Покров над Троицей (СИ) - Васильев Сергей (читать книги онлайн полностью без регистрации .TXT, .FB2) 📗
— А вторую бочку покатим на мельницу, — закончил писарь мысль, неожиданно пришедшую в голову, — коль густо полезут — рванем запруду, смоем всех литвинов в пруд Келарский.
— Ай да писарь, — Игнат цокнул языком, — вот бумажная душа! Такое придумать! — и обращаясь к своему десятку, прикрикнул строго, — по что уши развесили? Всё поняли? Тогда лопаты в руки и копать! Литвины ушли ненадолго, в любой момент пожалуют!
Выбрали скрытое камышами место, чтобы неприятель не узрел. Разобрали шанцевый инструмент, и молодёжь дружно рванула исполнять план нового начальника. Работа закипела.
— Игнат! Смотри что тут есть! — позвал начальника один из стрельцов.
— Батюшки святы! — Ивашка присел, увидев основательный полукруглый лаз, полого уходящий в сторону монастыря, — да тут второй подкоп… Зови Шилова и Солоту. Сюда тоже зелья надобно натаскать, да завалить всё хозяйство литвинское.
— Не хватит зелья для твоей пушечной придумки.
— Не хватит — не беда, зато подкоп обвалим.
* * *
Бочонки с порохом живо перекатили и затолкали в новый лаз.
— Где фитиль взять? — беспомощно оглянулся Игнат, — огненный шнур весь потратили на первый подкоп.
— Может, на две части разрезать?
— Его там и так в обрез, еле успеешь поджечь и выскочить, — покачал головой Солота.
— А если порох дорожкой насыпать? — подал идею Ивашка, вспомнив про ручеёк черных зернышек, сочившийся из порванного когда-то мешка.
— Куда? В эту сырость? — Шилов посмотрел на ноги, утопающие по щиколотку во влажной, чавкающей глине.
— Вот что, Иван! — принял решение Игнат, — ты у нас быстроногий, как заяц. Беги в обитель, падай в ноги, проси фитиль. Мы тут пока хоть один подкоп отщетим (******), а там видно будет.
Когда Ивашка подбегал к Красным воротам, грохнул подземный взрыв, земля будто вздохнула. Обернувшись, он увидел неровную канавку, змейкой бежавшую от берега к монастырю, и Шилова с Солотой, поспешавших ко второму подкопу, а за их спинами — медленно двигающихся через переправу, спешившихся лисовчиков, прячущихся за наскоро изготовленными щитами из тонких бревен.
Грохнули стрелецкие пищали, пули защелкали по рукотворному препятствию. Кто-то за щитами истошно заорал и отвалился, но импровизированный облегчённый гуляй-город не пострадал и неумолимо надвигался на куцый стрелецкий строй, оставшийся у брода. Игнат сообразил — переводить заряды, чтобы лохматить древесину — неразумно, а оставаться на месте — опасно, и сразу после залпа отдал команду бежать к мельнице, чтобы оттуда, с фланга, постараться срезать литвинов.
Звук боевой княжеской трубы вывел Ивашку из созерцательного ступора. Он встрепенулся, сделал несколько шагов и лоб в лоб столкнулся с Долгоруковым, выезжающим во главе своей свиты и резервной сторожевой сотни.
— Воевода-надёжа! Спасай! — опрометью кинулся писарь к кавалькаде, — фитиль нужен, нечем огненное зелье запалить!
— Как же нечем? — удивился Долгоруков, — а что токмо грохнуло?
— Два подкопа у них, княже! Не один, а два! Огненного зелья на оба хватило, а второй подпалить нечем… Шнур огненный ждут…
Тараторя без продыха, Ивашка тыкал пальцем в сторону лаза в подкоп и не понимал, почему Долгоруков так хмурится. Обернувшись, узрел, что фитиль уже и не понадобится. Не убоявшись огня десятка стрельцов Игната, лисовчики, оставив на переправе убитых и раненых, форсировали речушку, рассыпались по берегу, а самые шустрые прыгали в траншею и лезли в подкоп с намерением разминировать столь дорого достающееся им сооружение.
— Кто там остался? — спросил Долгоруков.
— Крестьяне клементьевские, Шилов и Солота. В подкопе зелье огненное уложили. Только фитиля не хватило, чтобы зажечь и сховаться….
— Вологжанин, пёсий сын! Шкуру спущу! Сказал же — стоять, стеречь брод, как калиту свою! — взревел Долгоруков, пришпоривая скакуна.
Бедный конь, не ожидая такого коварства от хозяина, взвился на дыбы, заржал возмущенно, взбрыкнул и, закусив удила, принял с места в карьер, едва не сбросив седока и увлекая за собой всю княжескую свиту. Догоняя воеводу и разворачиваясь пологим уступом, сторожевая сотня спешила включиться в драку, кинуть на весы удачи свои жизни, переломив ход сражения за этот проклятый подкоп, ставший более делом принципа и уязвлённого самолюбия, нежели хладнокровного расчёта.
Навстречу княжеской сотне вымётывались из воды и разворачивались в лаву сотни полковника Лисовского. Не прекращая, с мельницы гремели выстрелы десятка игнатова, падали сраженные всадники и кони, но такие мелочи никого не останавливали. Все понимали — игра идёт по-крупному.
«Ррр-а-а-ах!» — новый булькающий взрыв разорвал опускающиеся сумерки, в разные стороны полетели брызги, а мельница, просев у основания, освободила накопленную воду, и та пошла веселым весенним половодьем, смывая барахтающихся лисовчиков, разрезая своим стремительным течением их атакующие порядки пополам.
Казалось, эта безумная битва не закончится никогда. Чернецы Змиева добивали отчаянно сопротивляющихся гусар. Сотня Вологжанина, используя преимущество кремневых мушкетов, более дальнобойных и быстрозарядных, чем фитильные, как злобный гусь, щипала выбранецкую пехоту гетмана Сапеги, не давая им обстреливать монастырский полк. Стрельцы били двадцатками, первая шеренга — с колена, вторая — с подставки, в четыре смены, а когда поляки приблизились вплотную, бросились в бердыши, наглядно демонстрируя в ближнем бою преимущество длинного лезвия и короткой ручки с металлическим копьецом перед неповоротливой алебардой. Увидев, как отчаянно храбро сражаются с поляками и литвинами профессиональные воины, многочисленные, плохо вооруженные ополченцы устыдились своей робости и азартно пустились на помощь Вологжанину.
На всём пространстве перед Троицким монастырем от разрушенной мельницы до лукового поля резались, рубились конные и пешие, сжав зубы, почувствовав близость военной удачи, не желая уступать ни пяди и твёрдо намереваясь закопать в осеннюю землю супротивника, либо лечь в неё самим. Монастырская артиллерия пристрелялась и уверенно гвоздила фунтовыми ядрами новые подходящие резервы Сапеги, отгоняя их от баталии и не давая переломить исход битвы. Сабельным ударом раскроили добротный панцирь Долгорукова и убили под ним коня. Калёная стрела пробила обе щеки навылет и выбила зубы полковника Лисовского. У поляков пали три ротмистра, у русских — четыре сотника. Выбывших из строя офицеров рангом ниже никто не считал. Все ждали, каким будет последний козырь в противоборстве, и он оказался совершенно неожиданным.
Земля в месте второго подкопа поднялась, и оттуда, словно из преисподней, вырвались языки пламени и густой пороховой дым. Комья грязи взлетели, как потревоженные птицы из гнезда и долго падали на вытоптанное поле. Это Никон Шилов и Пётр Солота, исчерпав возможности сопротивления в подземелье, взорвали подкоп, погибнув вместе с наседавшими на них литвинами. Удар пришелся на центр построения лисовчиков, часть из которых попадала, провалившись в рукотворную яму. Выжившие второй раз за день пустились наутёк, устрашившись разверзшейся перед ними бездны. Жертвенностью и мужеством обычных крестьян, ничего не смыслящих в военной тактике, дело было сделано. Враг надломился. Ни столько силы, сколь вера в свою удачу покинула поляков, и участники баталии начали поспешно откатываться, отступать в сторону укрепленного гетманского лагеря.
Избитые, израненные, измазанные кровью и грязью, стрельцы, ратники, дети боярские и чернецы торжествующими криками, похожими издали на протяжный вой, провожали отходящего противника, потрясая оружием и плача от счастья. Им удалось выжить в этой лютой сече, спасти обитель от разрушения, победить и отогнать врага, пусть ненадолго и не полностью.
Ивашка, перевёл дух, прислонившись к холодной крепостной стене, не в силах от пережитого волнения крикнуть и даже прошептать молитву. Паренёк закрыл глаза, успокаивая сердцебиение, и в этот миг наверху, у стрельницы кто-то завозился, завыл. Протяжный женский крик «Петро-о-о-о-о!» слился с треском рвущейся материи, и перед Ивашкой разбилось о камни что-то мягкое. Он застыл, холодея от ужаса, замер, затаив дыхание, догадываясь что случилось, но не в силах открыть глаза, чтобы убедиться в своих страшных предположениях. Перед его внутренним взором возник образ обворожительной статной крестьянки Златы, вспомнились её последние слова, и писарь испугался, когда на пронзительный женский голос наложился скрежет его собственных зубов, сконцентрировав гнев маленького человека, осознающего, как мало от него зависит и как много он хочет исправить в этом несправедливом, несовершенном мире…