Операция “Антиирод” - Каминская Полина (читаем книги онлайн .TXT) 📗
В каждой профессии, как известно, есть своя, четко определенная максимальная высота (или эталон, или главное испытание, достижение – здесь трудно правильно сформулировать). Каждый актер, стесняясь (или не стесняясь) банальности своего желания, все равно хочет сыграть Гамлета, альпинист – покорить Эверест, физик – получить Нобелевскую премию (или изобрести вечный двигатель? Надо будет спросить при встрече кого-нибудь из знакомых физиков), математик – м-м-м... не знаю... ну, скажем, доказать Большую теорему Ферма... Юрий Адольфович Бляхман стоял на пороге воплощения своей мечты. Сейчас он ехал в филармонию на репетицию Первого концерта Чайковского для фортепиано с оркестром. Даже при мысленном произнесении этого названия у Юрия Адольфовича перехватывало дыхание. Пропали, растворились, напрочь были позабыты не только отвратительное утреннее повидло, но и ожидаемые вечером гости, и повод, и жених, и даже дочь... Когда троллейбус (удивительно задумчивая и тряская “десятка”) проезжал Большую Морскую, какая-то жуткая темная машина очень рискованно (чтобы не сказать – нагло) вклинилась справа, создав опасную дорожную ситуацию. Юрию Адольфовичу чуть не стало плохо с сердцем от мысли, что вот именно сейчас с ним что-то случится и он не доедет, и не будет репетировать, и не сыграет лучший в своей жизни Первый концерт...
...Как уже было однажды...
В тот раз Юрий Адольфович не успел провести ни одной репетиции с оркестром. Да и решение об исполнении Чайковского было только что принято. И Бляхман, как солист, был только-только утвержден. Юлия Марковна, понимая всю праздничность момента, затеяла пироги к субботе. Лена приехала на два дня из какого-то молодежного дома отдыха. Женщины плотно оккупировали кухню, а Юрия Адольфовича отправили в Елисеевский за ветчиной. В семье Бляхманов всегда, даже в самые тяжелые времена, считалось хорошим тоном покупать деликатесы к празднику только в Елисеевском.
Чудесным летним днем Юрий Адольфович вышел из парадного и двинулся к метро, чуть помахивая матерчатой сумкой. Юлия Марковна сама шила очень милые и практичные сумочки из обрезков тканей. Из всего того страшного дня Юрию Адольфовичу лучше всего запомнилась почему-то именно эта дурацкая сумка. И еще широкая красная рожа мужика, который шел ему навстречу, широко раскинув руки. Юрий Адольфович, которого никогда, естественно, не узнавали на улице, страшно удивился. К тому же лицо мужчины никакой радости узнавания не выражало. Господи, да как в банальном анекдоте: он просто нес стекло! Юрий Адольфович улыбнулся и приготовился обойти хрупкий груз справа. Но, как оказалось, справа же собрался его объезжать и подросток на велосипеде. Как эти трое (четверо, если считать велосипед) оказались в одной куче, никто потом толком рассказать не смог. Случаются в реальной, нашей с вами обыкновенной жизни такие навороты нелепостей, вспоминая которые потом кроме как плечами пожать ничего не получается. В один миг велосипедист сбил Юрия Адольфовича (так и просится пошлая рифма – “пианиста”). Который правильно падать не умел никогда и поэтому, нелепейшим образом вытянувшись вперед (руки! главное – уберечь руки!), оказался прямо под ногами краснолицего мужчины. Стекло (стекла! стекла! их было три штуки – толщиной по 4 миллиметра каждое!) хрустнуло с кошмарным звуком (не стеклянным, а каким-то именно костяным звуком, который потом будет преследовать Юрия Адольфовича бесконечными бессонными ночами) и крупными кусками посыпалось вниз. Да, и еще в памяти Юрия Адольфовича накрепко засел истошный крик мальчика. И совершенно белая женщина, которая, что-то бессвязно приговаривая, пыталась примотать к его рукам отрезанные кисти. Все дальнейшее слилось в бесконечный кровавый кошмар, окончившийся лишь полтора года спустя в клинике Нейроцентра...
К тому времени для Юрия Адольфовича корень “нейро” стал, кажется, ближе, чем какой-нибудь родной бемоль или диез. Потому что все врачи, занимавшиеся искромсанными руками пианиста, имели в названии своей профессии эти пять букв. Одну из операций даже снимали на пленку, как шедевр врачебного искусства. Юрий Адольфович, обалдевший от наркозов, с горлом, истерзанным трахейными трубками, краснея, благодарил докторов. Юлия Марковна стала, кажется, главным в городе покупателем цветов, конфет и коньяков. Но самым ужасным во всей этой истории было невыносимое противоречие, над которым Юрий Адольфович мучался длиннейшими больничными ночами. Смысл его был прост. Доктора – все, как один – гордились делом своих рук. И заслуженно! Потому что каждая жилочка, каждый тонюсенький нерв были аккуратнейшим образом подшиты на место прямо-таки с ювелирной точностью! Юрия Адольфовича показывали студентам и зарубежным гостям-нейрохирургам, с телевидения даже приходили: предлагали снять передачу об этом чуде восстановления. Его заставляли писать мелким почерком, укладывать спички в коробок, пришивать пуговицу (чего он раньше никогда не делал), короче говоря, – выполнять тонкие и сложные операции. И все получалось! Особенной популярностью пользовалось в последней больнице (нет, еще до Нейроцентра) исполнение Бляхманом полонеза Огинского на раздолбанном пианино (неизвестно откуда взявшемся в медицинском учреждении). Никто не понимал, почему так страдальчески улыбается при этом известный пианист. Ведь то, в чем врачи видели чудо, для Юрия Адольфовича было настоящей трагедией! Он вовсе не собирался укладывать спички в коробок или до конца своей жизни пришивать пуговицы! Он хотел снова играть! Играть так, как раньше, когда весь Большой зал Филармонии вставал, как один человек, и аплодировал стоя...
Увы. Таких чудес не делала никакая наука. Иногда по вечерам Бляхман прокрадывался к тому злополучному пианино и пробовал, пробовал, пробовал... Любая мало-мальски серьезная вариация – и пальцы вязко Путались в триолях, скрючивались после второго же такта шестнадцатых, не говоря уже о тридцать вторых... Юрий Адольфович отправлялся в свою палату, долго не спал, глядя в потолок, а назавтра снова приходилось старательно играть радость и восторг и пожимать бесчисленные руки, и принимать бесконечные поздравления, хотя внутри у него все кричало от отчаяния.
На одном из медицинских семинаров, куда Юрий Адольфович был, как всегда, приглашен в качестве экспоната (он согласился прийти только с условием, что ЭТОТ будет последним в его медицинских гастролях), он встретил странного молодого человека. Тот внимательно смотрел на Бляхмана в течение всего семинара, а после окончания подошел и спросил сразу в лоб:
– Вы чем-то сильно расстроены? Деликатный Юрий Адольфович начал лепетать, что-то насчет усталости. Молодой человек покивал, давая понять, что ни чуточки не верит в эту отговорку.
– Я видел, как вы играете на пианино... – Юрий Адольфович понял, что сейчас просто разрыдается на плече у незнакомца. – Вы очень несчастны. – Бляхман молчал. Он не мог выговорить ни слова. – Вот вам телефон. Когда освободитесь, приходите ко мне, попробуем что-нибудь придумать.
Юрий Адольфович не спал всю ночь. Под утро он окончательно решил, что молодой человек – просто начинающий карьерист и хочет еще раз пройтись скальпелем по многострадальным рукам пианиста и урвать себе кусочек славы. Наутро “карьерист” позвонил сам:
– Клиника Нейроцентра, на Петроградской. Третье отделение. Сегодня, в двенадцать.
Юрий Адольфович не посмел ослушаться и пришел.
Молодой человек представился Игорем Валерьевичем, провел Бляхмана в ординаторскую, и тут у них состоялся очень интересный разговор.
– Вы знаете, Юрий Адольфович, мне кажется, я знаю, в чем причина вашей печали, – сказал Игорь Валерьевич, барабаня пальцами по столу. – То есть я бы в жизни не догадался, но позавчера по телевизору показывали милый старый фильм. “Сказание о земле Сибирской”, помните?
Юрий Адольфович помнил. Судьба пианиста-фронтовика, уехавшего в глушь и написавшего симфонию о сибирской земле, давно не давала ему покоя. Сам он, к сожалению, был напрочь лишен сочинительского дара. Но полубезумная идея насчет глухой деревушки и старенького аккордеона уже давно витала над ним.
