Слово и дело (СИ) - Черемис Игорь (книги бесплатно без онлайн txt, fb2) 📗
Семичастный немного помолчал, глядя на Псёл.
— Смело… Очень смелые рассуждения. Но теперь я, кажется, понимаю, почему тебя хоть и на время, но убрали из Москвы, — я недоуменно посмотрел на него. — Виктор, ты знаешь, почему меня, Колю Месяцева, Колю Егорычева, Вадима Тикунова так спешно раскидали по миру?
Я молча кивнул. В СССР этого времени разгром группировки «комсомольцев» не был общедоступным знанием, но те, кто имел уши и глаза вполне мог сделать правильные выводы из череды отставок и назначений, пусть и растянутых на годы. Я — вернее, «мой» Виктор — это мог знать просто из-за места работы и общения с политически подкованными, но идеологически незрелыми гражданами. Конечно, Орехов подобными делами не увлекался, но кто мог догадаться, что творилось у него в душе? Насколько я помнил, его предательство было внезапным для всех, в том числе для начальства и ближайших коллег.
— А если знаешь, зачем вылезаешь с этим? — вдруг рявкнул на меня Семичастный.
* * *
Этот приступ начальственного гнева был неожиданным — настолько, что я отпрянул в сторону, опасаясь, что вслед за рыком последует поставленный удар в челюсть. Но к рукоприкладству Семичастный переходить не спешил — он просто грозно смотрел на меня, хотя с его лицом это выглядело не так страшно.
— Простите… Владимир, я не понимаю, — пролепетал я. — Возможно, мы говорим о разных вещах? Я был уверен, что из Москвы вас перевели, когда… Леонид Ильич получил достаточное число сторонников в Политбюро, то есть его группа оказалась сильнее аппаратно.
Весь гнев моментально вышел из Семичастного и растворился без следа. Он отвернулся от меня и зло сплюнул в воду.
— Неправильно ты понимаешь… не так всё было, — выдавил он. — Хотя в чем-то ты прав, переиграли нас — удар там, удар сям, мы не успевали реагировать. Но большинство против нас встало из-за того, что были убеждены — мы хотим вернуть сталинские методы управления страной. А этого они допускать не собирались. Понятно? Или тебе разжевать, на что похожи твои предложения по закручиванию гаек?
Он пошел вдоль берега к стадиону, и я поспешил за ним, мысленно называя себя дураком и идиотом.
Полковник Денисов был ещё очень тактичен, когда объяснял мне, почему антисоветчиков нельзя брать по расстрельным статьям. В его представлении именно в этом и заключался тот самый пресловутый сталинизм — когда за убеждения человек мог лишиться жизни. Почти все в Политбюро хорошо помнили те годы и точно знали, за что именно в конце сороковых расстреляли Вознесенского — не за пропажу каких-то секретных бумаг из Госплана и не за ошибки планирования, а за то, что он задумался о том месте, которое было отведено РСФСР в советской системе. Если и сейчас грозить каждому Якиру расстрелом за то, что он издает какую-то сомнительную с точки зрения государственной идеологии «Хронику текущих событий», то очень быстро появится искушение решить этот вопрос раз и навсегда — нет Якира, нет «Хроники», все живут хорошо и поддерживают советское государство.
Я был вынужден признать, что подобный искус действительно сродни библейскому. Сколько тех диссидентов первого ряда? Тысячи две, да и то вряд ли. Две тысячи приговоров с мерой высшей социальной защиты — и пятое управление можно с чистой совестью распускать, потому что его сотрудникам некем будет заниматься. Две тысячи — это немного даже по нынешним временам, когда в год расстреливают человек пятьсот, а по сравнению с 1937-м — вообще капля в море. Легкие решения, которые соблазнят многих следователей, прокуроров и их начальников.
Но потом на место расстрелянных придут другие диссиденты, которые сейчас пребывают в тени — ведь ЦРУ и Ми-6 не прекратят свою деятельность, а продолжат соблазнять незрелых граждан Страны Советов яркой картинкой с демократией, правами человека и прочими свободами, равенствами и братствами. И этих неофитов тоже придется стрелять, и тех, кто придет им на смену, и следующих, и следующих…
И пусть я предлагал эту меру лишь в качестве запугивания, кто-то не устоит и доведет дело до суда по той же 64-й статье УК РСФСР, а судья чисто по формальным признакам приговорит обвиняемого к высшей мере. Ведь этот обвиняемый, собака страшная, действительно делал всё, что написано в той статье — вернее, не совсем то, но важен ракурс, с которого будет рассматриваться дело. Расстреляют одного, другого, третьего — и здравствуй, новый 1937 год, которого так боятся современные большевики.
Оглушенный этим открытием я решился задать вопрос лишь спустя несколько минут.
— Но как-то с диссидентами надо бороться? То, что мы делаем сейчас — это профанация, они даже рады такому вниманию с нашей стороны, для них это признание, что они всё делают правильно…
Семичастный остановился и внимательно посмотрел на меня.
— Похвально, что ты думаешь о деле, — сказал он с непонятной мне грустью. — Но Комитет лишь следит за исполнением закона, больше ничего. Трактовка законов — дело суда и прокуратуры. Если Комитет возьмет на себя эти функции, то они окажутся правы.
Слово «они» Семичастный выделил особо, но и так было понятно, кого он имел в виду — Брежнева и остальное Политбюро ЦК. Я мельком подумал, что есть что-то забавное в том, как одинаково боятся возвращения сталинизма самые главные коммунисты и самые главные диссиденты. Впрочем, ничего забавного в этом не было.
Он двинулся дальше по тропинке.
— А что делать… на этот вопрос человечество пытается ответить давно, даже книга такая есть, писателя Чернышевского. Читал же?
— Да…
— Там тоже ответа нет, — улыбнулся Семичастный. — Поэтому каждый должен решить для себя — что ему делать, чтобы совесть была чиста.
— Простите… Владимир, — я всё ещё не мог привыкнуть к тому, чтобы называть его просто по имени. — А что решили вы?
— Мы решили, что партии виднее, — он остановился и задрал голову, глядя на трибуны «Спартака». — Мы решили, что нужно работать там, куда нас поставили. И работать честно.
«Сдались».
— Но… но разве это ваш уровень — проверять художественную самодеятельность? — не выдержал я.
— Не мой, — Семичастный покачал головой. — Федорчук попросил, когда узнал, что мы сюда едем. Но я не стал отказывать, какое-никакое, а развлечение… к тому же у вас оказался очень неплохой номер. Вот только…
Он замолчал.
— Что? — не выдержал я.
Всё-таки я вложил в наше сегодняшнее представление очень весомую частичку своей души.
— А?.. да всё просто, — он как-то безнадежно махнул рукой. — Зарубят вас в Киеве. Первого места вам не видать, как своих ушей, и будете радоваться, если не поставят на последнее.
— Почему?
Его взгляд был каким-то усталым.
— Да, Виктор, похоже, давненько ты на Украине не был, оторвался от родных корней, — укоризненно сказал Семичастный. — Потому, что вы поете на русском и русскую песню. Я не знаю, как в этом году дела обстоят, но несколько лет назад я два года подряд был в отборочной комиссии этого конкурса, Федорчук по старой памяти приглашал. Там одни «Несе Галя воду», «Розпрягайте хлопці коней» и «Ніч яка місячна», уши в трубочку сворачиваются такое в больших количествах слушать. Двадцать пять областей, двадцать пять областных управлений, двадцать пять любительских… ну пусть будет ансамблей… с гармошками и бандурами. Представляешь, как вы смотритесь на их фоне, с вашими гитарами, такой песней и целым спектаклем? Остальные же по сцене двигаться лишний раз боятся! [1]
