Драконова Академия. Книга 5 - Индиви Марина (книги бесплатно без онлайн txt, fb2) 📗
Во-первых, потому что Женевьев никогда раньше не чувствовала никого, как себя. Во-вторых… во-вторых, потому что это было неправильно. Он должен был злиться, упрекать, оскорблять – как это сделал отец.
– Вырастил на свою голову! – рычал Белавуард Анадоррский, пока мать обмахивалась веером и заливалась слезами. – Ты должна быть предана семье! Должна быть предана мне! А ты что устроила?! Помолвку с Драгоном!
Женевьев понимала, что здесь уже никакие слова не помогут, но все же где-то, в глубине души ей хотелось верить, что отец примет ее решение. Просто потому, что он сам политик, он воспитывал ее так, он растил ее для того, чтобы она делала все для Даррании, в интересах Даррании. В данном случае интересы Даррании и ее отца не совпали, но она все же оставалась его дочерью.
– Я поступила так, как считала нужным. А теперь, из-за того, что случилось…
– Как считала нужным! – рявкнул отец.
Мать побелела и начала «падать в обморок», но он в ее сторону даже не посмотрел.
– Ты меня опозорила! Сначала эта работа в Академии. Потом помолвка с Драгоном, когда я – я, и ты прекрасно это знаешь, буду гораздо лучшим тэрн-архом Даррании, чем Ферган и любой из его никчемных отпрысков! Еще и с мальчишкой каким-то спуталась, таскала к себе домой! Надеюсь, об этом хотя бы никто не знает! Позорище!
– Никто не знает, а если бы и узнал, тогда что? – Женевьев вспылила раньше, чем успела себя остановить.
Отец раздул ноздри:
– Ты бы еще с уборщиком драконьего навоза связалась! Хотя разница невелика.
– Не смей так о нем говорить! – это прозвучало привычно, как приказ. Женевьев невольно понизила голос и получилось так, как ее учили: снисходительно, как у тэрн-архи.
Белавуард даже поперхнулся, а потом заорал не своим голосом:
– Не сметь?! Это ты мне тут будешь указывать?! Предательница! Шлюха!
Из родительского дома Женевьев вылетела с еще большей тяжестью на сердце и в непролитых слезах, так и не поинтересовавшись, на самом ли деле мать в обмороке или просто хорошо притворяется. К себе она тоже не пошла, кое-как успокоившись, вернулась к детям, где занялась привычной для нее работой. Так дни и проходили, в Академии, в допросах о случившемся (ее постоянно на них таскали), навещая Люциана, в работе с детьми. Она даже ночевала там, только чтобы не возвращаться одной в пустую квартиру и не думать об одном-единственном по-настоящему счастливом завтраке, который прервал отец. Не вспоминать то, как Ярд на нее смотрел.
То, что он ни словом ни делом не заставил ее почувствовать себя виноватой.
Проблема была в том, что Женевьев чувствовала. Чувствовала себя виноватой перед ним каждое мгновение, возможно, поэтому сегодня она хотела, чтобы Люциан попросил ее остаться. Просто чтобы поговорить, ей надо было кому-то выговориться, но Люциан был далек от того, чтобы слушать. Он был настолько в себе, настолько в своей вине, что Женевьев сразу поняла: никакого разговора у них не получится. Еще она поняла, что сегодня вернется домой.
В свою пустую одинокую квартиру, которая станет ее тюрьмой до свадьбы. Тюрьмой, потому что вместе с ней там будут заперты воспоминания о счастье, которое невозможно. При мысли об этом отчаянно захотелось себя пожалеть, но жалость не приносит никакого облегчения, Женевьев знала точно. Поэтому лишь вскинула голову и зашагала по Хэвенсграду, подставляя лицо закатному осеннему солнцу, баловавшему город последними теплыми днями.
После случившегося на балу Эстре отменила запрет на порталы, больше того, теперь для всех желающих побыть дома с семьей каждый вечер Академия создавала общие, какие раньше делали только на выходные, а обратные – после них. Ежедневными порталами пользовались многие, если не сказать, большинство. Все боялись. Боялись того, что может случиться дальше: если гарнизон был далеким, последним оплотом Даррании, то произошедшее в самом сердце страны потрясло всех, и в том числе поэтому ей нужно было держать лицо.
Нужно было улыбаться и показывать свою уверенность перепуганным адептам, людям, да даже драконам. Сейчас, когда не было уверенности ни в Фергане, ни в завтрашнем дне.
С этой мыслью она оказалась у себя во дворе, где не была уже давно. С этой же поднималась по лестнице с высокими ступенями. Пока никто не видит, можно было расслабиться, поэтому Женевьев смотрела себе под ноги, а не вперед, как привыкла. Подавив желание обхватить себя руками, она повторяла ладонью изгиб перил пролет за пролетом, поэтому, когда подняла голову, увиденное оказалось для нее полнейшей неожиданностью.
Прислонившись спиной к ее двери, на полу сидел не кто иной, как Ярд Лорхорн. Который, заметив ее, мгновенно вскочил на ноги.
– Что… как ты узнал, что я сегодня приду домой?
Спрашивать надо было совсем другое, но у Женевьев не оказалось другого вопроса.
– Я не знал, – он пожал плечами и посмотрел ей в глаза. – Я здесь сижу каждый вечер.
От его голоса что-то внутри сжалось: таким сильным он был. От голоса, от слов или ото всех нахлынувших на нее чувств. Если бы можно было сейчас зажмуриться и спрятаться ото всего, как в детстве, под одеяло… Но одеяла не было, а сама она была далеко не ребенком.
Поэтому Женевьев лишь отперла дверь, разомкнув контуры заклинания, а после молча шагнула в квартиру. Она не знала что сказать, в голове крутились тысячи слов, но все они казались ненужными, глупыми или бессмысленными, а порой и жестокими. Она даже забыла об элементарной вежливости, о том, что в квартиру принято приглашать. Особенно дорогих гостей. Особенно того, кто тебе настолько дорог.
От этой мысли все внутри сжалось, словно внутренности собрали в кулак и сдавили. Не следовало думать о нем так, не следовало думать о нем вообще, но, кажется, эту точку невозврата она прошла давно.
Лишь когда за спиной хлопнула дверь, Женевьев обернулась. К счастью, Ярда не смущали такие мелочи, как ее прокол с приглашением. Судя по всему, его вообще ничего не смущало, потому что он просто подошел к ней и сделал то, что она не позволила ему в Академии. Просто-напросто обнял.
Раньше Женевьев недооценивала силу объятий. Возможно, потому что в ее жизни их было не так уж и много (это считалось недопустимым и противоречило этикету в ее мире). Или потому, что все объятия вне этикета – от матери, от подруг – которые все как одна забыли о ее существовании, когда она уехала из родительского дома, все эти объятия были осторожными и напряженными, с ними стремились быстрее покончить. Они напоминали приветственные улыбки и официальные слова на званых вечерах. Сейчас же…
Сейчас она просто провалилась в его объятия: крепкие, уверенные, сильные, как в давно забытую сказку из детства. Сказку, в которой добро всегда побеждало, в которой женщине можно было быть слабой, и за это никто не наказывал. Сказку, в которой рядом всегда находился тот, чья сила становилась твоей опорой, любовь к кому становилась тем самым магическим элементом, изменяющим мир.
Женевьев сама не заметила, как расслабилась в его руках. Случившееся во дворце Фергана, удаление крыла Люциана (она до сих пор с содроганием вспоминала об этом), все, что последовало после, отступило. Покрылось туманом, стираясь из напряженной памяти, из напряженного тела. Биение сердца Ярда было единственным, что она сейчас слышала, его сердца, а еще своего собственного.
Одна его ладонь лежала на ее талии, другая – на спине, он прижимал ее к себе уверенно, но в то же время так нежно, что это казалось самыми противоречивыми объятиями на свете.
– Я люблю тебя, – сказал он.
И это разрушило все.
Она очнулась, как от увесистой пощечины, даже в ушах зазвенело. Отпрянула от него резко, так резко, что Ярд, не ожидая, просто ее отпустил.
– Ты не можешь меня любить, – сдавленно произнесла Женевьев.
– Это написано в каком-то законе? – Лорхорн усмехнулся.
– Мы знакомы всего-ничего.
– И что?
– Потому что любовь требует времени! Любовь…
– Ничего не требует, – он шагнул к ней вплотную. – Неужели ты еще не поняла?
