Шторм времени - Диксон Гордон Руперт (читать книги онлайн TXT) 📗
Да, все это таилось в моей душе, порыв отказаться от обретенного мной золотистого свечения в обмен на позолоченное оловянное колечко. Насколько оно было оловянным, я окончательно убедился, когда увидел ее в палатке на рассвете, когда она приказала мне подписать письмо, написанное ею за меня.
В этот момент последний элемент ее личной картины встал для меня на место, и я волей-неволей увидел, что она представляла собой внутри. Я думал, что под показной поверхностной яркостью все же имеется хоть что-то наполеоновское. Ведь, как ни говори, она завоевала большую часть Североамериканского континента. У нее имелись правительство, регулярная армия и больше аккумулированных ресурсов, чем у полудюжины любых других общин в мире вместе взятых. Помимо этого и более того, она лелеяла чисто Александрову мечту о завоевании всего мира. В ней не может не быть, думал я, чего-то уникального и могущественного.
Но утром я понял, что передо мной человек весьма заурядный, который ведет себя иррационально под гнетом поражения и разочарования. Когда иррациональность стала очевидна, и все в ней встало на свои места. По крайней мере, для меня. Не было в ней ничего ни от Наполеона, ни от Александра Великого. Она была пограничным психотиком, который попал в цепь обстоятельств, позволивших ей триумфально двигаться вперед на гребне нарастающей волны – до тех пор, пока все шло так, как ей хотелось. Пока счастье было с ней, ее вдохновляла мнимая гениальность. Но когда все пошло не так, как ей хотелось, плана на сей счет просто не оказалось. Буквально таким вот образом.
Те, кто на ее стороне, – люди. Те, кто против, – тряпичные куклы, которых, если она пребывала в дурном расположении духа, можно было швырять об стену или вытряхивать из них опилки. Она могла идти вперед по локоть в крови, и это не имело бы для нее никакого значения, потому что кровь была не настоящая. Она не могла быть настоящей, поскольку была пролита теми, кто сражался против нее. Это был ее психологический профиль, который, стоило мне войти в ее палатку, ударил меня в лицо, как распахнувшаяся из-за резкого порыва ветра амбарная дверь.
Все общины, которые сдались ей, состояли из реальных людей. Но Капитолий предпочел ей отказать. А посему его население перестало быть реальными людьми, и она велела своим солдатам уничтожить их. Но некоторые из ее солдат не делали различия между теми, кого она хотела видеть убитыми, и теми, кто нужен был ей живыми, из чего естественно вытекало, что эти солдаты также не были реальными людьми. Поэтому она послала Марка Деспарда найти их и убить. Но Марк Деспард поймет, что идея убить прежде всего исходит от нее, из-за чего он может не так подумать о ней, подумать то, чего никогда не подумал бы реальный человек. Следовательно, нужно все устроить так, будто наказание солдат – личная идея Марка, а потом, чуть позже, она использует других солдат, чтобы убить за это решение Марка. И тогда все снова будут счастливы, поскольку не останется людей, которые не были бы несогласны с ней. Реальных людей.
Разумеется, все это объясняло, почему она никогда не позволяла ни мне, ни кому-либо другому приближаться к себе. Из опыта она наверняка знала, что любой сблизившийся с ней человек может в конце концов в чем-нибудь не согласиться с ней. Я считал, что нахожусь за тем пределом, где какой-нибудь один человек может до смерти меня напугать, но ей это удалось – сегодня утром в палатке. У меня было ощущение, что меня заперли в клетке с раненым тигром.
Значит, я готов был променять вселенную на женщину вроде Полы – вселенную и все, что, как мне казалось, я любил. Я был болен: болен душой и болен умом. И чтобы исправить дрянную ситуацию, я сбежал, что потребовало от меня умерщвления нескольких людей. Я, который видел золотистый свет, сам по локоть погрузился в кровь. Я послал Дока убивать.
Боль от этих мыслей была невыносимой. Я отчаянно попытался найти спасение в единстве – золотом свете – и не смог его найти. Я отчаянно пытался найти самооправдание и ничего не мог найти. Ничего, кроме фальшивого оправдания, что я, мол, собирался спасти жизни нескольких человек, которые что-то для меня значили. Я убил, чтобы их не убили. «Природа, с красными клыками и когтями...» – писал Теннисон. Книги, которые я опустошил за несколько предыдущих недель, плясали в моей голове, но я не находил в них утешения. Лишь одну маленькую, жалкую причину, оправдывающую мою жизнь, смог я найти – защиту того, что я любил. По крайней мере, если это и не могло служить оправданием, то и страдания это не причиняло. Возможно, я мог быть просто язычником и просто простым.
У меня не было ни праха моих отцов, ни храмов, ни богов. Я не был Горацием, древним римлянином, слова которого Макколей зарифмовал в строчках «Древнеримских баллад». Я мог охранять от всех чужаков, временных и бесконечных вещей лишь мое маленькое племя людей, бывших когда-то мне совсем чужими, а мне нужно было какое-то утешение, какая-то молитва, которую я мог бы повторять. Как пассажир теплохода, оказавшийся за бортом и цепляющийся за спасательный круг, я теперь цеплялся за четыре строчки Макколея и за идею конца борьбы, чтобы все закончилось, все прошло, и я кружась стал погружаться в темноту, в провалы сна и окончательное забытье...
Проснулся я внезапно, как мне показалось, много позже, глядя в два склонившихся надо мной озабоченных лица. Одно из них – лицо Дока, а другое – покрытое шерстью лицо Старика.
– Марк! – сказал Док. – Вы в порядке? Вы спали?
– Что случилось? В чем дело? – Мой язык, казалось, распух и высох. – Что случилось?
– Вы лежали с закрытыми глазами и все время повторяли:
«Я не могу этого сделать... Я не могу этого сделать...», и мы никак не могли вас разбудить, – сказал Док.
Старик облегченно тыкался носом мне в лицо. Я ощутил его запах и понял, что он давно нуждается в мытье. Это вернуло меня к действительности быстрее, чем что-либо еще.
– Где мы? – спросил я, садясь.
– По-моему, мы почти дома, – сказал Док. – Посмотрите. Я не знаю, как работает этот самолет.
Я повернулся к пульту управления и нажал одну из кнопок.
– Где мы? – спросил я. – Покажи мне с пометкой на карте.
Экран послушно продемонстрировал мне изображение последнего увеличения карты, которую я запрашивал раньше. На карте появилось маленькое изображение самолета, и я секунду-другую смотрел на него, пока заметил, что оно действительно движется по карте.
– Скорее всего, мы в нескольких минут полета от дома, – сообщил я. – Все зависит от того, с какой скоростью мы летим.
Я посмотрел вниз. Мы находились на той же высоте, и, к моему удивлению, солнце ничуть не выше над горизонтом, чем в момент нашего отлета. Это означало, что мы движемся со скоростью вращения земного шара.
– Я велел приземлиться у летнего дворца, – сказал я Доку, потом снова повернулся к пульту управления и заговорил:
– Приземляйся медленно. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из наших начал в нас стрелять. И не хочу никого пугать.
Самолет понял меня буквально. Он долетел до летнего дворца на высоте ровно три тысячи метров, а потом начал снижаться – вертикально и очень медленно. Мы коснулись посадочной площадки у дворца примерно через двадцать минут, и к тому времени, когда это произошло, вокруг собралось большинство обитателей городка, столпившихся в радиусе пятидесяти футов от места посадки. В первых рядах стояли лидеры общины.
Я открыл дверцу самолета будущего и спустился на землю, а все таращились на меня так, будто я пришелец с Марса. Следом за мной выбрались Док и Старик, и тогда только все бросились к нам. Меня окружили, подняли и отнесли – в буквальном смысле слова – до входа в летний дворец. Только там мне удалось уговорить поставить меня на ноги.
