Бремя русских - Михайловский Александр Борисович (читать книги без .TXT) 📗
– Мистер Гордин, – ответил адмирал, – вы настоящий патриот. Спасибо вам.
– И еще, – сказал Гордин, – я был бы польщен, если бы вы почтили мой скромный дом вашим присутствием – у нас много места. И вы, капитан, тоже. А сегодня вечером я устрою торжественный обед в вашу честь.
– Мистер Гордин, – ответил адмирал Семмс, – я вам очень благодарен. Конечно, я приду на обед. Но, увы, я не смогу насладиться вашим гостеприимством – меня уже ожидают мои старые друзья. А вот капитан…
Я сказал, что весьма благодарен за предложение и буду счастлив им воспользоваться.
Гордин написал пару строк на листке бумаги, который мы и отнесли в таможню, получив там взамен таможенный сертификат. У выхода из таможни нас уже ждал тот самый клерк из конторы, который теперь был само почтение.
Обед, кстати, тоже был весьма хорош, да и разместили меня в доме у Гордина воистину по-королевски.
Густо дымя одинокой трубой, парусно-паровой пакетбот из Одессы подходил к пристани. Слава богу, почтово-пассажирское сообщение между Константинополем и Южной Пальмирой было регулярным, пакетботы тут ходили по расписанию, как дачные поезда. Подданные Российской империи в Константинополе искали и находили себе работу, завязывали деловые контакты или же посещали ранее труднодоступные из-за турецкой оккупации святые места.
Первоначально притихший под новой властью город сейчас кипел, как чайник на огне, одновременно разговаривая на жуткой смеси турецкого, греческого, арабского, русского и болгарского языков. Крики муэдзинов по утрам мешались со звоном церковных колоколов, и все это перекрывал ухающий грохот с военной верфи «Терсане-и-Амир», которую пришельцы по-своему окрестили «Красным Октябрем». Илья Николаевич так и не сумел понять – почему октябрь именно красный, а не какого другого цвета? Но у хозяев Югороссии было множество чудачеств, из которых это было самым безобидным.
Чего только стоило их пристрастие к высоким стройным длинноногим девицам, при ходьбе так соблазнительно показывающим ножку до самой середины бедра. Встретишь вот такую особу случайно в коридорах дворца Долмабахче, и сразу же во рту пересыхает, а сердце начинает стучать часто-часто. Илье Николаевичу по должности тоже полагалась подобная красавица, но он осторожно, но решительно отказался от этой чести, попросив лучше назначить ему в секретари способного юношу, усердного и трудолюбивого. Такового ему, разумеется, нашли, но сейчас уже было не это суть важно.
Сегодня в Константинополь из Одессы на пакетботе должна была прибыть выехавшая неделю назад из Симбирска семья Ильи Николаевича. Супруга Мария Александровна, и дети: пятнадцатилетняя Анна, одиннадцатилетний Александр, семилетний Владимир, шестилетняя Ольга и трехлетний Дмитрий. Еще один будущий член семьи ехал без билета, ибо Мария Александровна пустилась в путь, как выражались в те времена, «уже не праздная».
Квартиру Илье Николаевичу предоставили служебную. Точнее, это был дом на склоне холма, окруженный обширным садом. Из его окон открывался великолепный вид на Босфор и лежащий за ним азиатский берег. Уже была нанята прислуга – большая русскоговорящая греческая семья Папулисов, глава которой Георгиос был конюхом и садовником, его супруга, которую, как и супругу Ильи Николаевича, звали Марией, экономкой. Старшие дочери семьи Папулисов должны были помогать по дому Марии Александровне, а сыновья работать с отцом в саду и ловить рыбу для своего и хозяйского стола.
Стол у Ильи Николаевича ломился от поздних фруктов, и на нем всегда была только что выловленной в проливе рыбы. Правда, знаменитая хурма была жесткой, как камень, и имела противный вяжущий вкус. Экономка, статная чернобровая женщина, объяснила, что по-настоящему хурма созревает только после первых холодов, лучше всего, когда выпадет снег. Так что не стоит спешить, каждому овощу еще настанет свое время. А пока господин Ульянов может услаждать свой вкус сочными яблоками и сладкими, нежными, как кожа шестнадцатилетней девушки, грушами.
Глава же семьи рассказывал Илье Николаевичу о том дне, когда под ударом югоросских военных, как вихрь ворвавшихся в Дарданеллы, рухнула Оттоманская империя, и на землю древней Византии пришло долгожданное освобождение от турок. Рассказал он и о том, как в спешке бежали хозяева вилл, как бесчинствовали мародеры, и как югоросские солдаты расстреливали грабителей прямо на месте преступления.
Старший сын семьи Папулисов, Димитриос, с первых же дней записался в народное ополчение, которое после стало Национальной Гвардией. Его батальон нес охрану побережья пролива, и Димитриос, навещая родителей, неизменно добавлял к рассказам отца и свои пять копеек…
Пакетбот, сбросив ход, подходил к пристани. Были уже видны лица стоявших на верхней палубе пассажиров. Илья Николаевич старательно выискивал взглядом своих родных, затерявшихся где-то в этой толпе. Позаимствованный у соседей большой тарантас, способный за раз перевезти всю большую семью Ульяновых вместе с багажом, стоял тут же недалеко от причала, вместе с другими разномастными транспортными средствами. Кстати, тем соседом, у которого Георгиос Папулис позаимствовал сие средство передвижения, был не кто иной, как известный французский журналист и романист, месье Жюль Верн.
Причальная вахта приняла брошенные с борта пакетбота швартовы, а Илья Николаевич наконец-то увидел своих, с саквояжами и баулами собравшихся неподалеку от того места, где два матроса готовились опустить на пристань пассажирский трап. Застывшая как изваяние в своем сером дорожном платье Мария Александровна, прижимающая к себе уже тяжеленького трехлетнего Дмитрия. Рядом с матерью стояла, держа в руках тяжелый баул, не по годам крупная и немного неуклюжая пятнадцатилетняя Анна. Рядом с ней, держа в руках увесистый чемодан, перехваченный кожаными ремнями, прислонившись к поручням, стоял заметно вытянувшийся и почти сравнявшийся ростом с сестрой одиннадцатилетний Александр. Тут же, неподалеку от супруги и старших детей, Илья Николаевич заметил прижавшихся к леерам плотненьких, кругленьких, похожих друг на друга, как два близнеца, семилетнего Владимира и шестилетнюю Ольгу.
Илья Николаевич помахал шляпой. Первым его заметил Володя и начал радостно подпрыгивать, размахивая руками. В этот момент наконец-то трап был установлен, и на берег хлынула первая волна пассажиров. Ульяновы сходили с пакетбота одними из последних. При этом двое дюжих матросов помогали им нести многочисленный багаж.
Пока Георгиос грузил в тарантас многочисленные узлы и свертки, а Володя с Ольгой с интересом глазели по сторонам, Илья Николаевич успел обменяться с Марией Александровной торопливым сухим поцелуем, забрать у нее с рук Дмитрия и спросить:
– Как добрались, Мари?
– Спасибо, хорошо, – ответила ему супруга, осматриваясь вокруг.
В этот момент с противоположной стороны пролива, из Перы – азиатского пригорода Константинополя – донесся крик муэдзина, призывающий правоверных ко второй, предполуденной молитве Всевышнему.
– Господи, – вздохнула Мария Александровна, – какая глушь, Илья! Ведь это настоящий край света.
Ульянов пожал плечами. Да, переправившись через пролив, можно было купить себе немножечко искусственного счастья: опия, гашиша, закатанных в ковер молоденьких девочек или не менее молоденьких мальчиков. Любителей таких незаконных удовольствий ловили вездесущее и ужасное КГБ и летучие отряды Национальной Гвардии. Пойманных негодяев либо вздергивали высоко и коротко, если их преступление было тяжким, либо высылали на родину без права возвращения. Обо всем этом Илья Николаевич знал, ибо приют, куда помещали освобожденных из неволи малолетних секс-рабов, уже проходил по линии его министерства. Но, в конце концов, не рассказывать же такие жуткие подробности жене прямо здесь и при детях.
– Мари, – сказал Илья Николаевич вместо этого, – ты ошибаешься. Уже сейчас столица Югороссии – это фактически центр мира. Ты же сама видела, сколько народа стремится посетить этот город. Тут еще не так все хорошо устроено, как в Петербурге – в конце концов, османы властвовали здесь целых четыреста лет. Но в центре у нас все почти по-европейски…
