Маша без медведя 2 (СИ) - Войлошников Владимир (книги .TXT, .FB2) 📗
— Вполне возможно, у него есть сын… — «порадовала» меня Маруся.
И тут гость остановился у нашего диванчика.
— Присаживайтесь, господин Бирюков, — на правах хозяйки кивнула я ему. — Чему обязана?
Бирюков цепко ухватился за спинку стула, не торопясь, однако, садиться.
— Я бы попросил вас, Мария, уделить мне четверть часа или около того вашего драгоценного времени для приватного разговора.
— Не беспокойтесь, это именно приватный формат. Разговор у нас пойдёт, я так понимаю, деловой — а барышня Рокотова является моей поверенной. Можете говорить смело. Также прошу вас обойтись без длинных вступлений. Вполне вероятно, что скоро прибудут ещё посетители.
Марусина фамилия заставила его присмотреться к ней куда внимательнее, чем первоначально. Затем он слегка кивнул:
— Н-ну-с, хорошо, — он разместился напротив нас в широком кресле и прислонил к подлокотнику тяжёлую трость. — Итак, барышни, касательно цели моего визита. Я хотел бы заказать портрет.
— Портрет? — удивилась я. — Ваш?
— Нет-нет! Моей покойной супруги. Такое возможно? — Бирюков извлёк из нагрудного кармана плоский кожаный кошелёк, а из него — фотографию, размером примерно с ладонь.
— Сочувствую вашей утрате.
Он слегка нахмурился и склонил голову:
— Благодарю за тёплые слова. Три года я держал траур по ней, и теперь мне хотелось бы…
— Увековечить её память? — подсказала Маруся.
— Да.
— Что ж, — я ещё раз взглянула на карточку, — тогда первый вопрос. Принципиальный. Вы видели, в какой манере выполнены мои последние работы — вы хотите такой же портрет?
Про магическое наполнение я уточнять, ясное дело, не собиралась, но в точечном стиле упрессовывать ману мне проще всего. Да и воронки-накопители к ним удачнее всего крепятся.
— Да. Хорошая манера, хоть и слегка непривычная. Словно свет из них идёт. Пусть также будет.
М-м, а господин Бирюков не лыком шит — имеет, очевидно, некоторую склонность к восприятию истинного вида вещей. Возможно, это ему и в делах способствует. Однако вслух я на эту тему рассуждать не стала.
— Размер? Наверное, побольше, чем фотография?
Господин Бирюков изобразил руками довольно обширное полотно. И уточнил, что хотел бы иметь портрет, написанный маслом или чем-то столь же долговечным. Так-так. Мы с Марусей переглянулись.
— Итак, если общие вопросы утрясены, — сухо подвела итог она, — осталось договориться о стоимости заказа, и можно будет начинать работу над портретом.
— Назовите вашу цену, — сурово предложил Бирюков.
— Нет уж, — я откинулась на спинку дивана. — Вы назовите цену. И если она будет справедливой, я соглашусь заключить с вами договор. Если же нет — разойдёмся каждый при своём. Заняться мне есть чем. Великая княжна Софья попросила меня нарисовать несколько пейзажей для украшения личных покоев императорской семьи в Зимнем дворце.
Над нашим кружком повисла напряжённая тишина. Бирюков явно боролся сам с собой. Прижимистость хотела поставить ценник пониже, а рассудочность, в свою очередь опасалась, как бы я не отказалась. Губы его подрагивали и вообще, лицо он удерживал с трудом.
— Триста тысяч.
Маруся расширившимися глазами посмотрела сперва на него, потом на меня…
— Двести семьдесят пять, — согласилась я. Надо же вознаградить человека за честность. — Только уж холст и раму по желаемому размеру сразу доставьте. Мне, как вы понимаете, это затруднительно. Теперь вот что. Обратитесь в дирекцию гимназии и объясните им ситуацию. Попросите личный счёт воспитанницы для помещения туда денежных средств. Только… сумму вы им скажете другую.
Бирюков оглянулся через плечо на завучиху и спросил, понизив голос:
— Какую же?
— Десять тысяч. Думаю, этого будет довольно. Их вы и положите на счёт. Остальные двести шестьдесят пять принесёте в следующее воскресенье. Возьмёте с собой саквояжик, не думаю, что вас досматривать станут.
Бирюков смотрел на меня с недоумением:
— Да куда ж, барышня, вы их прятать станете?
— А не переживайте, это уж будет наша печаль.
— Не вышло бы скандала…
— Не выйдет, не беспокойтесь. Да и нет в этом ничего преступного. Просто хочу иметь возможность распоряжаться заработанными деньгами, не подавая для этого особых прошений. Договорились? — я подала Бирюкову руку, и он, поражённо покрутив головой, её пожал. И сразу успокоился, потому как убеждающее воздействие через непосредственный контакт получается быстрее и прочнее. — Когда холст ждать, господин заказчик?
— Завтра с утра переговорю с вашей директоршей, да к вечеру и пришлю.
— Вот и отлично, я сразу и работать начну. Месяца на два рассчитывайте, вряд ли быстрее получится.
От входной двери снова семенила горничная. К нам!
— Кто, Томочка?
— Кумушка к вам пришла, — полушёпотом, стреляя глазами на солидного гостя и словно извиняясь перед ним, сообщила Тома.
Гость понял, что пора и честь знать и откланялся, а я пошла заниматься обычным каждодневным целительским трудом.
КОГДА БАТЮШКА ЛУЧШЕ ЗНАЕТ, ЧТО ДЕЛАТЬ
Перед самым обедом Тамара снова примчалась и попросила меня выйти.
— Только, барышня, сразу уж тепло оденьтесь.
— Это для чего? — не поняла я.
— Так Степаныч не пустил их. Надежда Генриховна сильно больных не велит пускать, боится эту… пид е мию. Так она не уходит, на коленочки за воротами падает. Вы хоть выдьте да издалека-то помаячьте.
Ну, если целительства толком нет, а доктора уповают только на таблетки — будешь тут «пидемию» бояться. Я вздохнула:
— Не переживайте, помаячу.
Я автоматически проверила под манжетой ряд обработанных браслетиков и пошла.
Степаныч воевал с женщиной, падающей ему в ноги и цепляющейся за шинель и дворнический фартук:
— Сказано тебе: не положено! Занесёшь свою лихоманку, а тута девочек цельный дом! Они тебе чем виноваты⁈
Женщина рыдала и заламывала руки.
— Дядь Степаныч…
От моего голоса дворник аж подпрыгнул и начал костерить уже меня, что, дескать, не положено, и что случится, если эти все болящие ему свои болячки прицепят, а у него шестеро детей, кормить надо…
— Шестеро детей! — восхитилась я. — Степаныч, ты не бойся. Дай-ка я тебе верёвочку намоленную привяжу, тебя Боженька защитит…
Женщина перестала хватать его за полы и только всхлипывала, сидя на коленках прямо на тротуаре. Степаныч же смотрел на меня, как на блаженную, в некотором оцепенении. Я сняла из-под рукава верёвочку и привязала ему на левое запястье — еле-еле хватило, эка кость широкая у мужика!
— Вот. Ты не снимай, никакая хворь тебя не возьмёт. А будут ещё сильно болящие приходить — пусть гулянье ждут, у заборчика, я выходить буду.
Степаныч кивнул как замороженный — и чего он, я же ни капельки никакого внушения ему не делала?
— Твой ребёнок где? — спросила я женщину.
— Не ребёнок! Мама! Мама у меня…
Я выглянула из ворот и увидела в сторонке инвалидное кресло, всё укутанное одеялами.
— Барышня, не положено… — неуверенно сказал Степаныч.
— Знаю, Степаныч. Но иногда надо делать и что не положено.
Я подошла к креслу в котором, казалось, спала очень пожилая бабулька. То, что она спит, а не отошла, пока мы тут разговоры разговаривали, было понятно по шумному, но слабому дыханию. И по тому, что трясло её, как осинку. Я вздохнула. Оглянулась на женщину.
— Руку дай.
Она суетливо выпростала из одеял тоненькую кисть с прозрачной, почти пергаментной кожей.
— Да свою руку дай! Кровью ведь кашляешь? — я завязала ей верёвочку. — Молись чаще, поняла? И не просто читай — пой. Кашляешь — всё равно пой. Через кашель пой. Любые молитвы, какие знаешь.
Взрослых целить сложнее. Тут одной заплаткой не отделаешься, и приток энергии нужен был сильнее. А молитвенное пение поднимало концентрацию маны сразу минимум на порядок.
— Нет, мало будет. Дай вторую руку. И не снимай верёвочки, поняла?
