Клинок инквизиции - Удовиченко Диана Донатовна (читаем книги TXT) 📗
К Дану тут же бросилась немолодая худощавая женщина, вцепилась в девчонку, заголосила:
– Martha, mein Tochter! Sie ist tot! [4]
– Sie lebt noch [5], – неожиданно для себя ответил Дан и сам удивился. Что-то словно переключилось в голове, и он стал понимать немецкий, как родной.
Мать не слышала его, гладила спутанные волосы дочери, причитая:
– Моя девочка, моя милая девочка…
– Хватай его! – раздался злобный голос из толпы. – Хватай колдуна!
Люди подступили ближе, выставляя вперед факелы, точно хотели сжечь его прямо сейчас. С такой оравой не справиться, подумал Дан. Еще девчонка на руках… Но тут она открыла глаза и прошептала:
– Мама…
Женщина зарыдала еще отчаяннее и принялась покрывать поцелуями ее лицо.
– Он меня спас от колдунов, – тихо проговорила девочка, указывая на Дана.
Мать рухнула на колени:
– Ангел! Он ангел! Посланник божий!
Толпа зашумела сильнее. Дан оглядывал лица – угрюмые, испуганные, недоверчивые, удивленные… Вдруг он столкнулся взглядом с седоволосым человеком лет пятидесяти. Дан был уверен, что не знает его, но глаза… Он торопливо передал девочку на попечение матери, а сам двинулся в толпу. Люди расступались – кто почтительно, кто опасливо. Дан сам не знал, зачем ему этот человек, но что-то словно притягивало к нему. Седой, поняв его намерения, развернулся и быстро пошел прочь.
Сосредоточившись на погоне, Дан не заметил, как на пустыре появились новые люди – отряд мечников в кожаных доспехах, во главе с высоким, одетым в черное человеком. Очнулся он, лишь когда на него упала плотная сеть и кто-то сильно ударил сзади по голове. Последнее, что Дан успел заметить, – солдаты, забегавшие в часовню.
Настя
– Во имя отца, и сына, и святого духа…
Холодный металл коснулся шеи, раздался щелчок – и Настя увидела, как на пол падают длинные золотистые локоны. Ее волосы. Почему-то она стояла на коленях, покорно склонив голову… перед кем?
– Какого хрена здесь творится?
Она перехватила руку с ножницами, вывернула болевым. Прием вышел так себе, слабенький, почему-то сил не было совсем. Настя вскочила, потом уже взглянула в лицо непрошеного парикмахера. Стоявший перед нею мужчина, морщась, потирал руку. Судя по облачению, это был священник – впрочем, Настя не очень разбиралась в церковных санах. Она огляделась: просторный зал, освещенный свечами, высокие витражные окна, алтарь с иконами, статуя Богородицы – точно, храм. Половину зала занимали два ряда каменных скамей. На первой сидели женщины в строгих серых платьях и шапочках с крестами поверх белых платков. Монахини. Становилось все интереснее. Она опустила глаза и увидела, что сама облачена в белую широкую рубаху до пола.
– Was ist los mit dir, mein Kind? – спросила красивая женщина лет сорока. – Lass uns mit Tonsur weiter [6].
Она говорит по-немецки, сообразила Настя.
Эта тоже была монахиня, но отличалась от остальных сестер. Властным выражением лица, более богатым одеянием.
– Nein, keine Tonsur! – выпалила Настя. – Was ist denn los hier? Wo bin ich? [7]
Тут же пришло осознание: она тоже говорит на немецком. Потом перед глазами все поплыло, голова закружилась, к горлу подступила тошнота. В следующую секунду недомогание прошло, зато появилась странная уверенность: она – Одиллия фон Гейкинг, девица из дворянской семьи. Это было дико и непонятно, Настя растерялась, что случалось с нею крайне редко.
– Продолжим постриг, – настаивала аббатиса.
Это аббатиса, и ее зовут мать Анна, всплыло в памяти. Настя не знала, что думать. Сумасшествие? Раздвоение личности? Бред? Черта с два! Она, Настя Савченко, не шизофреничка какая-то. «Сенкевич!» – осенило ее. Он, скотина, что-то сделал с ними, отключил и вывез… куда? В немецкий католический монастырь-то зачем? Скорее он бы просто избавился от нее и Дана: пристрелил, и все дела. Или…
Бывший работодатель увлекался всякой чертовщиной, мистикой, да еще и гипнозом баловался, Настя это точно знала. Наверняка сейчас она находится под воздействием внушения, и все эти бабы серорясые со священником ей просто снятся…
Настя снова оттолкнула мужика, подступившего к ней с ножницами:
– Да не хочу я стричься!
Парикмахер в рясе настаивать побоялся, беспомощно оглянулся на аббатису:
– Бесноватая?..
Та нахмурилась:
– Надеюсь, что нет, отец Август. – И, уже обращаясь к Насте, строго произнесла: – Одиллия, что случилось?
Настя задумчиво хмыкнула. Самой бы сообразить, что случилось… Память, подкинувшая ей загадочные сведения, пока молчала.
– Стриги, отец Август, – сказала аббатиса. – Встань на колени, дитя.
Настя упрямо помотала головой. Сон это был или нет, в ее планы вовсе не входило расставаться с прической. Да и вообще, эти дамочки в сером ей не нравились, а уж священник с ножницами – тем более.
– Бесноватая… в нее бес вселился… – шептались монашки на скамьях.
– В карцер, – решила мать Анна. – Сестра Ортензия, сестра Ванда…
Подошли две мощные бабищи, подхватили Настю под руки, потащили к выходу. В другое время она легко расшвыряла бы теток – не зря же десять лет занималась айкидо. Но сейчас тело почему-то не слушалось, потеряло привычную гибкость и силу – как будто было чужим…
Ее вывели из храма, провели через квадратный дворик. Проволокли через полутемные галереи, мрачные, освещенные редкими факелами коридоры, и потащили вниз по длинной лестнице. Сестра Ортензия сняла факел со стены, освещала дорогу.
Только теперь Настя ощутила, какой холод стоит в монастыре. Ноги в башмаках на тонкой подошве чувствовали ледяное прикосновение каменного пола. Тело под полотняной рубахой покрылось пупырышками, соски болезненно сжались, при дыхании изо рта шел пар.
Наконец она оказалась в подвале – длинном, узком коридоре, в обе стороны которого выходили зарешеченные двери с толстыми железными засовами. Сестра Ванда отперла одну из них, с силой толкнула Настю через порог. За спиной лязгнул засов, раздались тяжелые шаги удаляющихся монахинь.
Здесь было абсолютно темно. Настя вытянула руки в стороны – справа пальцы коснулись холодного камня. Она двинулась вдоль стены на ощупь. Много времени обследование не заняло – помещение было крошечным, три шага на три. В углу под ногами зашуршало. Настя наклонилась, пощупала. Солома.
– Карцер как карцер, – проговорила она, чтобы слышать звук собственного голоса.
Сверху, словно подтверждая ее слова, глухо загудел колокол. Усевшись на соломенную подстилку, Настя обняла себя за плечи и задумалась.
Итак, Сенкевич не убил ее – уже хорошо. Загипнотизировал, внушил, что она находится в каком-то другом мире – это, конечно, плохо. Еще хуже другое: она не знает, что случилось с Даном. Его этот гад вполне мог убить – у них давние счеты.
Не киснуть, сказала себе Настя. Может, Данилка и жив. Скорее всего, Сенкевич использует их как подопытных кроликов в каком-то эксперименте.
Что из этого следует? Настя много читала о техниках гипноза и знала: под внушением человек находится в состоянии измененного сознания. Не только мозг, но и тело воспринимают гипнотический сон как реальность. Если ее убьют здесь, в вымышленном мире, она вполне может умереть и в действительности, просто сердце не выдержит шока.
– А раз так, будем выбираться, – заявила Настя в темноту. – Подстраиваться и приспосабливаться.
Она сосредоточилась, отрешилась от холода и растерянности, вытаскивая из памяти всю информацию, которую внушил ей Сенкевич. Вскоре сознание захлестнул поток сведений.
Она Одиллия, младшая и любимая дочь барона фон Гейкинг. Ее отец – один из самых богатых людей Равенсбурга. О таком городе Настя слышала впервые и даже не знала, существует ли он на самом деле. Сейчас 1485 год.
