Гражданин Галактики (сборник) - Хайнлайн Роберт Энсон (книга жизни txt) 📗
И поэтому, когда появился рейдер, разбираться с ним пришлось Торби.
Он приступил к решению задачи с чувством неуверенности, поскольку знал, что компьютер левого борта неисправен. Жизнь стрелка значительно облегчает вера в сверхчеловеческие способности команды, работающей на другом борту: «Если даже я лопухнусь, эта куча мозгов все равно накроет его». Тем временем другая команда думает то же самое о нем. И эта мысль давала людям столь необходимую возможность расслабиться.
На сей раз у Торби такого ощущения безопасности не было.
Финстериане не летали в космос; было невозможно даже предположить, что рейдер принадлежит им. Не мог он быть и Торговцем: он слишком быстро ускорялся. Не был это и гвардеец Гегемонии: Финстер находился слишком далеко от цивилизованного мира. Торби с уверенностью, от которой его затошнило, подумал о том, что через несколько часов ему придется запустить ракету и поразить цель, либо уже очень скоро он вновь станет рабом, и та же участь постигнет его Семью.
Все эти соображения путали расчеты, парализовали мысль.
В конце концов юноша забыл о неисправном компьютере, о Семье, даже о самом пирате забыл. Маневры рейдера стали всего лишь потоком поступающих на терминал данных, превратившись в задачу, которую он умеет решать. Его напарник вскочил в другое кресло и пристегнулся ремнями, когда еще не успел отзвучать сигнал общего аврала. Торби не слышал ответов напарника и даже не заметил, когда звон умолк. Вскоре в компьютерную ворвался Джери, присланный капитаном; Торби не обратил на него внимания. Джери вытянул из кресла стажера, уселся в него сам и, заметив, что включен терминал Торби, даже не прикоснулся к переключателю. Он молча наблюдал за действиями юноши и продумывал на всякий случай альтернативные решения, готовый включиться сразу после того, как Торби запустит ракету, и тут же выстрелить еще раз. Торби по-прежнему ничего не замечал.
Внезапно динамик заговорил низким голосом капитана Краузы:
— Стрелок правого борта… не помочь ли вам маневром?
Торби не слушал. Джери посмотрел на него и ответил:
— Я бы не советовал, капитан.
— Ну ладно.
Старший стрелок левого борта, грубо нарушая требования Устава, примчался в компьютерную и, утирая пот со лба, наблюдал за безмолвным поединком. Торби его не замечал. Для него в этот момент существовали только рукоятки, клавиши и кнопки, ставшие продолжением его собственной нервной системы. И даже когда ему нестерпимо захотелось чихнуть, Торби подавил это желание, даже сам того не заметив.
Сверившись с последними данными, он ввел тончайшие поправки, автоматическим движением нащупал кнопку и отдал команду запустить ракету в момент достижения расчетной кривой максимума. Двумя секундами позже ракета покинула пусковую шахту и легла на курс.
Джери потянулся к переключателю, но его рука замерла на полпути; Торби отчаянно застучал по клавишам, запуская вторую ракету по траектории, вычисленной с поправкой на возможное выключение целью двигателей. Внезапно поток данных прервался; корабль ослеп: его коснулся парализующий луч.
Последующий анализ показал, что луч действовал семьдесят одну секунду. Джери пришел в себя, когда луч исчез; он увидел, как Торби ошеломленно осмотрел свой терминал и вновь начал лихорадочно действовать, подготавливая очередной пуск в соответствии с последними полученными им данными.
Джери положил ему на плечо руку.
— Бой окончен, Торби.
— Что?
— Ты накрыл его. Отличный выстрел. Мата могла бы гордиться тобой.
Ослепшие «глаза» корабля ремонтировали целый день. Капитан продолжил ускорение: больше ему нечего было делать. Наконец «Сизу» вновь обрел зрение и двумя днями позже благополучно нырнул в безопасный мрак n-пространства. Этим же вечером в честь Торби был дан обед.
Бабушка произнесла обычную речь, вознеся благодарственную молитву за спасение Семьи. И не кто иной, как сын «Сизу», ныне сидящий рядом с ней, был орудием счастливого избавления. Затем старший офицер вновь откинулась на подушки и приступила к еде; ей прислуживала невестка.
Торби не радовала выпавшая на его долю честь. Он с трудом припоминал ход поединка, и ему казалось, что его чествуют по ошибке. Он долгое время провел в полузабытьи и лишь теперь к нему вновь возвращалось понимание происходящего.
Он понимал, что это были всего лишь пираты. Пираты и работорговцы, они пытались захватить «Сизу» и продать в рабство Семью. Сколько Торби помнил себя, он ненавидел работорговцев — не просто безликий институт рабства, а именно работорговцев он ненавидел с младых ногтей, еще до того, как узнал это слово.
Он был уверен, что папа одобрил бы его; он знал, что тот при всей его мягкости укоротил бы любого работорговца, не проронив и слезинки.
И тем не менее Торби не чувствовал себя счастливым. Он продолжал думать о живом корабле, на который вдруг обрушилась смерть, превратив его в сгусток излучения. Он посмотрел на свой указательный палец и задумался. Его занимала извечная дилемма, которая преследует всех людей с несложившейся системой ценностей, людей, едящих мясо, но предпочитающих, чтобы туши свежевал кто-нибудь другой.
Трое суток перед званым обедом Торби не спал, и это было по нему видно. Он начал нехотя ковыряться в еде.
Проглотив очередной кусок, он вдруг заметил, что на него внимательно смотрит бабушка. Торби поперхнулся, забрызгав парадную куртку.
— Что с тобой? Уснул? — сердито заговорила старший помощник.
— Ох, извините, бабушка. Вы что-то мне говорили?
Торби уловил предостерегающий взгляд матери, но было уже поздно. Бабушка насупилась.
— Мы все ждем, что ты что-нибудь скажешь.
— Да, да… сегодня чудесный день…
— Не вижу в нем ничего особенного. Видишь ли, в космосе редко бывает плохая погода.
— Я хотел сказать, что у нас отличный обед. Просто прекрасный. Спасибо вам за то, что устроили такой вечер.
— Это уже лучше. Не забывайте, молодой человек: когда джентльмен обедает с дамой, он должен поддерживать приятную беседу. Может быть, у фраки это и не принято, но Люди соблюдают это правило неукоснительно.
— Да, бабушка. Благодарю вас, бабушка.
— Давай-ка начнем сначала. Мы все рады присутствовать на этом обеде. Да. Мы стараемся сделать так, чтобы каждый из нас чувствовал себя равным другим членам Семьи, и для этого мы стремимся оценивать заслуги каждого по достоинству. Приятно иметь случай — наконец-то — согласиться с остальной Семьей в признании твоего достоинства… достойного всякой похвалы, а может — даже исключительного. Поздравляю тебя. А теперь твоя очередь.
Торби залился румянцем.
Бабушка слегка поморщилась и спросила:
— Как ты готовишься к Встрече?
— Я не знаю, что делать… видите ли, я не умею ни петь, ни танцевать, играю только в шахматы и в мяч. К тому же я ни разу не бывал на Встречах. Я даже понятия не имею, что это такое.
— Конечно же, не имеешь…
Торби почувствовал себя виноватым.
— Бабушка… — произнес он, — должно быть, вы побывали на очень многих Встречах. Расскажите мне о них.
Это был удачный ход. Бабушка заулыбалась и, понизив голос, заговорила:
— Знаешь, теперь уж не бывает Встреч, какие я видывала в свои молодые годы…
С этого момента Торби открывал рот только для того, чтобы издать очередное восхищенное восклицание. Семье пришлось очень долго ждать, пока бабушка разрешит встать из-за стола.
— …и у меня была масса предложений от сотни кораблей, вот что я тебе скажу. Я была восхитительным созданием с маленькой ножкой и вздернутым носиком. Многие Люди предлагали моей бабушке соблазнительные условия, но я знала, что мое место — на «Сизу», и сумела настоять на своем. Ах, как я была резва! Танцевала всю ночь напролет, а к утру вновь была свежа, словно…
В общем, если обед и не очень удался, то и провала не было.
Поскольку Торби оказался бесталанным, он стал актером.
Тетку Торби, главного распорядителя продовольственного склада и лучшего повара Семьи, охватил литературный зуд в самой его тяжелейшей форме: тетя Афина Крауза-Фогарт разродилась пьесой. Произведение, описывавшее жизнь первого капитана Краузы, должно было продемонстрировать безупречный аристократизм Семьи «Сизу». Первый Крауза представал в виде святого с сердцем из стали. Преисполненный отвращения к мерзким фраки, он построил «Сизу» (сам, в одиночку) и возвел на борт свою супругу (в черновике она значилась под фамилией Фогарт, но, прежде чем передать рукопись для прочтения бабушке, в текст вставили ее девичью фамилию) и своих прекраснейших на всем свете детей. На последних страницах пьесы описывалась волнующая сцена: «Сизу» взмывает ввысь, чтобы нести свет культуры и процветание в самые далекие уголки Галактики.
