишешь, начальство вызывает.
— Господин Барятинский… — вздохнул ректор. — Я, разумеется, понимаю, что ваша деятельность носит государственный характер. Однако позволю себе заметить, что за минувший год дисциплина в академии упала так низко, как не падала никогда на моей памяти. Вот, к примеру, — он пристально посмотрел на меня, — не далее как позапрошлой ночью дежурный преподаватель, господин Войцеховский, зафиксировал нарушение магической защиты в библиотеке.
— А в библиотеке стоит магическая защита? — «удивился» я.
— Представьте себе, да. На двери хранилища, где находятся книги, изъятые с полок по требованию цензоров. К слову, ваших же коллег. Позапрошлой ночью двое курсантов каким-то образом пробрались в хранилище и попытались вынести оттуда некое сочинение…
— Удивительная тяга к знаниям! — восхитился я. — На вашем месте я бы гордился такими курсантами.
— Когда сработал индикатор магии, — демонстративно пропустив мои слова мимо ушей, продолжил Калиновский, — господин Войцеховский поспешил в библиотеку. Но, к сожалению, опоздал. Всё, что он успел сделать — увидеть в окно двоих курсантов, стремительно удаляющихся в сторону жилого корпуса. Выявить нарушителей дисциплины не удалось…
Я сочувственно поцокал языком.
— … не удалось Войцеховскому и наставникам, — закончил Калиновский. — Я же посетил книгохранилище и осмотрел стену, сквозь которую в него проникли. Могу узнать, Константин Александрович, для чего вам понадобился труд сумасшедшего профессора Сальникова? — Калиновский вытащил из ящика знакомую брошюру и шлепнул её на стол.
— А Сальников был сумасшедшим? — спросил я.
— Увы. Изначально, что называется, со странностями, в конце жизни он помешался окончательно. Утверждал, что напрямую общается с духами, и всё такое прочее. Сборник был издан ещё при его жизни. А запрещён цензурой лет десять спустя — когда одна из последовательниц Сальникова, пытаясь провести старинный обряд, покалечилась сама и искалечила десяток крестьянских семей в своем поместье.
