Во все Имперские ТОМ 12. Финал (СИ) - Беренцев Альберт (лучшие книги .txt, .fb2) 📗
— Продолжаю, — доложил Ильич. — Все просто. До того, как другой узурпатор Сталин, тот, что был до Хрущева, убил меня и изгнал мою душу в загробный мир — у меня было двенадцать апрельских тезисов. Эти тезисы дают власть над народом, заставляют рабочих и крестьян делать революцию! Но увы, сейчас я забыл эти тезисы... И наша задача, товарищ Нагибин — собрать их. По моей информации коммунистическая партия сейчас расколота на ряд тайных фракций. Партия погрязла в свирепом фракционизме! Но ни одна из фракций не владеет всеми двенадцатью апрельскими тезисами... Четыре тезиса в руках людей Хрущева. Еще четыре — у троцкистов. А последние четыре — у сталинистов. Нам срочно и архиважно нужно разыскать эти тезисы, товарищ. И тогда мы спасем СССР! Тогда мы обретем власть над массами...
Я рыгнул. Водки мне больше не хотелось. Сигарету я тоже потушил, прямо об недоеденные пельмени, прямо макнув её в краснодарский соус.
— Замечательно, — ответил я Ильичу, — А пока мы будем собирать двенадцать апрельских тезисов — мы ведь повстречаем множество юных комсомолок в коротких юбках и даже привлечем их к революционному движению? И еще переживем массу удивительных приключений, и постигнем древние тайны русской революции, и прокачаем мою магию ранга эдак до сотого, как призывает Хрущев в своих лозунгах? А в конце я пафосно погибну, спасая мир. Так ведь?
— Безусловно так, — не стал скрывать Ильич, — Все что вы, товарищ, перечислили — оно архинужно и архиважно.
— Ну что же... Я в деле.
Конец.
2 ::: Прагматик
«Долой же все, что не составляет вполне Моего.
Вы полагаете, что моим делом должно быть по крайней мере „добро“? Что там говорить о добром, о злом? Я сам — свое дело, а я не добрый и не злой.
И то, и другое не имеют для меня смысла.
Божественное — дело Бога, человеческое — дело человечества.
Мое же дело не божественное и не человеческое, не дело истины и добра, справедливости, свободы и т. д., это исключительно мое, и это дело, не общее, а единственное — так же, как и я — единственный.
Для Меня нет ничего выше Меня»
Макс Штирнер, немецкий философ XIX века,
из книги «Единственный и его достояние»
Я стремительно принял решение и тут же кастанул на себя каталонское заклятие, то самое, которому меня научил Аркариус...
Вокруг меня заметались желтые вспышки, но сразу это не сработало — видимо, это заклятие долго прогружалось.
— Спокойно, Таня, — я поглядел на сестру, — Спокойно. Я знаю, что делаю.
— Надеюсь, братик...
Чуйкин постучал в рубку голландцу и приказал тому плыть к кораблям Русского Арктического флота.
Катер загудел, потом развернулся и двинулся через ледяные черные воды...
Я надеялся, что Чуйкин и Таня успеют спастись, время на это еще вроде было.
А вот Пете, с которым я решил махнуться телами без его ведома, точно конец. Ну да и хрен с ним. Братец первым предал меня. Так что он заслужил свою судьбу, не меньше, чем я заслужил мое спасение и заслуженный отдых.
Этот Петя — никто для меня... Просто злой брат-близнец, попутавший все берега и нарушивший все возможные понятия о ЧЕСТИ.
Петя всегда мне завидовал, он всегда хотел быть мной. Ну вот пусть и побудет мной, недолго, пока Либератор не припрется по его душу...
— Саш, что происходит? — потребовала ответа Таня, шмыгая разбитым в кровь носом.
— Всё под контролем, — я чмокнул сестру в щечку.
Наши корабли были уже совсем рядом, первые лучи рассвета осветили их — громадные боевые посудины, на их бортах были нарисованы огромные золотые Булановские гербы...
В голове у меня вдруг что-то щелкнуло. Будто кто-то переключил какой-то тумблер.
Желтое сияние усилилось, оно стало ослепительным, через миг мое тело полностью утонуло в волшебных сполохах, так что я больше ничего не видел...
— Саша!
— Пока, Таня. Не болей.
Всё вдруг изменилось за секунду.
Я теперь ощущал себя странно — как будто меня кто-то всасывает через трубочку для коктейля — я стал маленьким и подвижным, я куда-то стремительно летел, из своего тела в другое, новое...
— Что с тобой, лаовай? Эй!
Я увидел склонившееся надо мной лицо китайца.
Мне в ноздри ударил запах пряностей...
Я узрел потолок какой-то лавки, завешанный амулетами на нитках и пергаментами с иероглифами.
А еще я ощутил слабость. Невыносимую слабость и жалость к себе...
Я больше не был богом! Я променял свою божественность на жизнь!
Я чувствовал себя так, будто меня пересадили из феррари последней модели в древний Запорожец...
Больно. Тесно. Неприятно.
Мотор едва фурычит.
— НЕТ! — заорал где-то Петя.
— Да, — ответил я братцу, — Бывай, ихтиандр хуев.
И Петя исчез...
А я вскочил на ноги, ощущая невыносимую тошноту.
Я сейчас был явно где-то в Китае, в какой-то алхимической лавке...
Тут и правда воняло пряностями. Лавка была полуразвалившейся, я видел дырявую крышу, деревянные стены, а еще просыпанную куркуму вперемешку с каким-то костяным порошком на полу и трупы там же...
Трупы — явно работа Чена. Триада стоял тут же рядом, с пистолетом в руке.
Чен был в безупречном костюме, без единой пылинки, его раскосые глаза подозрительно пырились на меня.
Я с трудом подавил приступ рвоты. Я физически ощущал, как новое тело отторгает меня, как палец отторгает занозу...
Башка у меня кружилась, чакры горели.
— Туалет... — прохрипел я.
— Тут везде туалет, лаовай, — Чен ухмыльнулся, — Вон, можешь помочиться на труп той сучки. Я, конечно, знал, что ты слабак, Петр Нагибин. Но не настолько же, чтобы блевать от вида мертвецов...
Чен услужливо указал мне на мертвое тело какой-то застреленной выстрелом в голову китаянки, явно предлагая поссать на неё.
Но я не имел ни малейшего желания осквернять труп владелицы этой лавки. Хотя справить нужду мне и правда хотелось, а еще больше хотелось проблеваться...
Аркариус не предупреждал, что это заклятие переселения душ будет таким травматичным.
Я довольно грубо оттолкнул Чена, потом проковылял к стене, завешанной яркими коврами, и исторг из себя тугую струю блевотины.
— Не нравится наша кухня, лаовай? — Чен явно продолжал веселиться, — Так это с непривычки. Пройдет...
Закончив блевать, я отер рот, потом осмотрел себя — мое новое Петино тело было в каком-то ярком китайском халате, наверняка снятом с убитого культиватора.
На бедре у меня висела короткая сабля.
Но мне сейчас было не до неё, мне мучительно хотелось помочиться — похоже, что это тело переживало шок и для его облегчения пыталось избавиться от всего лишнего, и от содержимого желудка, и от содержимого мочевого пузыря тоже...
Я стащил с себя штаны...
Блин.
БЛИН! БЛИН! БЛИН!
Вот об этом я совсем забыл...
У Петиного тела между ног ничего не было. Вообще ничего, как у куклы Кена! Только уродливый шрам, оставленный Пете на память османским магом...
Мой брат был кастратом.
А значит, и я теперь стал им же.
Я задрал голову к потолку и взвыл не своим голосом, издав звериный крик.
— АРКАРИУС, УБЛЮДОК ПОГАНЫЙ!
Но это была ругань в пустоту. Заклятие душеобмена уже сработало, а другого у меня не было, это заклинание можно было использовать только раз в жизни. Я чувствовал это...
Я спас свою жизнь, но я обменял её на свое мужское достоинство!
— Петр... — даже Чен перепугался от моих криков.
— Молчать! — взревел я, рыдая, — Молчать! Пошёл вон, подонок! Снаружи меня подожди!
***
Петя вдруг пришёл в себя — на рассвете, на катере, в океане, среди каких-то каменных фьордов, ледяной соленый ветер ударил ему в лицо...
Петя ничего не понимал.
