Леди и война. Пепел моего сердца - Демина Карина (книги бесплатно без TXT) 📗
С Гартом я вновь учусь смеяться. Не потому, что момент требует улыбки, но просто так. И цветы он продолжил таскать. Тайком. Подозреваю, не столько из желания меня порадовать, сколько наперекор Ллойду. Но эти мятые дружеские букеты были мне дороже иных, которые леди Дохерти получала с завидной регулярностью.
У нее были поклонники, порой весьма настойчивые.
И не всегда получалось спрятаться от них в Настиной комнате, где много солнца и того особого волшебства, которое живет лишь в детских. Здесь хватило места легиону фарфоровых кукол, каждая из которых не похожа на другую. И живым деревцам с тонкими листочками, сделанными будто из сусального золота. Деревца источали пряный аромат и, по уверениям Ллойда, замечательно дезинфицировали воздух.
Мягкий ковер.
Резная кровать с кружевным балдахином.
Собственный замок в миниатюре, к которому Настя пока, к моей огромной радости, добраться не способна. Издали любуется башенками и флагами.
Маленькая принцесса.
Избалуют мне ее вконец.
Выплюнув кружево, Настька переключилась на брошь, слишком крупную, чтобы влезла в рот целиком. Но разве мою дочь остановить? Она крутила, вертела, но нашла то положение, которое позволило попробовать янтарь на вкус.
Я не мешала: пусть грызет, так оно тише будет…
– Вы должны позволить написать ваш портрет. – Донна Доминика подала стул.
Все-таки от дел меня никто не освобождал. Вернее, дел мне, собственно говоря, никто и не навязывал, но оно само получилось. Не могу же я отказаться от участия в выставке цветов?
Или подвести Комитет помощи молодым матерям…
…не появиться на весеннем балу… я ведь обещала Луизе.
Нашу светлость ждут. И в моей книге уже не осталось свободных танцев. Не потому ли сама мысль об этом бале тягостна для меня?
Я не хочу притворяться веселой.
Но проявлять печаль прилюдно крайне невежливо с моей стороны.
Эта зима была… странной. Я была счастлива и несчастна одновременно. Хотя счастья больше, оно родилось увесистым таким кусочком солнца, моим личным и невероятным чудом. И, глядя на нее, я не понимала, неужели это чудо – часть меня?
Рыжий пушок на голове. Рыжие глазенки. Рыжие веснушки, покрывавшие Настюху от макушки до пят. Крошечные ручонки. И пальчики… и все вместе. Такая хрупкая, что на руки взять страшно.
Но я беру, потому что желание сильнее страха.
От Насти пахнет ребенком. Моим ребенком. Совершенно особый аромат, который я не спутаю ни с одним другим. И когда она рядом, я почти свободна, но…
…о Кайя все равно не получится забыть.
Я думаю о нем, пытаясь представить нашу встречу… и разговор, который состоится… и то, что придется принимать решение не за двоих – за троих.
Чем дальше, тем страшнее. Меня мучит ревность. И обида. И злость. И тут же глухая, звериная какая-то тоска, словно меня и нет самой по себе, отдельно от него. От тоски прячусь в детской, понимая, что это – не выход. А где выход?
Не знаю.
Кольца вот ношу… зачем? Мое – на пальце. Его – на шее. И Настьке нравится играть с ним. В рот, что самое странное, не тянет, так, гладит камень, ворочает… смотрится. Когда-нибудь она спросит о том, где ее отец. Я ведь спрашивала. Долго, нудно, ходила и ныла, хотя и сама не понимала, зачем мне это знание. И как будет ответить?
Наверное, чтобы отогнать эти мысли, я старалась занять себя, продолжая учиться. Тысяча и одна мелочь, способная испоганить настроение леди.
Столовые приборы во всем их многообразии… и поведение за столом… как правильно входить в комнату. И покидать ее.
Вставать.
Садиться. Надевать перчатки. Держать зонтик. Подавать руку и разговаривать. Доносить до собеседника мысль не только словами, но и тоном, жестами…
…использовать веер.
Сложно быть женщиной в этом странном мире. Тысяча и одна мелочь для создания совершенной маски, за которой никто не разглядит правды. И удерживать ее неимоверно сложно. Но зато голова занята не теми мыслями, которые вызывают тоску.
А Настюха, оставив брошь в покое, полезла за кольцом.
…и все-таки надо позволить каждой участнице самостоятельно оформить стенд. Но при этом удержать дам, чья буйная фантазия искала точку приложения, в рамках…
Настюхино лопотание – она все-таки решила поговорить с родительницей – настраивало меня на мирный лад. И глухая далекая боль, заноза на сердце, утихала.
В конце концов, у меня есть почти все. И стоит ли желать большего?
В Саммершир он прибыл по первому снегу. Дорога заняла больше времени, чем Сержант предполагал, отчасти потому, что по пути ему случалось делать остановки или же сам этот путь менять в угоду новым обстоятельствам.
На дорогах становилось неспокойно.
Лошадь Сержант бросил в конюшне при трактире и до усадьбы шел пешком. Четыре мили. Приличная дорога. Сумерки и снег, на котором остаются следы, правда ненадолго. В отличие от «Дубов», «Кленовый лист» был жив. Ворота. Сторожка без сторожа и собаки, которые взвыли было, но тотчас заткнулись. Яблони, те самые, о которых рассказывала Меррон.
Сержант узнал их. Ему так хотелось думать.
Он шел по саду, касаясь влажной холодной коры, знакомясь с деревьями наново. И те молчали, не спеша предупредить хозяев о незваном госте.
Дом был темен, за исключением, пожалуй, одного окна, но и там отблески света были столь слабы, что Сержант не сразу их заметил.
Комната. Столовая, судя по тому, что удалось разглядеть.
Длинный стол. Камин, в котором огонь горел еле-еле. Тройка сальных свечей в канделябре. Слишком мало, чтобы отогнать темноту. И люди боятся.
Женщины – точно.
Незнакома. Сидит вполоборота. Ссутулилась. Склонилась над тарелкой. Неподвижна, точно не женщина – восковая фигура. Изредка отмирает, устремляя взгляд на кого-то, кого Сержант не видит. Но видит ее лицо, дергающееся веко и неестественную улыбку, которую изображают, потому что кто-то хочет, чтобы эта женщина улыбалась.
Девочка рядом с ней вжалась в спинку стула.
У девочки узкое треугольное лицо с плоскими скулами. И знакомый разрез глаз.
Завыли-таки собаки, и Сержант отступил от окна.
Он вернется в дом перед рассветом. Поднимется по лестнице, не отказав себе в удовольствии коснуться широких, отполированных до блеска перил. Заглянет в черное зеркало, но не увидит себя. Оставит влажные следы на ковре.
Задержится у клавесина.
И перед дверью, похожей на многие иные двери.
Откроет. Заглянет, переступив расчерченный тенью порог. Вдохнет застоявшуюся смесь запахов, разделяя их на нити. Дым сигар. И коньяк. Яблочный сидр, который перебродил… пот… человеческий и конский. Рвота.
Сержант подойдет к кровати и убедится, что нашел именно того, кого искал. Скулы и глаза у Меррон от него. А вот губы наверняка от матери достались… и нос тоже. Не южный, плоский, с вывернутыми ноздрями. Другой.
Прижав клинок к горлу, Сержант дождется, когда Торвуд ощутит это прикосновение и откроет глаза. Он поймет, что не надо кричать. Но Сержант все равно приложит палец к губам.
Люди спят: не следует их беспокоить.
Впрочем, в трактире сказали, что новый хозяин «Кленового листа» прежних слуг выставил, но рисковать не стоит. Сержант заставит Торвуда встать. В длинной рубахе, в ночном колпаке тот смешон. И домашние тапочки с кроликовой опушкой вызывают улыбку.
Возможно, эти тапочки Сержант оставит себе. На память.
– У меня есть деньги, – скажет Торвуд шепотом. – Я заплачу.
Да, деньги Сержанту предлагали часто. Но зачем ему?
– В подвале… который при кухне.
Подвал – хорошее место. Тихое. А тело и по частям вынести можно. Сержант на подвал согласился, и Торвуд успокоился. Шел, с каждым шагом вспоминая, что именно он здесь хозяин.
– На кого ты работаешь? – Он осмелел настолько, чтобы обернуться. – Учти, я могу заплатить больше, чем тебе дают…
На кухне перед тяжелой дверью стояла та самая незнакомая женщина, которая отчаянно пыталась дверь открыть. Булавкой. Сунула в замок и ковырялась.
