Пиршество демонов (сборник) - Винер Норберт (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗
Это “здравый смысл”, неумение видеть дальше собственного носа заставляет подменить трагедию фарсом, копаться вокруг проблемы укромных помещений с буквами “Ж” и “М” на дверях. Мертвая, навсегда мертвая Земля! А если на секунду вернуться к истокам, может, это его “здравый смысл” поставил теперь человечество на острие ножа? Нет, очевидно, это не так… Не “здравый смысл” вел его в то пасмурное утро к Эйнштейну, а эмбарго, наложенное немцами на чешский уран, и пущенные на полную мощность электролизные батареи завода “Норск Хайдро” в Веморке.
Так тем страшнее роковые шаги, чем менее они случайны.
До последних дней своей жизни (он умер от рака) Лео Сцилард продолжал бороться за мир. Все было подчинено этой сверхзадаче, как он ее называл. В том числе и литературное творчество. Кошмары оживали на бумаге, чтобы никогда не стать явью. Сцилард был гениальным физиком. Но после Хиросимы физика отошла для него на второй план. Вот почему рассказы Сциларда-фантаста нельзя рассматривать просто как хобби ученого. Он относился к ним очень серьезно. Он верил, что мир на Земле зависит от воли каждого человека. Поэтому люди должны знать правду.
Подобно некоторым новейшим научным дисциплинам, фантастика возникла “на стыке”, только не на стыке научных ветвей, а на взаимном сближении различных по методам, но единых по цели путей человеческого познания. Эта философская проблема только-только затронута, она еще ждет своего исследователя (мы уже писали об этом с М.Емцевым в журнале “Коммунист” в 15 за 1965 год).
Только подход к научной фантастике как к уникальному явлению современной культуры позволяет понять, почему она оказалась столь притягательной для ученых. Физики-ядерщики Лео Сцилард и Отто Фриш, профессор биохимии Айзек Азимов, блистательный астрофизик Фред Хойл, антрополог Чэд Оливер, астроном и видный популяризатор науки Артур Кларк, сподвижник Эйнштейна польский академик Леопольд Инфельд, творец кибернетики Норберт Винер — вот достаточно убедительный перечень крупных ученых, которых научная фантастика “завербовала” в свои ряды.
Можно, конечно, спорить, насколько случаен или, напротив, закономерен такой синтез науки и искусства. Думается все же, что он не случаен. Во всяком случае, он точно отражает одну из главных особенностей современного развития познания: соединение отдельных, часто очень далеких друг от друга ветвей. Этот синтез представляет собой и великолепную иллюстрацию одного из основных законов диалектики — закона отрицания отрицания.
Иероглифы на базальтовой стеле Абу-Симбела говорят: “Когда человек узнает, что движет звездами, Сфинкс засмеется, и жизнь на земле иссякнет”. Мы не знаем еще, что движет звездами. Может быть, никогда не узнаем. Может быть, узнаем завтра. Важен не столько смысл изречения, сколько удивительная научная поэзия. Или, быть может, удивительная опоэтизированная наука? Нашему веку недоступно такое целостное восприятие мира. Человеческая культура давно уже разделилась на культуру естественную и культуру гуманитарную. Обособление их растет день ото дня. У каждой не только свой особенный язык или специфика эволюции, но и свои эстетические каноны. Неудержимо растущее и непостижимо ветвящееся древо науки вырастило наконец собственные эстетические плоды, странные и ни на что не похожие. “Красивое уравнение”, “изящный вывод”, “ювелирный эксперимент”. Слова, слова, слова! Здесь иное изящество, иная красота. Просто естественники еще по привычке употребляют эстетические термины гуманитариев. Это всего лишь атавизм. Придет время — появятся новые слова. Но стоп! Не надо начинать с терминологии. Лучше попытаемся оглянуться назад, в туманную тьму, когда зарождавшаяся культура была настолько слаба и наивна, что существовала в неком единении, без всякого намека на дифференциацию — тысячеглавую гидру двадцатого века. Но вот беда: даже просто оглянуться назад и то нельзя без точной науки. Древние манускрипты расшифровывают теперь кибернетики, археологические находки подвергают спектральным и радиокарбонным анализам физики и химики. Даже в поэтике появились подозрительные естественнонаучные “метастазы”. Самые привычные и обыденные вещи обрели вдруг неких количественных двойников. У вещей обнаружилась структура. Они стали телами (для физиков), веществами (для химиков), моделями (для математиков).
Революционные идеи естествознания с их радикальной ломкой привычных представлений о времени и пространстве, строении вещества и сущности жизни не могли не затронуть сознания даже абсолютно далеких от науки людей. Наука вторгается во внутренний мир не только прямо, связывая, допустим, силу эмоций с величиной информации, но и опосредованно. В том числе и через искусство. Наука и искусство — могучие реки человеческого познания. Цели у них общие. Пути, как принято говорить (но это отнюдь не самоочевидно), различные. Где-то на заре цивилизации эти реки были слиты в единый поток. Когда же они разделились? И почему мы, во второй половине XX века, вдруг вновь начинаем искать объединяющие их черты? Случайность это или закономерность? Возвращение по эволюционной спирали к “якобы старому” качеству или бесплодные поиски эфемерных закономерностей и связей? Быть может, научная фантастика и есть тот проток, который соединил оба русла?
Ранние Упанишады, Рамаяна, Бхагавад Гита древней Индии объединяют космогонию и теологию, моралистику и оккультные пророчества, оставаясь поэмами в самом высоком смысле этого слова. Гекзаметры Парменида и Эмпедокла и оды Манилия и Пруденпия выливаются в итоге в законченную и изощренную поэму “О природе вещей” Лукреция, которая долгие столетия была… самым полным сводом знаний по античной атомистике. По крайней мере в этом она близка насыщенному познавательным материалом творчеству Жюля Верна.
Но в древних памятниках трудно порой отличить естественнонаучные представления от мистики, философию от поэзии, космологию от мифологии. Древневавилонский эпос, древнееврейская Книга Зогар, индийская Махабхарата не просто путано и темно отражали мир, они отражали его синкретически. Они рисуют нам метод познания, в котором научное мышление неотделимо от художественного. В учебниках географии показано, как Земля покоится на трех китах, плавающих в океане, или на трех слонах, стоящих на черепахе. Но это не значит, что древние именно так рисовали себе картину мира. Нам трудно судить об истинных их воззрениях, поскольку они зачастую представлены чисто символически. Нельзя прямо отождествлять миф с философией, но нельзя и совершенно отделить мифологию от первых наивных представлений человечества об окружающей действительности. Вот почему жизнеописания Рамы и Кришны, Мадрука и Озириса, Сатурна и Хроноса, безусловно, содержат затемненные и символически преображенные представления о пространстве, времени и тех главных элементах, которые должны лежать в основе всего сущего. Древние не знали физики в нашем понимании этого слова. Но они создали зародыши описательной науки, которую можно назвать “фантастической физикой”. И понять в принципе ее мог каждый, поскольку говорила она на общедоступном языке.
