Омут - Яковенко Сергей Валериевич (лучшие книги без регистрации txt) 📗
Проснулся от лязга открываемой двери. Тусклый свет лампы снова резанул глаза. В камеру вошел парень в форме и поставил на пол миску с вечерним пайком.
– Нормально? – без особого интереса спросил он.
– Порядок.
– После ужина – отбой. Будешь шуметь – буду бить. Усек?
Я кивнул. Он вышел. Больше никто не беспокоил.
Утром, после завтрака, новый конвоир сопроводил меня на второй этаж, где предстояло пройти ряд несложных тестов на оценку интеллекта и часовую беседу с психиатром.
Им, а точнее ею, оказалась миловидная женщина невысокого роста, с аккуратно уложенными светлыми волосами и элегантными очками в золотистой оправе. Когда меня ввели в кабинет, она встала из-за стола, улыбнулась, подошла ко мне и протянула ладонь для рукопожатия.
– Аглая Рудольфовна.
– Николай.
Она пригласила меня присесть в большое, удобное кресло, и я с удовольствием в нем развалился.
– Вам удобно?
– Да, благодарю. Я давно уже не сидел на мягкой поверхности.
– Знаю, – с грустью в голосе сказала она, и помолчала, о чем-то задумавшись, – Я была бы не против выпить кофе. Вы будете?
– Да, спасибо! – удивился я и улыбнулся.
После стольких дней карцера ее предложение прозвучало, как предложение от золотой рыбки загадать три заветных желания.
– Не стоит. Мне не трудно.
Она включила электрический чайник, который имелся на небольшом столике у окна, достала из шкафчика две миниатюрные чашки и насыпала в них растворимый порошок.
– Простите, но натурального нет. Не люблю. Отец говорит, что я испытываю на прочность собственное здоровье, а мне все равно нравится растворимый.
Мы пили кофе и общались о том, как я воспринимаю окружающий мир, какие чувства испытываю к дочери и считаю ли свое мироощущение нормальным.
Я не видел смысла обманывать ее. В конце концов, если не получится убедить психиатров и меня признают вменяемым, то я окажусь на скамье подсудимых. А судя по словам адвоката и следователя, после суда меня будут ждать годы заключения, отсидев которые я просто потеряю всякий смысл жить дальше, потому что Юлька к тому времени уже просто перестанет быть Юлькой. Она превратится в Юлию. Такую же, как и все они. Единственный способ спасти своего ребенка – это быть рядом. А ради этого я готов был идти на любое безумство. В том числе на то, чтобы получить официальный статус психа.
Мне нужен был диагноз. Мне нужна была пусть мизерная, но возможность оказаться на свободе как можно скорее. И я изо всех сил старался убедить психиатра в том, что болен. Благо, что для этого не нужно было притворяться. Достаточно просто говорить правду. Единственное, что приходилось скрывать, это то, что я пришел сюда из другого мира, иначе она просто напросто поставила бы совершенно другой диагноз. Как я уже говорил, мои познания в психиатрии весьма посредственны, но подозреваю, что это была бы самая настоящая шизофрения.
– То есть, вы утверждаете, что период взросления у вас прошел нормально. Вы успешно преодолели эмоциональный барьер и до… – она посмотрела в историю моей болезни, – До июля текущего года не замечали за собой никаких проявлений беспокойства. Верно?
– Думаю да, – сказал я, – Это началось в июле. Я был на рыбалке и чуть не утонул в болоте. Грязная вода попала в легкие, я практически захлебнулся. А когда вернулся домой, почувствовал себя нехорошо. Попал в реанимацию. Двусторонняя пневмония, воспаление легких. Скорее всего, причина была в бактериях, которыми кишела вода. В итоге, врачи вытащили меня буквально с того света. Даже клиническая смерть, говорят, была. А когда в себя пришел… В-общем, с тех пор и проблемы.
– Угу, – кивнула врач и принялась заполнять бланки документов, а когда закончила, посмотрела на меня и спросила, – А в чем выражаются эти проблемы?
– Сложно объяснить, – замялся я для убедительности и с удовлетворением отметил, что на ее лице проявилось понимание, – Чувствую всякое. Знаете? Такое ощущение, будто все вокруг не настоящее. Как будто мир превратился в бессмысленный абсурд, а люди, которые меня окружают – не люди вовсе, а просто тела. Иногда – неглупые. Иногда, даже весьма не глупые, расчетливые, умные, но пустые. Как будто людям не хватает чего-то очень важного.
– А в вас это «что-то важное» есть?
Я посмотрел на нее и кивнул.
– Николай, вы помните свое детство?
– Да.
– Скажите, те чувства, которые вы испытываете в своем нынешнем состоянии, напоминают ощущения детства? Есть в них что-то инфантильное, нерациональное?
– Наверное, так и есть.
– А вы сами осознаете, что ваше мироощущение нерационально?
– Это не совсем так. Даже не знаю, как объяснить, – я и в самом деле подбирал правильные слова, – Я понимаю, что веду себя странно в глазах остальных, но считаю, что это не наказанием, а благословением. Понимаете? Такое ощущение, что я понял нечто такое, чего не понимают другие. И если бы все вокруг, все люди в мире, поняли это, то мир стал бы более… Более совершенным, что ли?
– Тела перестали бы быть пустыми? – подсказала Аглая Рудольфовна.
– Именно!
– Николай, вы обвиняетесь в убийстве, – в ее голосе не было и тени упрека, а в глазах читалась грусть, – То, что вы называете благословением, заставило вас лишить жизни другого человека. Если все люди в мире будут следовать вашей логике, что же случится с самим миром?
– Он убил мою мать!
– Но разве не вы дали ему право на эвтаназию?
Я стиснул руки в замок и положил на стол. Она накрыла их своими ладонями.
– Вы растеряны, Николай. Вам требуется поддержка. Я подчеркиваю: не лечение, а поддержка. Помощь. Вы меня понимаете?
– Не знаю.
– Вы же понимаете, что убили?
– Это еще не доказано.
– А я и не прокурор, чтобы что-то доказывать. И не адвокат, чтобы опровергать. Я – человек, который знает, как вам тяжело. Человек, способный и желающий помочь вам. Я важнее прокуроров с адвокатами вместе взятыми. По крайней мере, для вас в нынешнем положении. Вы ведь способны анализировать свои поступки? Способны, конечно. Осознаете их деструктивными?
Она посмотрела на меня, ожидая ответа.
– Да, – выдавил я.
– Осознаете. Но не можете контролировать.
– Контролировать могу. На физиологическом уровне. Я же не расцеловываю дочь на людях и не признаюсь в любви всем, кого люблю. Вот за мамой, к примеру, скучаю. Мне ее очень не хватает. Но не рыдаю и не ночую у нее на могиле. Я контролирую эмоции, сдерживаю себя. Хоть мне и больно.
Врач вопросительно вскинула брови.
– Если контролируете, то предлагаю снова вернуться к убийству профессора.
Крыть было нечем. Я убрал руки со стола. Аглая Рудольфовна поправила лежащие перед ней бумаги, склонила голову набок и сказала:
– Николай, ваш случай далеко не типичный. Синдром повышенной сензитивности, проще говоря СПС, еще до конца не изучен и, если вы говорите мне правду, если вы и в самом деле преодолели в детстве эмоциональный барьер и какое-то время жили нормальной жизнью… Как правило люди, страдающие подобными расстройствами, это люди, не преодолевшие эмоциональный барьер в детстве. Понимаете? Это, так сказать, врожденный дефект, который сопровождает их всю жизнь от рождения и до самой смерти. Иногда у вполне здоровых людей СПС вновь проявляется в глубокой старости. Такие пациенты также неизлечимы. Некоторые специалисты склонны называть это сенильной деменцией, а если говорить проще – маразмом. Старческим маразмом. Но я считаю, что это ошибочное представление, и маразм не имеет к проблеме абсолютно никакого отношения. Ваше заболевание возникло уже после подавления эмоций в детстве. Причем возникло не в преклонном возрасте, а в самом рассвете жизненных сил! Это подтверждают все, начиная с вашей супруги и заканчивая коллегами по работе. Такое расстройство выглядит скорее, как аномалия, а не как норма, если слово «норма» вообще применимо в отношении болезни.
«Применимо, моя дорогая докторша. Еще как применимо!», – подумал я и с удивлением отметил, что эта самая докторша вызывает у меня симпатию. В самом деле, со мной так открыто не говорили с тех пор, как мы с Лехой январской ночью сидели на кухне и пили чай. По крайней мере, я ожидал от нее очередных вопросов про слонов, а она принялась делиться своими соображениями. Да еще и кофе угостила. У меня начало складываться ощущение, будто она воспринимает меня не как пациента, а как… коллегу!
