Справедливость для всех. Том 1. Восемь самураев (СИ) - Николаев Игорь Игоревич (книга бесплатный формат TXT, FB2) 📗
Она вздохнула, будто стремясь очистить уставший мозг притоком кислорода. Начала рассуждать вслух, загибая пальцы попеременно на обеих руках, правая «за», левая «против»:
— Ночлег и баня, хорошо. Городские возможности — еще лучше. Но.
Это «но» прозвучало неприятно и жестко, отнюдь не в качестве вопроса.
— Мы слишком рискуем. Договор со славным… и вольным Дре-Фейханом это вход в одну калитку. Даже король готов был продать имп… наследника Готдуа-Пильвиэлле. Что уж говорить про маленький город в окружении недобрых соседей.
Елена внимательно посмотрела на Шапюйи, будто взвешивая напоследок и предложение, и самого человека. В голове и на душе было пусто и мрачно, а также очень грустно. До смерти не хотелось проливать кровь снова, забирая жизнь совершенно постороннего, скорее всего неплохого встречного, чья вина заключалась лишь в том, что «не то время, не то место». Однако на другой чаше весов лежали жизни девяти человек, включая собственную, а также мужчины, которого Елена считала своим. И мальчишки, виноватого лишь в том, что оказался сыном не тех родителей. А еще бестолкового менестреля. Девчонки, скрывающей под шевелюрой изувеченные людской жестокостью уши…
Увы, это выбор без выбора, как бы ни хотелось обратного. Как ни оттягивай окончательное решение.
Шапюйи понял, что дела его плохи, очень плохи, дернулся в сторону, но замер, видя, как Гамилла молча показывает пращу. Убегать на своих двоих от такого стрелка бесполезно. Бьярн опустил на плечо горожанину тяжелую руку и просипел:
— Не дергайся. Жди, чего умные люди придумают.
Елена опять вздохнула и решила, что правильным будет самой закончить жизненный путь Кондамина Шапюйи. Это как-то… честно, равновесно. Приговаривая кого-то к смерти нельзя прятаться за чужим исполнением. Это будет не первый человек, убитый ею. Но первый, которого Елена приговорит и лишит жизни рассудочно, не в схватке насмерть, ради неких «высших целей».
— Не надо, — прошептал Кондамин, глядя с неистовой мольбой на высокую женщину.
Гаваль отвернулся, Марьядек начал оглядываться, и Елена отчетливо поняла, что практичный браконьер думает, где скрыть покойника, чтобы не нашли слишком быстро. Проще всего спрятать в часовне, которую посещают редко, однако Бьярн с Кадфалем наверняка сочтут это осквернением божьего дома.
Артиго, по своему обыкновению, смотрел невыразительным, как у снулой рыбы, взглядом, будто происходящее мальчишки не касалось. Надо полагать, с императорской точки зрения так все и было: есть затруднение, следовательно, долг верных сподвижников — устранить его.
И таким образом армия императора Артиго, никогда не узнав о том, прошла очередную развилку в единой на всех доле, одну из самых важных, судьбоносных и для себя, и для всего мира. Беглецы и разрушители устоев могли отпустить Шапюйи, могли убить его у реки или позже. Однако в силу множества обстоятельств, сошедшихся именно таким образом, а не как-то иначе, путники задержались на перекрестке чуть дольше. И многое пошло иначе, нежели могло бы.
Когда Елена с таким же невыразительным, белесым взглядом, как у Артиго, коснулась деревянной рукояти ножа, Кадфаль, сложил пальцы козырьком (хоть солнце было тусклым) и глядя из-под него на ту дорогу, что уходила влево, спросил:
— А это чего там?
— Вроде лошадь, — предположила Гамилла, обладательница самого острого взгляда в компании. — С всадником. Только всадник маловат.
Все дружно посмотрели в ту же сторону, и Шапюйи, решив, что спутники отвлеклись, попробовал убежать. Арбалетчица чуть ли не с ленцой взмахнула веревочной петлей, и горожанин упал, дернув руками. Приказа убивать не было, поэтому Гамилла метнула свинцовую пульку в четверть силы, уложив мишень без сознания, а не отправив на тот свет.
— И кто это у нас тут, — осведомилась Елена.
С одной стороны Гамилла оказалась права — по дороге с запада и в самом деле торопился всадник. Только не всадник, а всадница, очень маленькая, к тому же уцепившаяся за гриву настоящего конька-горбунка. Мул переступал неподкованными ногами удивительно быстро, на серой шкуре виднелись широкие потеки темно-красного цвета.
— О, черт, — буркнул Кадфаль, приподняв дубину и внимательно глядя по сторонам. Остальные компаньоны последовали здравому примеру, готовясь к разным разностям.
Всадница оказалась девочкой, явно крестьянской, годков не старше семи-восьми. В более приличном состоянии она, наверное, была если не красивой, то по крайней мере симпатичной и миленькой. Рот широковат, глаза чуть навыкате, с возрастом это, скорее всего, обретет неприятные, даже отталкивающие черты. Но сейчас ребенок выглядел трогательно-мило, как лягушонок, если не считать огромного синяка на четверть лица. Светлые волосенки слиплись от пыли и крови. Платьице казалось хорошо, аккуратно сшитым, хотя из обычной домотканой материи. Маленькая яркая ленточка, наверное, служила украшением, теперь она поменяла цвет, будучи запачканной красным. Ребенок в полубеспамятстве хватался за гриву животного и, когда Бьярн остановил мула, девочка с жалобным выдохом окончательно лишилась чувств. Кадфаль поймал ее, осторожно уложил на расстеленный Марьядеком плащ. Елена уже была рядом, со склянкой водки для рук. Шапюйи очнулся, попробовал отползти дальше, но Гамилла снова молча показала веревку, и племянник правоведа вернулся на четвереньках. На воротник Шапюйи капала кровь, но слабенько, в целом хорошо рассчитанный удар повредил голове Кондамина минимально.
Любопытно, подумала отстраненно лекарка, осматривая девочку в поисках ран. Убитый арбалетчицей мальчик примерно того же возраста, может чуть старше, никаких особенных чувств у компании не вызвал — помер и помер, сунули в яму, кратко помолились, дело с концом. Здесь же у всех проснулось какое-то сострадание, размягчение душ.
— Порез на голове, — вынесла вердикт лекарка. — Видимо она бежала, вслед кинули что-то, скользнуло по черепу. Сотрясение наверняка есть. Нужен отдых, питье и бульон. В остальном все в порядке. Ну, почти.
— Но кровь?.. — заикнулся Гаваль. — Столько крови…
— Не ее. С ребенком обошлись плохо, совсем недавно. Свежие побои, ее ударили несколько раз, я бы сказала, рукой в кольчужной перчатке. Но все лечится отдыхом и припарками. Порез надо зашить. С теплой водой и бритьем. Не здесь.
Витора сглотнула, отступила на пару шагов, переставляя ноги как лишившаяся зрения, кажется, служанка едва удерживалась от приступа истерической паники. Артиго же наоборот, медленно подошел ближе, не отрывая взгляд от окровавленного личика. Юный император смотрел на девочку слишком странно и сосредоточенно. Елене этот взгляд не понравился, да и Витору надо бы успокоить, но пациентка требовала внимания, и женщина решила — спутники обождут. Психотерапией можно заняться и позже.
Бьярн поискал глазами Шапюйи, найдя, щелкнул пальцами:
— Эй, ты, знаешь ее?
Горожанин встал, подошел, спотыкаясь на каждом шагу, всмотрелся.
— Д-да, — выдавил он в конце концов.
— Не врешь? — строго осведомился рыцарь.
— Нет! Это Веретенница. Дочка вдовицы с южного конца. Мужа весной заели в лесу, с той поры бедует. Девочку брали с собой, когда телеги гоняли с ночевой. Она по всяческой заботе мастерица, штопает платье как мать, готовит хорошо, притом легонькая, ест мало, места занимает немного. Годный помощник в дороге. А если…
Тут Шапюйи осекся.
А если сгинет, дочку вдовицы не жалко, закончила про себя Елена.
Веретенница, что за имя? Затем лекарка поняла — «Веретенница» это, скорее всего, прозвище, от веретена. Как говорил покойный Буазо, у селян женщинам часто не дают личные имена, ограничиваясь кличками. А деревня то большая, коль у нее отдельные концы имеются. Флесса как-то обмолвилась, что восемь-девять дворов — уже приличное селение. Два-три встречаются нечасто, однако и чем-то удивительным не считаются. Даже один единственный двор вполне может называться деревней, тогда его называют «пашенным».
Здесь скудные познания Елены относительно администрирования сельской жизни закончились, и она смочила водой из фляги тряпицу, чтобы вытереть девочке лицо. Ребенок находился в глубоком обмороке, но дышал ровно, хорошо. Несмотря на страшный синяк, переломов лицевых костей лекарка не обнаружила. Видимо ударили открытой ладонью, дав пощечину, а не кулаком. Если до заката положить ребенка в тепло и обеспечить уход, скорее всего, отделается головной болью и тошнотой дней на пять-шесть.
