Должность во Вселенной - Савченко Владимир Иванович (книги регистрация онлайн бесплатно .txt) 📗
Он подергал нос, усмехнулся:
— Как все-таки подла наука! Вот произнесли слова: закон возрастания потребностей — и всем кажется, будто разобрались, закон открыли… Лепечем об объективном познании, а сами настолько субъективны, что боимся и подумать, что наши чувства, стремления, потребности могут иметь иной объективный смысл в эволюции мира. Удовлетворяем их, переживаем удовольствие, порой счастье, возникают новые стимулы, утоляем и их… И кажется, что в этом и есть смысл бытия, что все блага Земли запасены именно для нас, что так и должно быть. Действительно, «должно» — да только не в том смысле. Дрожжевые микроорганизмы тоже радостно питаются, что-то выделяют, размножаются — и не думают, что утолением своих потребностей создают процесс брожения в тесте в интересах хлебопека.
— Даже так?! — поднял брови директор.
— Что? А… нет, Вэ-Вэ, не так: нет Вселенского Хлебопека, нет бога, кроме потоков материи-действия, потоков времени. Это-то самое и обидное, самое смешное и постыдное: что наша, «венцов творения», психическая жизнь — самая сложнота, самая вкуснятина в романах и фильмах — суть множественное проявление чего-то очень простого, проще всех слов. И главный смысл наших чувств, наших страстей и стремлений — тот, что они есть связи со средой, связи, делающие нас всех частями крупных и тоже очень простых процессов в мире. Поскольку вы изучали индийскую философию, для вас это не должно быть новым.
— Изучать-то я изучал… — задумчиво сказал Пец. — Только, боюсь, нынешнее взрывное развитие мира и для индийских мудрецов составляет немалую загадку.
— А, ну в этом-то как раз я в своих размышлениях преуспел, могу, если желаете, просветить, и вас. Дело простое.
— Давайте.
— Начнем с турбин, — помолчав, заговорил Корнев. — Это самый удачный тип двигателей, поршневые — паровые ли, внутреннего ли сгорания — только путаются у него под ногами, мешают окончательно завоевать мир. Идею его знали античные греки, а в ход она пошла всего два века назад. Возьмем электричество и магнетизм: основные эффекты — зарядовые, химические, магнитные — знали тысячи лет. Технологические возможности для постановки опытов Гальвани, Петрова и Фарадея — проволочки, лягушки, угли, кислоты и прочее — существовали столько же; а реализовалось все два века назад. Я вам больше скажу: современная электроника — именно современная, полупроводниковая, на кристаллах — могла бы развернуться тысячу лет назад, в компании с электротехникой, разумеется. А химия? — Огромное количество знаний, идей, технологий пылилось от времен ранних алхимиков до середины XVIII века. А книгопечатание, известное еще древним китайцам? А медицина, коя валяла дурака тысячи лет — опять-таки до времен, когда всерьез началась борьба против эпидемий, за сохранение здоровья и продление жизни бесценных «венцов творений»?… То есть два века назад пришло время. Мы толкуем это в переносном смысле, дескать, наступило время удовлетворения извечных потребностей людей посредством открываемых наукой и технологией возможностей… что, конечно, чушь собачья, потому что большинство потребностей современных людей порождены прогрессом, открывшимися возможностями, это круговой, вихревой процесс. А время пришло в самом прямом, простом смысле — и вы. Валерьян Вениаминович, знаете — в каком.
— Вы все-таки скажите сами. Не вербуйте меня в сторонники, рано.
— Я не вербую, но что вы это знаете, уверен. Оно пришло в смысле спада напора несущего нашу планету потока материи, отчего и расплывается, размахривается турбулентная сердцевина — сиречь сама планета. И вы, и я такое видели многажды, так что не увиливайте. А то, что осуществляется все через нашу мощную деятельность по утолению все новых и новых — откуда только берутся! — потребностей и замыслов, означает лишь, что наша психическая и интеллектуальная жизнь есть время, овеществленное в нас. Или, точнее, в нас овеществлены градиенты растекания потока времени.
— Сильно! — крутнул головой Пец.
— Мысль, между прочим, не моя, я ее у Андрея Платонова нашел. Могучий был ум, не хуже древних риши. В «Котловане» у него сказано: «Дети — это время, созревающее в свежих телах»-. Кстати, это и к нынешним детям, и к молодым людям относится: они чувствуют в себе свое время и не могут — не не хотят, а не могут! — походить на нас.
Оба помолчали. Густо было, сейчас в воздухе просмотрового зала от больших мыслей, можно было долго молчать. Но Корнев еще не выговорился:
— Вовсе не обязательно, что это конец для планеты — наша цивилизация. Вы не хуже меня знаете, что у многих миров в MB набор выразительности идет не плавно, а с колебаниями, возвратами — и на спаде эти гармоники повторяются. Возможно, и для Земли так…
— Даже вероятно, поскольку слишком круто наш «прогресс» пошел, — кивнул Валерьян Вениаминович, — не для миллиарднолетней жизни мира эти перемены за века-секунды. Что-то должно притормозить.
— Что-то, да не кто-то. Не мы, дорогой Валерьян Вениаминович, — горько (так что у Пеца мурашки по спине прошли) рассмеялся Александр Иванович. — Через утоляющего свои раскаленные потребности человека может осуществляться только смешение. Развал планеты. А ежели он притормозится, время снова потянет планету на выразительность, то и человек — такой, как он есть, — не нужен.
— Ну, это вы слишком, — растерянно сказал Пец.
— Почему слишком? Вы не хуже меня знаете, что в будущем — то есть опять-таки во времени — на этот случай для нас кое-что припасено: не ядерная война, так экологический кризис… Да и в душе своей все мы, даже разглагольствуя о непрерывном росте потребностей и благосостояния, чувствуем: не может такая лафа продолжаться вечно — и тебе квартиры, и магазины, непыльная работа, поездки-полеты, полно развлекухи, шмотки, услуги… У других тварей ничего, а у этих — у нас — все. В глубине души мы себе цену знаем — поэтому и глотничаем.
— И объясните вы мне, Валерьян Вениаминович, ради бога, — продолжал Корнев с мучительными интонациями, повернув к Пецу худое лицо с лихорадочно блестящими глазами. — Ну, ладно: потребности в еде, тепле, продолжении рода, страх боли и гибели — против этого спорить нечего, основное качество нашей и всех животных плоти. Но вот не потребности — проблемы, не пошлая суета ради чав-чав и самки — творческая деятельность… это-то что? Все эти мальчики с голубыми, синими, серыми, карими, черными… но непременно одухотворенными — глазами, со способностями и мечтой, с энергией и умением, когда поэты в душе, когда деляги, чаще серединка на половинку, вроде меня… мы-то с вами что такое? С нас ведь начинаются экспоненты необратимого изменения мира: с того, что кто-то один придумал прямохождение, другой рычаг, третий колесо, четвертый огонь… Без этого и человечества не было бы — осталось бы обезьянство. Но и мы, творческие мальчики, тоже далеко обычно не заглядываем: ну, замечаем проблемы, формулируем задачи, выдаем идеи, решения, изобретения. Тот — чтобы подзаработать, другой — остепениться, третий ради Госпремии и славы; иным и вовсе просто интересно возиться с приборами и реактивами: что выйдет? И каждый выдаст что-то новое, открывает дороги-возможности, по которым устремляются толпы жадных дураков. И получается, что их страсти подогревает, утоляя и дразня, наша слепая активность мысли. У свинца свойство тяжесть, у щелочей — едкость, а у нас активность мысли!
Он снова заходил по комнате, то удаляясь от Пеца, то приближаясь.
— Активность мысли, творчество, смекалка, инициатива, поиск, изобретательность, горение… какие слова! И все это вместе именуем познанием. Мы, комочки протоплазмы, существуем благополучно только в оранжерейных условиях нашей планеты, в узеньком диапазоне температур, в стабильном тяготении, в атмосфере с кислородом и достаточной влажностью… Посредством ухищрений, комфорта, приспособлений мы умеряем, гасим, отфильтровываем огромность Мира, его просторы, энергии, скорости, температуры, силы, миллионнолетние длительности и взрывные скорости процессов — приноравливаем все к своей ничтожной сиюминутности, к слепоте и слабости и называем это познанием! Познание Мира, ха! Да оно уничтожит любой такой комочек, если напрямую-то, без щелочек и фильтров… Лопочем: великие открытия, великие изобретения. Но что есть их величие, как не размер дистанции между истиной и нашими представлениями? Не вернее ли говорить о громадности наших заблуждений?…
