Счастье - это теплый звездолет (Сборник) - Типтри-младший Джеймс (книги полностью бесплатно TXT) 📗
Охваченный неистовством, я сорвал остатки шелковых нитей, а ты медленно потянулась во всем своем красном великолепии, и от этого зрелища меня охватила блаженная истома. И тогда я понял (нет — мы поняли!), что прежняя наша любовь — лишь начало. Мои охотничьи лапы безвольно повисли, а тайные лапы, лапы-ткачи, выросли, налились жизнью, мне было почти больно. Я не мог говорить: горловые мешки все наполнялись! Мои лапы любви взлетели сами по себе и прижались в экстазе, мои глаза потянулись — все ближе, ближе к невероятной красной красоте!
Но вдруг пробудился Я-самое, Моггадит! И я отскочил!
— Лилли! Что с нами происходит?
— Моггадит, я люблю тебя! Не уходи!
— Но что это, Лилилу? Это Замысел?
— Мне все равно! Моггадит, разве ты меня не любишь?
— Я боюсь! Боюсь причинить тебе вред! Ты такая крошка. Я твоя Мать.
— Нет, Моггадит, взгляни! Я теперь не меньше тебя. Не бойся.
Я отпрянул еще дальше (как же это было тяжело!) и принял спокойный вид.
— Да, красная моя крохотулечка, ты выросла. Но твои лапки такие нежные. Не могу на это смотреть!
Я отвернулся и стал ткать шелковую стену, чтобы отгородиться от сводящей с ума красной красоты.
— Лиллилу, нужно подождать. Пусть все будет как прежде. Не знаю, что это за странное желание. Боюсь навредить тебе.
— Да, Моггадит, подождем.
И мы ждали. Да, мы ждали. И с каждой ночью становилось все труднее. Мы старались вести себя как раньше, быть счастливыми. Лили-Моггадит. Каждую ночь я ласкал твои лапки, которые все росли, а ты словно бы предлагала себя мне. Я по очереди высвобождал их и снова спутывал, и все сильнее, все горячее разгоралось во мне желание — освободить тебя всю целиком! Снова взглянуть на всю тебя!
Да, любимая моя, я чувствую… как это невыносимо. Чувствую, как ты вспоминаешь вместе со мной те последние дни нашей безыскусной любви.
Холоднее… становилось все холоднее. По утрам я выходил за толстяками-верхолазами и видел, что их мех белеет. А нельзяки больше не двигались. Солнце опускалось все ниже, бледнело, над нами простерлись холодные туманы, окутали нас. И скоро я уже не осмеливался выходить из Пещеры. Весь день проводил я подле шелковой стены и напевал, словно Мать: «Брум-а-лу! Мули-мули, Лиллилу, любимая Лили. Силач Моггадит!»
— Подождем, моя огненная крохотуля. Не поддадимся Замыслу! Ведь мы счастливее всех, здесь в нашей теплой пещерке, с нашей любовью, правда?
— Конечно, Моггадит.
— Я — это Я-самое. Я силен. У меня свой собственный Замысел. Не буду смотреть на тебя, пока… Пока не станет тепло, пока не вернется солнце.
— Да, Моггадит… Моггадит, у меня лапки занемели.
— Драгоценная моя, погоди… Смотри, я осторожно уберу шелк и не стану смотреть… Не стану…
— Моггадит, ты меня любишь?
— Лилилу! Прекраснейшая моя! Мне страшно, страшно…
— Посмотри, Моггадит! Посмотри, какая я большая и сильная!
— Красная моя крохотулечка, мои лапы… мои лапы… Что они с тобой делают?
Своими тайными лапами я с силой выдавливал горячие соки из горловых мешков, нежно-нежно раздвигал твой прекрасный материнский мех и оставлял свой дар в твоих сокровенных местечках! И глаза наши переплетались, и лапки наши обвивали друг друга.
— Любимая, я поранил тебя?
— Нет, Моггадит! Нет-нет!
Прекрасная моя, то были последние дни нашей любви!
За стенами Пещеры становилось все холоднее. Толстяки-верхолазы больше не ели, а нельзяки перестали шевелиться, и вскоре от них начало вонять. Но в глубине убежища все еще держалось тепло, я все еще кормил свою любимую остатками припасов. И каждую ночь новое таинство любви становилось все привольнее, ярче, хотя я заставил себя скрыть шелками почти всю сладкую тебя. Каждое утро мне все сложнее было снова оплетать твои лапки.
— Моггадит! Почему ты не связываешь меня? Мне страшно!
— Еще немного, Лилли, чуть-чуть. Еще один только разок приласкаю тебя.
— Моггадит, мне страшно! Прекрати немедленно и свяжи меня!
— Но зачем, любовь моя? Зачем тебя прятать? Это что, тоже глупый Замысел?
— Не знаю. Все так странно. Моггадит, я… я меняюсь.
— Моя Лилли, моя единственная, ты с каждым мгновением все прекраснее. Дай взглянуть на тебя! Нельзя опутывать тебя и скрывать от глаз!
— Нет, Моггадит! Не надо!
Но разве я послушал тебя? Глупый Моггадит, который возомнил себя твоей Матерью. Замысел велик!
Я не послушался, не связал тебя. Нет! Я сорвал прочные шелковые путы. Опьяненный любовью, торопливо сдернул их все разом, с одной лапки, потом с другой, обнажил все твое великолепное тело. И наконец увидел тебя всю!
Лиллилу, величайшая из Матерей!
Не я был твоей Матерью, а ты была моей.
Раздавшаяся, блестящая лежала ты передо мной, одетая в новенькую броню, твои мощные охотничьи лапы были больше моей головы! Что я сотворил? Тебя! Совершенную Мать! Мать, равной которой еще не видывал свет!
Ошалев от восторга, я глядел на тебя.
И тут ты схватила меня огромной охотничьей лапой.
Замысел велик. Лишь радость чувствовал я, когда сомкну лись твои челюсти.
И радость чувствую я теперь.
Так, моя Лиллилу, моя красная крохотулечка, и закончились мы. В твоем материнском меху растут дети, а твой Моггадит больше не может разговаривать. От меня почти ничего не осталось. Становится все холоднее, все больше и ярче твои материнские глаза. Скоро ты останешься одна с детьми, и вернется тепло.
Вспомнишь ли ты, мое сердечко? Вспомнишь ли, расскажешь ли им?
Лилилу, расскажи им про холод. Расскажи про нашу любовь.
Расскажи им… зимы все длиннее.
ДЕВУШКА, КОТОРУЮ ПОДКЛЮЧИЛИ
Эх, зомби, знаешь, чего бы я тебе мог рассказать? Да-да, тебе, вот сейчас, когда ты потными от волнения руками сжимаешь свой портфель растущих акций. Взял AT&T с маржой двадцать пунктов при плече один к десяти и думаешь, ты — Ивел Книвел? AT&T? Ах ты, баран безмозглый, как бы хотелось показать тебе кое-что.
Смотри, мертвый папаня, сказал бы я. Видишь, например, вон ту малахольную?
В толпе, пялится на своих богов. Одна малахольная девица в городе будущего (говорю я). Гляди на нее.
Она сдавлена телами, тянет шею, смотрит во все глаза, словно хочет выпрыгнуть из себя. О-о-о! Восторг! Обожание! Ее боги выходят из магазина под названием «Боди-Ист». Трое миляг; они перешучиваются на ходу. Одеты как простые люди на улице, но… обалденно. Видишь их роскошные глазищи над дыхательными фильтрами? Видишь, как плавно движутся руки, как тают в улыбке нечеловечески нежные губы? Толпа стонет. Восторг! Весь бурлящий мегаполис, весь славный будущий мир души не чает в своих богах.
Не веришь в богов, папаня? Погоди. От чего бы ты ни балдел, здесь, в будущем, найдется бог в точности на твой вкус. Прислушайся к толпе. «Я коснулась его ноги! О-о-о, я Его коснулась!»
Даже сотрудники в башне ГВК любят богов — по-своему и из собственных соображений.
Жалкая девка на улице любит богов по-простому. Упоенно следит за их жизнью, вникает в их загадочные проблемы. Никто не рассказал ей про смертных, которых за любовь к богам превратили в дерево или вздыхающий отголосок. Она и в самых безумных мечтах не допускает, что боги ответят ей взаимностью.
Народ расступается перед божками, прижимая девицу к стене. Сверху парит камера голографической съемки, но ее тень никогда не падает на богов. Перед экранами магазина, когда боги в них заглядывают, словно по волшебству, ни души, вокруг нищего на тротуаре — пустое пространство. Боги бросают ему мелочь. Толпа ахает.
Один из богов смотрит на часы новейшей модели, и все трое бегут к минибусу, словно обычные люди. Минибус останавливается рядом с ними — снова чудо. Толпа вздыхает, заполняет освободившееся пространство. Боги исчезли.
(В помещении, далеком от башни ГВК — но связанном с нею дистанционно, — щелкает молекулярный тумблер и проматываются три бухгалтерские ленты.)
