Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь (книги бесплатно без онлайн txt, fb2) 📗
— У них служба, — напомнил я. — Там почти весь зрительный зал — сотрудники, которые под руку подвернулись. Генералы не любят в одиночестве сидеть. И скажи спасибо, что не вечером всё это проводят, а днем, мы ещё в Сумы вернуться успеем.
— А могли и вечером? — ужаснулся он.
— А что бы им помешало? — улыбнулся я. — Ещё и жен с дочерьми притащили бы, послушать «Несе Галя воду».
Сава тоже улыбнулся, но улыбка у него вышла грустной. Эту песню мы слышали уже дважды, причем подряд — её пели ансамбли из Волыни и Ворошиловграда.
— Ну, значит, будем считать, что нам повезло, — предложил он. — Только слушай, я вот что подумал… А нам обязательно петь на украинском? Это прямо-таки жизненная необходимость?
— Ну я же тебе…
Я запнулся и не договорил подразумевающегося «рассказывал». Не потому, что вдруг засомневался в словах Семичастного — тому врать не имело смысла, если только он не играл в какую-то неведомую мне игру, в которой этот смотр художественной самодеятельности и судьба отдельно взятого командированного из Москвы капитана были очень важны. Правда, вся моя фантазия не могла придумать ничего подобного — отставной председатель общесоюзного КГБ был задвинут товарищами по партии очень надежно, и не мог надеяться вернуть себе былой пост даже с моей помощью. С моей помощью он мог лишь закопать себя ещё глубже и отъехать пятым секретарем в какой-нибудь райком, которых по стране больше тысячи.
Но и считать, что Семичастный излагал истину в последней инстанции, тоже не стоило. То, что в УССР ко всему украинскому относятся трепетно, было видно и невооруженным глазом. Но большинство граждан этой советской республики говорили на русском языке, нисколько этого не стесняясь. Это где-нибудь на западенщине представители блока коммунистов и беспартийных могли надрывать глотки на своем варианте суржика. На востоке, на юге и в центре украинский был неким обязательным довеском к государственной политике, той самой надстройкой, которая и отличала Украину от России или Белоруссии, и больше ни для чего этот язык нужен не был. Такие формальные мероприятия, как смотр художественной самодеятельности, на которых украинский внедрялся чуть ли не силком, но без всяких документальных оснований, ситуацию исправить не могли.
Поэтому даже если после нашего выступления и появится некая жалоба, инициированная ЦК КПУ, она упрется в секретариат ЦК КПСС, а там зададут закономерный вопрос — какого хрена у вас на Украине в положении о смотре нет требований по языку, на котором должны выступать конкурсанты? Ссылки на то, что таковы традиции, что конкурсанты сами должны всё понимать, будут проигнорированы. Более того — вероятен и совсем не фантастический исход, когда попытки всё-таки внести задним числом подобные требования в регламент наткнутся на элементарное обвинение в великоукраинском шовинизме. Я и сам с удовольствием готов посмотреть, как Шелест и компания будут оправдываться. И даже жаль, что мне не разрешат присутствовать на порке, которую устроит этим украинцам в Политбюро весьма лояльный к ним в целом Брежнев.
Кроме всего прочего мне жутко хотелось похулиганить. Наш номер просто-напросто требовал такого хулиганства, а я своими собственными руками чуть не загнал нас в узкие рамки этого междусобойчика. Правда, жаль, если последствия прилетят не только по мне, но и по всем членам нашего небольшого самодеятельного театра.
— Сав, в принципе, ничто не мешает нам спеть и на русском, — осторожно сказал я. — Но то, что я говорил, вполне может стать реальностью. Начнут послеживать, задвигать в сторону, убирать из сборников… Какой-нибудь выговор придумают, не по партийной линии, а по народно-хозяйственной. Вас, например, могут доступа к инструментам лишить… — Сава погрустнел. — Но ты прав, не хочется быть ещё одним коллективом с «Несе Галя воду», пусть у нас и совсем не она. На украинском все песни звучат похоже, мелодии только отличаются, а эти генералы на ноты вряд ли внимание обращают, у них голова по-другому функционирует.
— Но что делать? — растерянно спросил Сава. — Выходит, мы всё равно не сможем петь русский текст, я правильно тебя понял?
— Не совсем, — я грустно улыбнулся. — Знаешь поговорку про то, что в бинокль на солнце можно посмотреть, но только разок и очень недолго?
Он прыснул.
— Никогда не слышал.
— В общем, и тут точно также. Спеть мы можем хоть на суахили, но разок. Больше нас к этой сцене на пушечный выстрел не подпустят.
— Хы, хрень какая! Я бы и сейчас на неё не пошел, но надо.
— Ну и последствия, — напомнил я. — Последствия, Сав, это и есть в этой истории самое неприятное.
— Так что же делать-то?
Я на мгновение завис, просчитывая варианты.
— Сделаем вот что, — решительно сказал я. — Ты просто играй на гитаре, а вокал я возьму на себя. Ну и буду действовать по обстоятельствам, как и полагается офицеру КГБ в экстремальных условиях.
* * *
— На сцену приглашается коллектив художественной самодеятельности управления КГБ по Сумской области! Музыка народная, слова народные! «Ти поклич мене з собою»!
Заявку мы оформили на украинский перевод, а песня Снежиной стала народной, иначе было бы очень много проблем, слабо связанных с собственно творчеством. Полковник Чепак, когда увидел текст этой заявки, только хмыкнул, но подписал без каких-либо комментариев, за что я ему был благодарен. Впрочем, думаю, он так же молча подмахнул бы и русский текст, с него станется. Всё равно бить, похоже, стали бы меня, как назначенного на это направление целым распоряжением по управлению.
Несмотря на то, что в разговоре с Савой я взял ответственность на себя, никакого окончательного решения у меня не было. Я и на сцену выходил, погруженный в мучительные раздумья о том, какие последствия могут иметь самые простые наши поступки, и о том, как они аукнутся, например, карьере того же Макухина-младшего, которому до капитана осталось ровно два года беспорочной службы.
Но когда я прямо перед собой увидел одинаковые, стриженные под полубокс, головы, зеленое поле кителей, сквозь которое пробивались красная обивка кресел и золотое шитье погон, я понял, что если запою «Знов тебе від мене», то навсегда лишусь собственного уважения. Целый батальон голов, кителей и погон внушал не страх перед возможным наказанием, а решимость противостоять этим кабинетным бойцам, которые собрались тут для продвижения тех идей, которые я не мог разделить.
К тому же я всегда мог сослаться на то, что я за десять лет превратился в настоящего москаля.
— Три, четыре!
Мы с Савой ударили по струнам, и я заорал на чистом русском:
— Снова от меня ветер злых перемен тебя уносит! Не оставив мне даже тени взамен! И он не спросит!…
Краем глаза я видел, как из-за кулис появился наш «шпион» — старший лейтенант Макухин. Вроде он всё делал правильно, хотя я был уверен, что ему сейчас много тяжелее, чем мне или Саве — он никогда не выступал перед публикой, а режиссер Чернышев и даже члены комиссии, ставшие первыми нашими зрителями, не шли ни в какое сравнение с заполненным залом одного из главных киевских театров.
