Книга песчинок. Фантастическая проза Латинской Америки - Пальма Клементе (книга читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Рема не любила за ними подсматривать; иногда только, проходя мимо спален, видела, что они сидят у окна возле формикария, и лица у обоих увлеченно-сосредоточенные и значительные. Нино обязан был сразу же показывать, где появился новый ход, а Исабель наносила ход на план, который чертила чернилами на развороте тетрадного листа. По совету Луиса они в конце концов взяли одних только черных муравьев, и муравейник у них был уже огромный, муравьи будто взбесились, работали до поздней ночи, рыли и откидывали землю, причем без конца строились и перестраивались, сновали туда-сюда, шевелил?! целеустремленно лапками, и то у них внезапный приступ ярости, то рвения, то собьются в кучку, то разбегутся в стороны, а почему — не разглядеть. Исабель уж и не знала, что записывать, мало-помалу забросила тетрадку, и они с Ниной часами изучали муравьиную жизнь и тут же забывали про сделанные открытия. Нино уже хотелось снова в сад, он заговаривал про гамаки и про лошадок. Исабель немножко презирала его. Формикарий стоил всего поместья Лос-Орнерос, она упивалась мыслью, что муравьи ползают, где хотят, не боясь никаких тигров, а иногда она придумывала крохотного тигрика, величиною с резинку для стирания: может, он бродит по ходам муравейника, и потому муравьи то сбиваются в кучу, то разбегаются. И ей нравилось, что в стеклянном мирке повторяется большой мир, потому что сейчас она чувствовала себя немножко пленницей, сейчас запрещено было спускаться в столовую, пока Рема не скажет, что можно.
Она прижалась носом к одной из стеклянных стенок и сделала внимательное лицо: ей нравилось, когда ее принимали всерьез; она услышала — Рема остановилась в дверях, стоит, смотрит на нее. Все, что касалось Ремы, слух ее улавливал четко-четко.
— Что же ты в одиночестве?
— Нино ушел качаться в гамаке. По-моему, это — царица, вон какая огромная.
Передник Ремы отражался в стекле. Исабель увидела, что одна рука Ремы чуть приподнята; рука отражалась в стекле, и казалось, что она внутри формикария; Исабель вдруг вспомнилось, как эта рука протягивала Малышу чашку кофе, но теперь по пальцам ползли муравьи, вместо чашки были муравьи, а пальцы Малыша снова стиснули пальцы Ремы.
— Рема, уберите руку.
— Руку?
— Вот теперь хорошо. А то отражение пугало муравьев.
— Ага. Теперь уже можно спускаться в столовую.
— Потом. Малыш злится на вас, да, Рема?
Рука скользнула по стенке формикария, словно птичье крыло по оконному стеклу. Исабели показалось, муравьи вправду испугались отражения, потому и удирают. Теперь ничего уже было не разглядеть. Рема ушла, из коридора доносились ее шаги, она словно спасалась бегством от неведомой опасности. Исабель вдруг испугалась своего вопроса, страх был глухой и бессмысленный, а может, она испугалась не потому, что задала вопрос, а потому, что увидела, как уходит Рема, словно спасается бегством, и стекло снова стало прозрачным, а муравьиные коридорчики извивались, были похожи на скрючившиеся в земле пальцы.
Однажды после обеда была сьеста, потом арбуз, потом игра в пелоту, мяч посылали в стену, увитую глициниями и выходившую на ручей, Нино был на высоте, брал мячи, казавшиеся безнадежными, взбирался на крышу, карабкаясь по веткам глициний, и вытаскивал мяч, застрявший между черепицами. Из ивняка пришел мальчишка-пеон, его приняли в игру, но он был неуклюж и все время мазал. Исабель нюхала листья терпентинового дерева, и в тот миг, когда отбила коварный мяч, который Нино послал свечой, низко-низко, она всем нутром ощутила радость лета. В первый раз все обрело смысл: ее приезд в Лос-Орнерос, каникулы, Нино. Она вспомнила про формикарий там, наверху, и это было что-то мертвое и осклизлое, жуть мельтешащих в поисках выхода лапок, спертый, нездоровый воздух. Она ударила по мячу в остервенении, в восторге, куснула черенок листа и сплюнула с отвращением, наконец-то ощутив, что по-настоящему счастлива под солнцем, какого в городе не бывает.
Осколки стекла посыпались градом. Мяч угодил в окно кабинета Малыша. Малыш высунулся в проем, он был в легкой рубашке, в больших черных очках.
— Сопляки вонючие!
Мальчишка-пеон удрал. Нино придвинулся поближе к Исабели, она чувствовала, что он дрожит той же дрожью, что листья ив над ручьем.
— Мы нечаянно, дядя.
— Правда, Малыш, получилось нечаянно.
Но его уже не было.
Исабель попросила Рему унести формикарий, и Рема обещалась. Но пока она помогала Исабели развесить одежду и надеть пижаму, обе про это забыли. Исабель ощутила присутствие муравьев, только когда Рема погасила у нее свет и ушла по коридору пожелать спокойной ночи Нино, все еще заплаканному и удрученному, и у Исабели не хватило духу позвать Рему снова, еще подумает, что она соплячка. Исабель решила поскорей уснуть, а сон все не шел и не шел — как никогда. Вот наступило то время, когда в темноте появляются чьи-то лица, Исабель увидела Инес и маму, они переглядывались, заговорщически улыбаясь друг другу и натягивая фосфоресцирующие желтые перчатки. Увидела плачущего Нино, снова Инес и маму, теперь перчатки превратились в фиолетовые колпачки, колпачки вертелись у них на макушках, у Нино глаза были огромные и пустые — может, потому, что он столько плакал,— и она предвкушала, что вот-вот увидит Рему и Луиса, ей хотелось увидеть их, а не Малыша, но увидела она Малыша, он был без очков, лицо перекошено, как тогда, когда он стал бить Нино, и Нино пятился и пятился, пока не прижался к стене, он глядел на Малыша, словно надеясь, что все это наконец кончится, но Малыш снова хлестнул его по лицу, наотмашь и несильно, звук такой, словно рука у Малыша была мокрая, но тут Рема заслонила Нино собою, Малыш засмеялся, придвинув лицо близко-близко к лицу Ремы, и в этот миг они услышали, что вошел Луис, и Луис сказал от двери, что уже можно идти во внутреннюю столовую. Все произошло так быстро, все произошло лишь потому, что Исабель и Нино были в гостиной, и Рема пришла сказать, чтобы они не выходили оттуда, пока Луис не выяснит, в какой комнате тигр; и осталась поглядеть, как они играют в шашки. Нино выигрывал, и Рема похвалила его, тут Нино так обрадовался, что обнял ее за талию и попытался поцеловать. Рема смеялась, наклонилась к нему, и Нино целовал ее в глаза и в нос, и оба смеялись, Исабель тоже смеялась, все они так радовались этой игре. Они и не заметили, как подошел Малыш, Малыш рывком оттащил Нино, сказал что-то про стекло, которое тот разбил у него в комнате, и стал хлестать его по щекам, хлестал и смотрел на Рему, казалось, он больше всего разозлился на Рему, она же какое-то мгновение глядела на него с вызовом, и тут Исабель в испуге увидела, что она заслонила собою Нино и смотрит прямо в глаза Малышу. Вся эта сцена была какая-то невсамделишная, сплошная ложь, Луис думал, Нино плачет из-за пощечин, Малыш глядел на Рему так, словно приказывал ей молчать, сейчас Исабель видела, какой у него злой и красивый рот, губы красные-красные; сейчас, в темноте, губы казались еще алей, чуть приоткрылись так, что поблескивали зубы. Сквозь оскал прорвался клуб тумана, зеленый треугольник, Исабель моргала, прогоняя видения, и снова появились Инес с мамой, обе в желтых перчатках; Исабель поглядела на обеих и вспомнила про формикарий: он тут, а его не видно; желтых перчаток тут нет, а зато она видит их ясно, как при свете дня. Ей показалось, это даже занятно, формикария никак не разглядеть, но он здесь, и это ощущаешь, словно тяжесть, как будто бы кусок пространства уплотнился и ожил. Ощущение было такое назойливое, что Исабель пошарила по ночному столику в поисках спичек и свечи. Формикарий возник из небытия в оболочке из колеблющейся полумглы. Исабель подходила к нему со свечой в руке. Бедные мурашки, подумают, солнце восходит. Когда она смогла разглядеть формикарий с одного боку, ей стало страшно: муравьи, оказывается, не прерывали работы и в полной темноте. Она смотрела, как они снуют туда-сюда в тишине, которую можно было видеть, трогать. Муравьи работали внутри, словно еще не утратили надежды выбраться на свободу.
