Княжич Юра III (СИ) - Француз Михаил (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt, .fb2) 📗
— Но так ведь не бывает. Ты же и сам это понимаешь? Не может не привлекать внимания Власти придержащих популярный властитель дум. Это нонсенс!
— А жаль, — произнёс я и опять закрылся, так как вспышка закончилась, запал утих, напор лезущего из меня утих, и я снова владел собой.
— Всегда кто-то будет пытаться воспользоваться тобой и твоей популярностью. Но, разве это так уж плохо?
Я не отвечал. Интерес к разговору уже был потерян. Нет, я понимаю, что веду себя, как маленький, нелогичный и капризный ребёнок, но я — человек, а не сверхчеловек или Даос из маньхуа, чтобы быть совершенным и всегда поступать правильно. Любого из нас, достаточно лишь немного подковырнуть, поскрести ноготочком, чтобы выглянул сидящий внутри, постоянно сдерживаемый и ограничиваемый ребёнок. «Взрослая сущность» — это, на самом деле, очень большая редкость.
— Ю-ю-юр! — по-детски обиженно протянула она, то ли искренне, то ли подстраиваясь под тот уровень, до которого моё сознание опустилось. — Не будь букой! Нормально же общались-то?
Я не выдержал этого её умильного вида, этих глазок, и этой абсолютно «мемной» фразы, которая была очень популярна в мире писателя. Цитата не являлась точной, не была полной, поэтому вряд ли значила хоть что-то, кроме простого совпадения, но тон, выражение лица и контекст — всё это подобралось просто идеально. Так, что и специально-то не придумаешь. Так что, я прикрыл глаза ладонью и захихикал.
Улыбнулась и она. Светло и заразительно. Она ведь была очень симпатична, знала это, и, явно, умела отлично этим обстоятельством пользоваться.
— Давай, всё-таки, поговорим. Мне ведь, правда, очень нравятся твои песни, и я хочу помочь тебе. Помочь, чтобы ты мог написать и спеть их ещё много… — тут она прервалась и спохватилась. — Кстати!
Легко и красиво вскочила со своего кресла и поспешила к одному из шкафов, вроде бы, платяному, открыла его и достала на свет большой чехол, подозрительно знакомой формы.
— Вот! — протянула она его мне. — Открой. Я попросила одного из своих друзей, и он привёз её для меня… ну, точнее, для тебя — я ведь не умею на ней играть.
Я опешил. Руки уже сами по себе приняли и сомкнулись на чехле столь… желанной мной вещи.
Да уж, всё-таки, этот конкретный психолог не зря кушает свой хлеб — умеет находить слабые точки и места даже у таких «ёжиков», как я. Осознание этого момента пришло вместе с ощущениями тёплого дерева извлечённой из чехла гитары под ладонями, которая, прямо-таки, ластилась к моим рукам. Струны так и просили, чтобы пальцы мои пробежались по ним, легонько, пробуя и проверяя звучание с натяжением.
— Опасный вы человек, — тяжело выдохнул я, не имея ни моральных, ни физических сил сопротивляться зову инструмента.
— Опасный? Я? — весело изумилась она. — Я просто делаю свою работу, которую люблю — пытаюсь помочь маленьким мальчикам и девочкам, на которых свалилось всё это: Дар, Дворянство, Семьи, Кланы, долги, обязанности, обручение, служба, муштра, Лицей… Эх, если бы Неодарённые только знали, насколько многих всё это тяготит и ломает… так бы сильно нам не завидовали. Сыграешь?
— Я… — вот эта вот её фраза, одна единственная фраза ударила меня в сердце больнее, чем все те пули, что успели в него влететь за время, проведённое в «петле». Простая и человеческая, она пробила все стены и всю броню, которую я вокруг себя возвёл, прошла через все колючки, которые отрастил. Слишком часто я в этом мире сталкивался с теми, кому от меня было что-то надо. С теми, кто искал выгоды от общения со мной. Само по себе, это ведь и не плохо, на самом деле — искать и получать выгоду от общения, особенно, если она взаимная — на этом строится общество. Но ведь есть же, есть и другие люди: настоящие альтруисты, те, кто живёт не только разумом, но и сердцем.
Ведь были же, были и у меня учителя, настоящие, искренние, истинные, которые в школу шли по зову сердца, а не от безысходности или, чтобы годок-другой перекантоваться. Которые детей искренне любили… а не как большая часть известных мне-писателю нынешних — ненавидели. Или были равнодушны.
А я сам, в конце концов? Я сам зачем пошёл в школу? Зачем взял эти смехотворные десять часов, совершенно ничего не решающие для меня в финансовом плане? Разве не затем же? Разве не для того, чтобы поделиться с детьми хоть частичкой того тепла, которое, как ни странно, всё ещё сохранилось в моём сердце? Я ведь тоже: «просто делаю свою работу» честно и добросовестно… правда, так трудно об этом помнить в том коллективе…
И я ничего не ответил. Просто тронул струны. Я не готовился к выступлению. Не заучивал эту песню и её ноты или аккорды, я просто хорошо помнил эти слова. И эту музыку. С самого своего детства.
Пусть, не впопад, может быть, не уместно… но меня прорвало. Это рвалось из души, шло от сердца. С болью, с щемом, со слезами, которых я-таки не сумел удержать — они заставили поле зрения помутнеть, а меня тщетно промаргиваться. Боже… не думал, что вообще ещё умею плакать…
— 'Буквы разные писать
Тонким перышком в тетрадь
Учат в школе, учат в школе,
Учат в школе.
Вычитать и умножать,
Малышей не обижать
Учат в школе, учат в школе,
Учат в школе.
Вычитать и умножать,
Малышей не обижать
Учат в школе, учат в школе,
Учат в школе.
К четырем прибавить два,
По слогам читать слова
Учат в школе, учат в школе,
Учат в школе.
Книжки добрые любить,
И воспитанными быть
Учат в школе, учат в школе,
Учат в школе.
Книжки добрые любить,
И воспитанными быть
Учат в школе, учат в школе,
Учат в школе…' — я пел. Наверное, это было не очень красиво. Уж точно не похоже на классическое советское хоровое исполнение детскими голосами, к которому я, да и все мои соотечественники привыкли. Но… я пел даже не для сидящей напротив меня женщины, которая ведь, на самом деле, к школе и учителям не имела отношения. Я пел для себя. Я самому себе напоминал о том, о чём нельзя забывать, но я, всё равно, забыл в суете, от чего и было теперь так больно. Мир — это не только Власть, Смерть, ресурсы, изворотливость и борьба. Мир — это ещё и настоящая искренность, и огонь в сердце, и плевать, что сделали с горящим сердцем Данко — он ведь его вырвал из груди не для того, чтобы оно уцелело, а для того, чтобы светить… и потому, что не мог не вырвать, так как слишком жарко и больно оно там внутри горело…
Я пел. Песенка не сложная, ритмичная. Музыку для неё я подбирал на ходу. Она, наверное, была совсем не похожа на оригинальную. Да и не могла быть похожа — набор инструментов-то совершенно другой. Почему-то мне кажется, что в оригинальном наборе гитары-то, как раз, вовсе не было. Я подбирал, как умел. Кстати, наверное, впервые в жизни, подбирал аккорды на слух, по ходу, а не по бумажке. Они лились как-то сами собой, естественно…
Не знаю, как это выглядело со стороны. И никогда уже не узнаю — Лариса Валентиновна не вела записи. И я не вёл. И камер в кабинете не было. Так что, единственный, кто видел этот позор со слезами на глазах и временами перехватываемым спазмом горлом, это она.
Песенка не сложная. Но довольно длинная. И, пока пел, я успел прийти в себя. Успел поостыть. И слёзы высохли. Их, кстати, и было-то не много — они даже по щекам не побежали, не хватило их даже для этого. Всё ж, мужчины на слезу скупы, даже, когда их-таки пробивает…
Так или иначе, а я успокоился. После испытанной и вышедшей наружу сердечной боли, стало как-то… легче на душе. Появилось умиротворение. И чувство благодарности.
Я закончил песню, остановил ладонью струны.
— Спасибо, — искренне сказал я, открыто посмотрев психологине в глаза. — Мне, оказывается, это было нужно.
— Пожалуйста, — улыбнулась она. — Споёшь ещё? Я ведь вижу: руки по инструменту соскучились.
— Почему бы и нет? — улыбнулся я. И спел.
Долго пел. Все те песни, которые уже успел исполнить и «написать» в этом мире. И те, что пел до этого сам, и те, что «писал» для Алины. Я ведь их все хорошо успел заучить — легко воспроизводилось.
