Миры под лезвием секиры - Чадович Николай Трофимович (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
– Тебя как зовут? – вдруг спросила она.
– По паспорту – Павел. А для друзей – Павлуша, – патлатый оглянулся. – А тебя?
– Леди Макбет, – обыденным голосом ответила Верка.
– Как-как? – Лицо его стало предельно глупым. – А Венька Быстрый говорил, что тебя Верой зовут…
– По паспорту. А для друзей – леди Макбет. Ну что, пришли?
Земля, едва смоченная недавним дождем, была тверда, как камень. Пожухлая трава еле прикрывала ее. Поодаль торчал муравейник – против тех муравейников, которые Верка видела в родных лесах, как пирамида Хеопса против ларька «Соки-воды».
– А жестковато не будет? – Павлуша осклабился.
– В самый раз. Раздевайся.
– Прямо так, сразу? – что-то в Верке не только привлекало, но уже и пугало Павлушу.
– Слушай, – она смерила его презрительным взглядом, – не люблю я этих телячьих нежностей. Ты для чего меня сюда привел? Болтовней заниматься или трахаться?
– Сейчас… – он глотнул из фляжки, прислонил автомат к стволу акации и запрыгал на одной ноге, стаскивая грубый армейский ботинок. – А ты сама?
– Я-то всегда готова, – Верка расстегнула платье, под которым у нее ничего не было.
Стащив левый ботинок, Павлуша прыгал теперь в другую сторону, стаскивая правый. Верка взяла автомат и, держа на отлете, принялась рассматривать его.
– Эй, не балуй! – крикнул Павлуша, занятый уже своими штанами. – Не игрушка ведь!
– Без тебя знаю, – ответила Верка. – Штука знакомая.
Она действительно умела обращаться с автоматом – уроки военной подготовки в школе даром не прошли, – хотя до этого никогда не стреляла боевыми патронами. Сейчас она твердила про себя три заветных слова: «Предохранитель, затвор, спуск… Только в таком порядке… Предохранитель, затвор, спуск… Господи: лишь бы не забыть…»
Павлуша остался в одних трусах, линялых от пота, а спереди пожелтевших от мочи. Чувствовал он себя как-то неуютно, но храбрился – лыбился, скреб пятерней впалую грудь, пританцовывал на месте.
– Исподники-то снимай, – скривилась Верка. – Или меня стесняешься? Зачем же мужскую красу скрывать?
Мужская краса оказалась бледной, сморщенной, немного кривоватой, с красной, как у мухомора, натруженной головкой. Создавшаяся ситуация волей-неволей принуждала мужчину к действию, и Павлуша шагнул вперед, однако Веркиных прелестей достичь не смог – помешал автоматный ствол, с которого, слава Богу, мундштук уже был снят.
Павлуша еще не сообразил, как тут следует поступить: удивиться, оскорбиться или рассмеяться – девка и впрямь оказалась шутейная, – но два металлических щелчка разной интенсивности, последовавшие друг за другом, отчетливо подсказали ему, что пришла пора испугаться, да и не на шутку.
– Ты это… чего? – его детородный орган, до этого довольно вялый, от страха встал торчком. – Брось… Не надо…
– Что ты с той девочкой сделал, которой свой поганый хрен в рот затолкал? – спросила Верка скучным голосом. – Убил?
– Она же… черная, – козлиная бородка Павлуши затряслась. – Она же не человек…
– А кто?
– Так… мартышка…
– Вот мартышке бы и совал. Она бы тебе его быстро уполовинила.
– Ты против своих, значит… Продалась, к… кх-х… – ругательство застряло у него в горле.
– А ну повтори! – Верка толкнула его стволом автомата так, что на серой пупырчатой коже остался глубокий круглый отпечаток. – Повтори, гад!
– Я говорю… зачем так… Мы же свои… Друг друга надо держаться…
– Твои друзья в тамбовском лесу остались. Нечего тут рассусоливать. За тобой много всякого числится. Но сначала нужно с девочкой разобраться. Убил ты ее или нет?
– Нет! – Павлуша замотал головой так энергично, что патлы разлетелись в стороны.
– Врешь, – сказала Верка. – Убил. По глазам вижу.
– Я не виноват! Приказ был!
– Над детьми издеваться? – На ребрах Павлуши появилась новая отметина. – Сейчас я с тобой за эту девочку рассчитаюсь. А потом за того мальчика, что «Катюшу» пел. Я ведь тебя, гада, просила не трогать его.
Тут уж Павлуша вообще сглупил – попытался вырвать у Верки автомат. Убивать она его не стала, а только дала очередь под ноги, правда, чуть-чуть не рассчитала – большой палец на Павлушиной правой ноге стал короче на целую фалангу.
Бедняга, истошно вопя, запрыгал на одной ноге. Сомнений относительно своей участи у него уже не оставалось, но в самом темном уголке души еще билась дикая, звериная надежда – авось пронесет, авось выкручусь, авось это еще не смерть…
– Иди туда, – Верка указала стволом автомата на муравейник.
– Зачем? – большей глупости он и придумать не мог.
– Мне так хочется.
– А если не пойду?
– Значит, прямо на этом месте подохнешь…
Причитая и повизгивая от боли, Павлуша доковылял до этого грандиозного шедевра муравьиной архитектуры и по требованию Верки встал возле него на колени.
– Так, – сказала Верка, критически осматривая уготовленное для Павлуши орудие пытки. – Ближе подвинься. Еще. Теперь засовывай туда свой конец. Что значит – не лезет? Правильно, это не девичий ротик… Сначала пальцем расковыряй… Больно? А ей не больно было? Если хочешь жить, терпи, – она приставила автомат к его затылку. – Дернешься, башку снесу.
Уже через минуту стало ясно, что Павлуша испытывает боль, сопоставимую разве что со страданиями человека, сунувшего свой член в кипяток. Другой на его месте давно бы спровоцировал Верку на выстрел и тем самым положил бы конец этим мукам, но Павлуша был не таков. Он жаждал жизни так сильно, как это умеют делать только совершенно никчемные, гнусные да вдобавок еще и глупые люди.
Он грыз зубами сухой древесный мусор, из которого состоял муравейник, он то ревел, как слон, то пищал, как мышь, он обмочился и обгадился, но головой даже не шевельнул. Когда Верка, потрясенная мерой его терпения, отступила назад и ствол перестал холодить затылочную кость, Павлуша проворно отбежал в сторону и там стал совершать прыжки, на которые вряд ли были способны даже воины саванны.
По всему его телу шныряли рыжие крупные муравьи, а то, что висело в паху, напоминало недавно вышедший из улья пчелиный рой. Продолжая подпрыгивать, Павлуша стряхивал с себя насекомых, и скоро стало заметно, что придуманная Веркой экзекуция повлияла на орудие его греха даже в положительную сторону – и до длине и по объему оно увеличилось едва ли не вдвое, хотя и выглядело не вполне эстетично: багровая кожа во многих местах полопалась и сквозь нее проглядывала нежно-розовая плоть, сочащаяся сукровицей.
– Это тебе за девочку, – сказала Верка, вскидывая автомат к плечу. – А сейчас получишь за мальчика.
Но тут холодная гулкая пустота, направлявшая все ее последние поступки, куда-то исчезла, и Верка опять стала такой, какой была раньше: маленькой женщиной, совсем недавно ощутившей в себе зарождение новой жизни. С трудом сдерживая слезы, она натянула просторные Павлушины ботинки – босой человек в саванне, если только он в ней не родился, почти что смертник, – облила его одежду остатками спирта и подожгла. Потом закинула за спину автомат и кружным путем двинулась к реке.
Деревню Мбори сожгли не аггелы, которых тогда еще и в помине не было, а обыкновенные дружинники из отряда самообороны, но первые цветочки идей каинизма, источающие завораживающий аромат безнаказанного насилия, проклюнулись именно в этой среде.
Громко стуча чересчур свободными ботинками и все время поправляя сползающий с плеча автомат, Верка шла по улицам родного Талашевска с тем же чувством, с каким досужие туристы ходят по Помпеям и Геркулануму.
Вокруг был чужой город. Более того, вокруг был чужой город, разрушенный неведомым катаклизмом и сохранивший только жалкие приметы былого: вывеску «Сберкасса» над зданием, в котором из денежных банкнот разводят костры, газетный киоск, ныне при помощи мешков с песком переоборудованный в огневую точку, продуктовый магазин, где не только продуктов, но даже мышиных экскрементов не найти, недвижимые автомобили, превращенные в уличные сортиры, и уличные сортиры, превращенные в братские могилы.
