Полярная мечта - Казанцев Александр Петрович (версия книг txt) 📗
«Росов!..» — и Маша не могла уснуть всю ночь.
Как все нелепо, глупо, досадно!.. Зачем только она захотела еще раз увидеться с Росовым? Что это? Любопытство, женское тщеславие или еще что-нибудь? Зато как была наказана!..
И Маша, кусая подушку, еще и еще раз во всех подробностях вспоминала.
Она пошла на аэродром, когда узнала, что в Проливы пришел самолет Росова. Она нашла «воздушных мушкетеров» в буфете. Какое счастье, что хоть Росова с ними не оказалось! Летчики были навеселе и шумно встретили свою пассажирку. И хотя Маша сразу же почувствовала неловкость, она все же, набравшись смелости, попросила Костю передать Росову записку. Она помнит ее наизусть:
«Мне бы хотелось послать эти строчки со стариком оленеводом, которого мы повстречали с вами. Но, кажется, мне не встретить его еще раз…
Маша».
Да, она подписала записку так, как он начал называть ее тогда.
Самолет Росова улетел. Ответа не было. Он пришел по почте.
«Уважаемая Мария Сергеевна!
Вот как получилось. Не за ту вас принял. Думал, обычное приключеньице. Неожиданное предложение в таких случаях безотказно действует. Проверено! Потом, конечно, признаешься: женат, дескать, и все такое прочее… Брачное свидетельство покажешь, фотографию жены и детишек… Оно и к лучшему. Приключеньице не должно затягиваться.
Можете считать меня кем угодно, будете правы. Но оцените хотя бы то, что не таюсь перед вами, а потому старика с хореем еще раз не ищу.
С сожалением Д. Росов».
Маша изорвала письмо в мелкие клочья и поклялась, что о Росове никогда больше не вспомнит и не встретится с ним никогда, никогда… И вот теперь это неизбежно.
Елизавета Ивановна, всю ночь слышавшая, как Машенька ворочается в постели, на рассвете вышла провожать дочь на балкон. Строгая, с горько опущенными уголками рта, она ни о чем ее не спросила, почти уверенная, что виновника девичьих слез видит перед собой. «Женатый ведь…» — гневно подумала Елизавета Ивановна и даже не махнула рукой заехавшему за Машей Овесяну.
Состояние Маши не ускользнуло и от академика. Когда он уезжал в Проливы, Маша смотрела на него слишком печальными глазами. Он улетел в некотором смятении и, несмотря на увлеченность работой, много думал о себе и Маше. И он решил покончить все разом, едва «это» проявится снова, но Маша, прилетев в Проливы, была по-старому приветливой и спокойной, правда чуть рассеянной. Амас Иосифович не нашел повода для объяснения. Но сейчас состояние девушки чем-то напоминало Амасу Иосифовичу их прощание год назад.
— Вы словно поднимались на шестой этаж, а не спускались, — сказал академик.
— Торопилась.
— Не уверены в «подводном солнце»? Маша задумчиво покачала головой.
— Так что же?
— Лучше не спрашивайте, — Маша покраснела и, почувствовав это, отвернулась.
«Может быть, сейчас и надо все выяснить?» — подумал академик. Он нахохлился и сразу же приобрел какое-то сходство с ястребом.
— Сашоль видели? — спросил он, словно призывая сюда «на помощь» дочерей.
— Вы не знаете, Амас Иосифович, как приходит…
— Что? Любовь? — перебил академик.
Маша испуганно посмотрела на академика.
— Любовь ко мне пришла в блиндаже. Рвались снаряди, а связистка рядом кричала в трубку: «Волга, Волга, я — Кама!» Снаряд попал в накат. Нас завалило. Я выбрался первый, откапывал ее. Бледная была и чем-то родная, близкая. А когда вскоре она потеряла руку, я почувствовал, что стала мне еще дороже. Так приходит любовь.
Маша не поняла, почему Амас рассказывает ей об этом. Случись это год назад, она, может быть, несдержала бы слез. А сейчас она думала, что у любви тысячи, миллионы путей!..
— Нет, я хотела спросить, как приходит летающая лодка к Кремлевской набережной? По воздуху или по воде?
— А! — сказал Овесян и рассеянно замолчал, так и не ответив на Машин вопрос.
По пустынной Кремлевской набережной, размахивая руками, мчался низенький летчик в одеянии, несколько неожиданном в таком месте: на нем был комбинезон, шлем и унты. У низко сидящей в воде, специально пригнанной сюда баржи-причала стояла летающая лодка с высоко приподнятыми, отнесенными к хвосту крыльями.
Около парапета набережной летчик столкнулся с товарищем по экипажу:
— Мухтар, слушай! Сейчас узнал. Она летит с нами.
— Кто она? Балерина Фетисова, которая вчера танцевала в «Ромео и Джульетте»? — ехидно осведомился бортмеханик.
Костя, — это был он, — махнул рукой:
— Сама Джульетта! Учительница наша с дипломом доктора наук! Понял?
Аубеков свистнул. Оба посмотрели на летающую лодку. В полуоткрытом стеклянном куполе виднелась плечистая фигура командира корабля.
— Докладывай Ромео, — многозначительно кивнул в его сторону Мухтар.
Костя сбежал по трапу на баржу.
— Разрешите доложить? — вытянулся он перед удивленным Росовым. — Имею список пассажиров.
— Волков? Знаю, — твердо сказал Росов.
— Нет. Еще некоторые…
Росов пожал плечами и взял протянутый Костей список. Прочел, нахмурился. Взглянул на Костю, но тот уже исчез…
Около командира вырос штурман Шевченко:
— Разреши, Дмитрий, гостей встретить. Командир, дескать, занят.
— Нет, — отрезал Росов. — Сам встречать буду.
Скоро появились пассажиры. Почти одновременно подошли академик Омулев и профессор Сметанкин. Ученые очень вежливо раскланялись друг с другом, но, идя вместе по набережной, от самой Красной площади, не произнесли ни слова.
Знакомясь с Росовым, которого он, вероятно, забыл, профессор Сметанкин сказал:
— Не люблю летать. Тошнит всю дорогу. Я и море ненавижу. Так всю жизнь и поступаю себе наперекор: летаю и изучаю моря, чего вам не желаю, молодой человек.
Росову этот неприятный с виду старик понравился своей прямотой и какой-то горькой насмешкой над самим собой.
— Старье, — презрительно указал Сметанкин на летающую лодку.
Только сейчас Росов узнал в старике незадачливого водителя старой машины, застрявшего с Машей Веселовой на шоссе.
— На этой лодке — урановый реактор, — веско заметил Росов.
— Разве это самолет, если ему для посадки непременно вода нужна? — продолжал Сметанкин.
Росов чуть покраснел от злости.
— Зимой, профессор я на самолете, а летом — на лодке, — отчетливо сказал он, — у нас летом в Арктике вода повсюду. На своей лодке я в тундре где хотите сяду и снова в воздух поднимусь. Мне аэродромов не надо.
Показалась группа людей. Впереди шла статная женщина. Росов узнал в ней Машу и заставил себя остаться. Позади шли Волков, Александр Григорьевич Петров и академик Овесян.
Александр Григорьевич говорил Волкову о Ходове:
— Человек обречен. Врачи признались мне, что помочь нельзя. Раковая опухоль…
— Очень жаль Василия Васильевича, — сказал Волков. — Замечательный строитель, настоящий коммунист.
— Облучение искусственными изотопами пробовали? — вмешался Овесян. — Я знаю работы многих научных институтов. Атомная энергия может победить рак.
— К сожалению, опухоль задела внутренние органы. Врачи говорили, что могли бы справиться, будь опухоль доступна.
— Ах, ваши врачи! — махнул рукой Овесян. — Самое простое, если опухоль доступна и ее можно вырезать или облучить. Я понимаю, что нельзя для облучения вспарывать живот или вводить в клетчатку радиоактивное вещество, которое потом останется в теле, как неизвлеченная пуля. Впрочем, кажется, стоит вспомнить средневековую алхимию.
— Алхимию? — поднял брови Волков.
— Именно! — живо отозвался Овесян. — Срочно поручу своим лаборантам получить побольше золота. Я пошлю его в различные медицинские институты, чтобы они «озолотили» всех своих подопытных кроликов.
Маша подошла к причальной барже. Росов все еще стоял там.
— Воздушные мушкетеры! — приветливо сказала Маша, протягивая Росову руку. Глаза ее сияли. Они были именно такими, синими с радужными лучиками к зрачкам, какими помнил их Росов.
Сметанкин стал целоваться с Машей. «Пренеприятнейшая личность», — вдруг подумал о нем Росов.
