Мы — из солнечной системы (Художник И.М. Андрианов) - Гуревич Георгий Иосифович (читать книгу онлайн бесплатно без txt) 📗
— На вас обижаться будут. Вам предъявят претензии.
Ким посещает и Нгакуру. Нина, располневшая и такая же восторженная, обязательно хочет накормить гостя, звенит тарелками, щебечет:
— Ой, Ким, я работаю с твоей Красноглазкой. Такая прелесть, такая умница — не крыса, настоящий человек. И, по-моему, она умнеет с каждым ратооживлением. Ты знаешь, сколько раз мы ее омолаживали? Тридцать два раза уже.
— Молодость человека — тридцать лет, — говорит Том. — Умножаем тридцать на тридцать два, получаем почти тысячу лет.
Он сидит на диване с «Атласом Солнечной системы» на коленях, рассматривает карты Титана, Ганимеда, Ио…
— Человек будет жить тысячу лет, — рассуждает он вслух. Может, и больше, но пока, на ближайшее тысячелетие, похороны отменяются. Ааст Ллун прав: пора заселять космос. Титан, например. Меня зовут на Титан. Нина, едем?
— Никуда ты не поедешь, — возмущается Нина. — У тебя семья. Киму можно разъезжать: он холостой. Я бы закон издала, чтобы в космос пускали только одиноких.
«Эх, без меня начнут перестраивать космос!» — Это Ким улетающий думает.
— Ладу увидите, передайте привет, — говорит он.
Нина смотрит на него с жалостью. Думает про себя: «Все страдает, бедняга. Не заслужила Лада такой любви». А у Кима на уме совсем другое; «Когда на Луну летел, все думы были о Ладе и с Ладой. А сейчас перегорело, спокойно и пусто. Нехорошо покидать Землю с пустым сердцем».
— Лада в Москве, — говорит Нина. — Зайди. У нее маленький.
Должно быть, для того, чтобы наполнить сердце, прямо от Нгакуру Ким направляется к Ладе.
В ее комнате вкусно пахнет молоком и манной кашей. Гхор-младший стоит в кроватке и трясет решетку с таким усердием, как будто хочет разнести свое ложе в щепки. Он только что научился стоять и с охотой демонстрирует свое умение. А мама снует вокруг него с бутылочками, простынками, одеяльцами, заказывает ратоматору сухие рубашечки и радостными глазами поглядывает на сына.
— Конечно, ты скажешь, что я пристрастна, как все матери, — говорит она Киму, — но я не только мать, я еще врач. Уверяю тебя, что я не встречала такого жизнеспособного мальчика. Смотри, как он уверенно стоит в семь месяцев. Другие только садятся в этом возрасте. А психическое развитие! Он отлично знает, что ты чужой дядя. Подойди попробуй! Уверяю тебя, что это необыкновенный ребенок.
— Избалуешь ты его, — ворчит Ким. — Вырастет второй Гхор.
— Да, это будет второй Гхор, — говорит Лада с гордостью. — Такой же одаренный… но без отцовского себялюбия. Я сама воспитаю его. Он на людях вырастет, в обществе, не в минералогическом заповеднике.
Она говорит еще о чернеющих волосиках, о ниточках на крепких ручонках, о прорезавшихся зубиках. Ким с трудом находит паузу, чтобы вставить:
— Я прощаюсь с Землей завтра.
Лада мрачнеет.
— Мне будет не хватать тебя, Ким. Я привыкла знать, что есть надежный друг неподалеку. Ведь мой Гхор не опора. Для него слава, имя, покой, наука, горы — все дороже, чем я. Сейчас он увлечен своей идеей: хочет спроектировать гениальный мозг. У него куча вариантов, один другого страшнее: быстрорастущие люди, быстросчитающие люди, новорожденные с интегралами в голове.
— Любопытно, — думает Ким. — Интересно, что получится у Гхора. Жалко, что без меня…
— Я не отговариваю, — продолжает Лада. — Пусть играет в свои игрушки. Но с сыном-то я одна. Иногда так нужна поддержка. Без тебя мне трудно будет, Ким.
— Но я буду, Лада. Улетает ратозапись, а я буду.
— Ах да, я и забыла про все эти новейшие превращения. Никак не входит в голову: был один Ким, станет два. А впрочем, я думала одно время, не надо ли мне самой раздвоиться, чтобы была одна Лада для Гхора, а другая для Кима в награду за его постоянство и любовь. (Она уверенно говорит о любви Кима, и тот стесняется признаться, что чувства его поостыли.) Но боюсь, что, кроме трагедии, ничего из этого не выйдет. Будут две женщины, любящие Гхора, две злые соперницы, и только. Нет, техника едва ли поможет в любви.
И тут происходит чудо. Дверь открывается, и входит вторая Лада. Не копия теперешней, а прежняя, в белой косынке, со студенческой сумкой, юная, румяная, без морщинок от бессонных ночей. Конечно, это не Лада, это Елка-студентка.
— О, Ким, зашел-таки проститься! А я думала, ты заважничал, забыл старых знакомых.
Она бросает сумку в угол, засыпает Кима вопросами. Елка жадно любопытна, хочет знать все, как Лада в студенческие годы. Ким оживляется, рассказывает о полете, рассуждает об астрономии, астронавтике, сравнительной биологии и сравнительной геологии и о семиотике — общей теории сигналов, с помощью которой люди будут разговаривать с шарадянами.
Почему-то Киму легче с Елкой. При Ладе он ощущал какую-то принужденность, словно выполнял неприятный долг и стыдился, что выполнять долг неприятно. С Елкой просто. Она своя, она живет делом Кима, для нее не надо перестраиваться.
— Ох, Ким, я бы так хотела полететь на Шараду!! Нет у вас свободного места для девушки?
Ах, как жалко расставаться с Землей и с этой непосредственной Елкой тоже! За двести лет она успеет выйти замуж, заведет детей, внуков и правнуков, десять раз омолодится, изменит темперамент, вкусы и внешность. Может быть, вернувшись, он повстречает головастую и плечистую бабу, которая скажет: «Да, в первой Юности я звалась Елкой». Будет глядеть на него непонимающе: «Ким? Какой Ким? Соученик сестры Лады? Право, не помню, за двести лет столько было знакомых».
— Ким, можно мы с Ладой пойдем тебя провожать? Ты не прогонишь? Кстати, я хочу посоветоваться с тобой…
И вот проводы. Зал заседаний ратокомбината, тот, где выносилось решение об оживлении Гхора, заставлен столиками. Устаревший в сущности обычай — всякое событие отмечать едой. Он сохранился от тех времен, когда обильная еда была праздником, нечастым удовольствием. За столиком Кима оба Нгакуру, Сева, Лада с Елкой. За соседним столиком сгорбленный Аренас, Зося и Шорин. Он отказался от Шарады, даже написал письмо в Совет Планеты, предложил отодвинуть старт лет на десять, пока не будет побежден световой барьер, но в глазах у него тоска… ему так хочется, так хочется присоединиться!
Кибы-подносы катаются между столиками, возглашают гулким баском: «Уезжающие, высказывайте желания. Земля угощает вас. Земля выполняет любые желания».
Кто-то требует вина из музейных погребов, кто-то заказывает свежие манго из Калимантана. Но жевать и пить не хочется в последний час на Земле. Индонезиец, поковыряв фрукты, спрашивает, можно ли показать мангровые рощи на экране. Предложение приходится по вкусу. И остальные решают взглянуть в последний раз на родные края. Отбывающим планета показывает многообразные свои лица: кому — аргентинскую пампу, кому — суровую тайгу, кому — дымящуюся Этну, кому Лондон с моросящим дождичком. А Ким заказывает самое близкое — кирпичные зубцы Кремля и ту угловую башню, где вчера он видел глаза, не для него сияющие.
По две минуты на каждого. Час с небольшим на всю планету.
Слишком мало. Улетающие чувствуют, что не насмотрелись.
Но нельзя же длить прощание до бесконечности, утомлять экипаж накануне записи. Если их запишут усталыми, они и очнутся усталыми перед Шарадой.
— Внимание. Первый ум человечества напутствует отъезжающих!
Все смотрят на столик, за которым Зарек шепчется с Дином, но профессор почему-то не спешит на трибуну. Вместо него там появляется некто широкогрудый, осанистый, с задорной русой бородкой и смеющимися глазами… незнакомый… нет, странно знакомый Киму.
И те, кто быстрее угадывают, встают с криками:
— Урра! Урра! Урра молодому Ксану!
Молодой богатырь, похожий и непохожий на Ксана, привычными жестами старается остановить овацию:
— Знайте, друзья, что Земля благодарна вам, — так начал он прощальную речь. — Вам дали почетное и не слишком приятное задание: покинуть родину и вернуться через два века в какой-то другой мир, к незнакомым и не очень-то понятным потомкам. Но мы уверены, что и те люди встретят вас с благодарностью, когда вы привезете им весомый груз звездных знаний…
