Vita Nostra - Дяченко Марина и Сергей (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Они повернулись спиной к мигающей гирлянде и пошли обратно по Сакко и Ванцетти, по направлению к гудящему, поющему, празднующему Новый год институту.
— Что он сказал тебе? — рискнула спросить Сашка. — О чем вы говорили?
Костя выдохнул длинное облако пара:
— По-моему, он пытается меня подбодрить перед экзаменом. Но самое смешное, что у него это получается.
— Да?
— «Нет невозможного». Когда он это говорит, я ему верю… и тогда оказывается, что в смерти бабушки виноват я сам.
— Костя, — тихо сказала Сашка. — Люди-то, в отличие от слов, умирают…
— Я заметил, — отозвался он сухо. — Какого ты наклонения?
— Повелительного.
— Да ты что?!
Костя на секунду остановился.
— Выходит, не зря они так с тобой носились все это время, Портнов и Стерх. Глагол в повелительном наклонении… подумать только! А я — местоимение… заместитель. Мое место еще не выбрано… или, наоборот, выбрано заранее. Люди, в отличие от слов, умирают, но Фарит Коженников — не слово! Он правило, грамматическое правило… Когда он — его материальная оболочка — состарится и умрет, я буду он…
— Он так тебе сказал?!
— Нет. Это… забудь вообще, я этого не говорил.
Дальше они шли молча, миновали институт и минут через пятнадцать вышли на площадь, где работал елочный базар — точно такой, как в Сашкином детстве. Зеленый забор, старые картинки на фанерных щитах — наряженные елки, огромные зайцы, красно-белые дед-морозы. Стоваттные лампочки, спаянные в гирлянду и выкрашенные в разные цвета. Утоптанный снег, краснощекие покупатели, дети с санками — небольшая оживленная толпа…
— Они все слова, — сказал Костя за Сашкиной спиной. — Все люди были кем-то когда-то произнесены вслух. И продолжают говорить слова, понятия не имея об их истинном значении.
Сашка подумала, что Костя почти точно повторяет сказанное Фаритом Коженниковым. Но не сказала; где-то в недрах гипертекста несказанное ею превратилось в золотые монеты с округлым знаком на аверсе.
— Купить, что ли, елочку? — подумала вслух.
Костя мельком глянул на нее — и решительно зашагал к базару.
Рогатая разлапистая елка упиралась в белый потолок — она стояла в кадке, в углу, в самом низком месте комнаты. На ней не было украшений, кроме единственной золотой гирлянды. Казалось, елка держит многими руками блестящий шлейф несуществующего платья.
Горел огонь в маленьком камине.
Сашка и Костя лежали, переплетясь руками и ногами. Костя дремал. Сашка смотрела, как отблески огня пляшут на золотой мишуре.
До экзамена осталось две недели. Если она и жалела о чем-то — так это о словах, не сказанных вовремя. И особенно — о других, сорвавшихся с языка.
Если где-то, когда-то, в другом тексте, ее слова стали людьми — им есть за что упрекнуть Сашку. Но есть за что и поблагодарить.
Во всяком случае, сейчас она хотела в это верить.
Утром она встала, чтобы посреди холода растопить камин. Костя спал. Сашка не могла заснуть и, накинув куртку поверх ночной рубашки, села перед конторкой.
Открыла текстовый модуль восьмого уровня. Привычно. Не задумываясь.
…
«…И внезапно увидели землю, моря и небо, постигли величину облаков и силу ветров, узрели и постигли солнце… узнав, что оно порождает день, разливая свет по всему небу, а когда ночь омрачает землю, они созерцали бы небо, целиком усеянное и украшенное звездами… и восход и закат всех светил, и вовеки размеренный бег их, если бы они все это увидели, то, конечно, признали бы, что…»
Шум. Срежет. Похоже на дыхание эфира, полного свиста и музыки, переговоров, радионовостей, частот и волн, наплывающих и уходящих.
Разгорался огонь в камине, и в комнате становилось теплее.
За неделю до экзамена Сашка перестала спать. Каждый день ей казалось, что страх и нетерпение достигли высшей точки, но проходила еще одна бессонная ночь — и Сашка обнаруживала, что градус предэкзаменационной горячки подскочил на два, а порой сразу и на три пункта.
— Сашенька, спокойнее, — увещевал Стерх. — Вы слишком эмоциональны. В сочетании с некоторыми особенностями вашего дарования все эти страсти складываются в гремучую смесь… Успокойтесь, погуляйте, вы сдадите на «отлично»!
Одиннадцатого января второй курс сдавал зачет по введению в практику. Утром, в половине восьмого, Сашка выглянула в окно — и увидела Егора, сидящего прямо на крыльце между каменными львами.
Он был такой же неподвижный и белый, как скульптуры. На его плечах двумя белыми горками лежал снег.
— Ты чего?! — Сашка распахнула дверь, поземка лизнула ее домашние тапочки с меховой оторочкой. — Чего ты тут расселся, из общаги выгнали?
— Я читал модуль, — Егор неуклюже поднялся со ступеньки. — Тебе когда-нибудь попадалось… ты вычитывала будущее из текстового модуля?
— Да, — сказала Сашка, отступая вглубь прихожей. — Войди, а то я замерзну.
Егор вошел. На первом этаже, на лестничной площадке, горела желтая лампочка.
— Я не сдам зачет, — сказал Егор.
— Погоди. Ты это вычитал в модуле? Но ведь речь идет о наиболее вероятном будущем, а не установленном окончательно и бесповоротно!
Егор помотал головой. Упали на пол два комочка снега:
— Я не сдам. Зачет в десять. Я не сдам!
Он стоял перед ней, скорчившись, маленький и жалкий. Сашка проанализировала свои ощущения: ей было жаль Егора и немного неловко за него. Как если бы ребенок, напуганный, зареванный, явился бы к ней рассказывать о буке, которая сидит в шкафу.
Да, он был ее мужчиной. Она носила его свитера и рубашки, она ходила с ним, не разнимая рук. Всего лишь год назад…
Год назад Егор вышел с экзамена, и она обняла его, поздравляя. От него пахло родным человеком, но руки безжизненно висели вдоль тела, и в ответ на Сашкины сбивчивые слова она услышала только: «Извини. Мне надо английский готовить».
Сашка пережила тот день, и много дней потом. И теперь, глядя на Егора, ощущала только сочувствие. И немного неловкость. Он был еще человек, а она, Сашка — нет. Она знала, чему их учат. А он бродил впотьмах, как запуганный щенок.
Она ласково взяла его за руки:
— Послушай. Это всего лишь страх. Твой овеществленный страх; избавься. Ты можешь. Фарит… то есть Лилия Попова… не имеет значения, как его зовут, но он никогда не требует невозможного. Соберись. Ты сдашь. В крайнем случае, тебе ведь дается на пересдачу три попытки…
Егор мигнул:
— У меня мама, отец… младший брат. Три попытки, ты говоришь? Три попытки?!
И он разрыдался.
По дороге наверх ей пришла в голову идея. Впустив Егора и заперев дверь, Сашка огляделась в поисках блестящего предмета.
Вытряхнула пуховку из пудреницы. Протерла зеркало:
— Повернись лицом к лампе.
И, когда Егор молча это исполнил, пустила ему световой блик в глаза.
Зрачки не сузились, как это произошло бы у обычного человека, а расширились. Сашке на долю секунды открылся сумрачный, съежившийся, будто лишенный воздуха мир. Потом Егор зажмурился.
— Не закрывай глаза!
Она попробовала еще, и на этот раз увидела его изнутри: человек-слово на полпути к реализации, сложнейшие преобразовательные процессы, и все затоплено липкой сероватой жижей; страх? Отчаяние? Но как ни всматривайся, как ни пытайся — разобраться в этом она сейчас не сможет, она, студентка третьего курса, еще не сдавшая свой экзамен…
Экзамен — послезавтра. А через несколько часов Егор потеряет мать, отца или брата. Сейчас, накануне потери, он явился к Сашкиному крыльцу — как будто она могла что-то изменить.
— Погоди… Мы выкарабкаемся. Мы сможем.
Сашка сжала его ладони, присваивая Егора, делая частью себя.
— Слушай меня, только меня. Мы проходим путь от человека к слову, ты сейчас на самом крутом участке этого пути. Но когда ты преодолеешь его — когда ты поймешь наконец-то, чему тебя учат — ты станешь абсолютным. Понимаешь? Бессмертным. Ты станешь Словом и выполнишь свое предназначение. Ты — орудие Речи, инструмент великой гармонии. Ты — участник мироустройства… будешь. А пока ты маленький человек. И должен бороться со своим страхом. Я пойду с тобой на зачет, буду ждать… И я тебе помогу.
