Баймер - Никитин Юрий Александрович (версия книг .TXT) 📗
На крыше этих недоделанных дворцов видны башенки. Толстые, массивные, приземистые, как Кабанихи из Островского. Я долго всматривался, но так и не понял, на фиг они слеплены. По крайней мере, с ноутбуком туда не влезть.
Самое нелепое – прямо посреди зеленого поля массивный каменный мост, с толстыми кирпичными стенами вместо перил, не всякий каратека прошибет головой, а по этим странным перилам идут два ряда нелепейших украшений: не то каменные свечи в три человеческих роста, по красному кирпичу белые наплывы воска или краски, не то… вообще черт-те что.
Я таращил глаза, искал признаки реки, озера или хотя бы лужи, но предположил, что здесь строили орки. Они у меня в Warcraft’е иногда строят верфь и могучие боевые корабли в крохотной луже, где нельзя сдвинуться… Эти орки моим оркам дадут сто очков вперед, мои все-таки строят при каком-то наличии воды… Хотя нет, подойдя ближе, я увидел большой овраг и в его глубине тоненькую ниточку ручейка. Наверное, когда-то он был могучей рекой.
Я повертел головой, вдруг да фрегат узрю, а глазные яблоки сами повернулись в сторону Вероники. Всплескивая белыми тонкими руками, идет вдоль стены. Личико раскраснелось, глаза горят восторгом. Я уже не видел эти руины, по фигу эти груды кирпичей. И не важно, сколько им лет: сто или тысяча. Да хоть десять тысяч. Ну хоть убей меня, не нахожу в них ничего величественного, замечательного, вдохновляющего. Камни есть камни. Даже сохранившиеся фрески и барельефы… Ну и что? Сейчас пэтэушник из ремеслухи сделает такие же в два счета.
Ах, я должен восхищаться стариной? Но почему, скажите мне, моральному… или эстетическому уроду, почему я должен восхищаться старыми кирпичами, уже ни на что не годными, а не своим ноутбуком, в котором действительно все чудеса Вселенной!
Экран четырнадцать с хвостиком, дэвэдэ, что значит – смотрю фильмы на экране, в то время как люди каменного века смотрят все еще на допотопных видаках… были такие неуклюжие приспособления, в самом деле были, чесс слово! А встроенный модем V.0, что обеспечивает мгновенный доступ в Сеть, а значит – во все библиотеки мира, мгновенный доступ ко всем фильмам, энциклопедиям, справочникам, газетам… которые, кстати, еще не вышли, ко всем телепередачам мира?
И вот, имея это чудо, восседая за рулем авто, где комп следит за дорогой, выбирает маршрут покороче, слушает радиопредупреждения о пробках и сам намечает дорогу в обход, я должен смотреть как баран на эти каменюки и говорить глубокомысленно: о, да, это да, совсем да-да, как это да, как это волнительно и приобщательно.
– Да, – сказал я вслух, – как это волнительно… и приобщательно!
Она обернулась, в глазах счастливый блеск, рот до ушей. Вместо юной строгой леди – раскованный и очень искренний ребенок.
– Ты находишь?
– Да, – ответил я с запинкой, потому что на слово «находишь» сразу промелькнуло с полдюжины анекдотов и расхожих острот. – Нахожу… Даже очень.
Глаза мои жадно пожирали ее всю, нежную и трепетную, чуткую, какой может быть только девушка конца двадцатого века, даже двадцать первого. Те грубые века, которыми она любуется, не в состоянии создать такой совершенный продукт… но она этого не понимает, вернее, ей некогда понять под этой лавиной информации. Лавина, она не простая лавина, это коварная лавина: мнения отобраны, подготовлены, аргументированы, только выбери те, которые тебе подходят, и пользуйся. Как собственными мнениями, так и аргументами для их отстаивания.
Так большинство и делает, увы. Но мне этот набор маловат. Узок. Я не хочу что-то сказать про этих людей, они руководствуются, может быть, самыми лучшими намерениями, но эти мнения отбирали для пользования и аргументирования люди того, прошлого века. Хорошие люди, но все-таки… И Пушкин хороший человек, но ему не понравился бы этот мир, где ему откажут в праве иметь… в буквальном смысле иметь крепостных крестьян, где он не сможет таскать в постель по праву помещика крепостных девок! Так почему я должен ориентироваться, к примеру, на мнение этого дикого Пушкина?
– Этот мир должен быть уничтожен, – сказал я вслух. – Это тупиковый мир.
Она обернулась, живая, раскрасневшаяся. Глаза за розовыми стеклами очков блестели живо, счастливо. Брови взлетели вверх.
– Почему? – спросила она с изумлением.
– Адвокатов слишком, – сказал я первое, что пришло в голову.
– Адвокатов? А при чем здесь адвокаты?
– Адвокаты, – начал я выкарабкиваться, – первый признак гангрены. Гангрена начинается, когда исчезает верность… Не важно – верность родине, любимой женщине или фирме. Верность – это основа основ. Нет верности – приходит раздолье адвокатам. Подумать только, каждый шаг обставляем договорами, пунктами о неустойке и процентами упущенной выгоды! Уже не видим позора в договорах между супругами, родителями и детьми, родственниками, не говоря уже о соседях или… Договор – это не просто недоверие, это прямое оскорбление человеческого достоинства, чести, мужества, верности, доблести, благородства! Мир адвокатов – это прямое признание, что все мы сволочи и доверять нам нельзя. Что все мы только и ждем, чтобы предать, обмануть, урвать… Нет, я не хочу жить в этом мире!
Она засмеялась, глаза блестели задорно, а голосок прощебетал насмешливо:
– Куда денешься? На Марс еще не летают.
– А мы изменим этот мир, – сообщил я.
– В своей игре?
– Весь мир – одна большая игра. Но дело не только в нынешних договорах…
– А в чем еще?
– Мир усложняется, – сообщил я новость. – А с ним неимоверно усложняется и адвокатство. Опережающими темпами! Дело не в том, что мне лично противно жить в мире одних адвокатов. А в том, что такой мир обязательно загниет и развалится. Не рухнет, а именно развалится, как трухлявый пень.
Ее красивые брови взлетели вверх.
– Ты говоришь как-то странно… Несовременно.
– Да, – ответил я. Меня трясло, а каждое движение воздуха было для меня как наждаком по голой коже. Неясное томление переросло в ощутимую боль, острое чувство потери. Мне хотелось плакать, хотя для слез пока нет ни малейшего повода. – Да…
– Что «да»?
– Несовременно, – согласился я покорно.
– Почему?
– Несовременный я, – ответил я тоскливо. – Несовременный!
Она смотрела с недоверием. С таким сотовым телефоном на поясе, что уже и телефоном язык не поворачивается обозвать, настолько много туда всобачено, с суперплоским компом в сумке через плечо, цифровым фотоаппаратом в нагрудном кармане, сканером – в другом, я не выгляжу, на ее взгляд, человеком из прошлого века.
Я все это прочел в ее ясных чистых глазах. Почему-то при расхожей сентенции «я не современный» или «мне бы не в этом веке родиться» абсолютно все почему-то представляют рыцарское Средневековье или, на худой конец, дворцы Екатерины Второй.
Милая, сказал я мысленно, я в самом деле несовременный! Не современный. Я современник тем, которые придут.
И я до свинячьего визга хочу быть там с тобой!
Мимо нас тащились, как тяжело нагруженные верблюды, такие же по-верблюжьи серые и неопрятные развалины стен из крупных глыб. Гранита или песчаника, не разбираюсь. Угадываются ниши, остатки колонн… А может быть, их так и строили, как развалины. Было бы желание, можно построить и развалины, чтоб и у нас, значитца, руины, как в Древней Элладе или Месопотамии!
Стена долго тянулась, похожая на застывшего червяка, что передвигался, выгибая спину крутым горбиком. Этих горбиков многовато, иногда, в самом деле, неотличимы от окаменевших горбов гигантского верблюда, а если отойти подальше, то станут похожи на застывший гребень древнего дракона, какого я вчера замочил в Might & Magics.
Мы вышли на въездной мост, булыжники под каблучками Вероники отзывались звонко, щебечуще. Тротуара для пешеходов нет, пешком в те века передвигались только простолюдины, как и сейчас, впрочем. Для них, как я понял, вот эти альковы, полукруглые вмятины в стене на два-три человека, куда можно отступить, давая дорогу мчащемуся гужевому транспорту.
