Имортист - Никитин Юрий Александрович (книги бесплатно без txt) 📗
– Да? Я тоже ощутил в его доказательствах… что-то глубоко личное. И слишком часто он срывался на крик, это настораживает. Как и общая запальчивость. Хотя в одном он почти угадал. Действительно, имортизм… слишком ясен. Да-да, этим и недостаточно привлекателен для… масс. Кто хочет казаться толпе глубоким, заботится о темноте. Ибо толпа считает глубоким все то, чему не может видеть дна. Взять, к примеру, все те глупости, что выдаются под знаком таинственных и непостижимых восточных учений! Или же пророчества Иезекиля, Нострадамуса, туманные откровения Евангелия, древних пророков! Ни черта не поймешь, а значит – понимай в меру своего суждения о своей значимости. Знаете ли, интеллигенция не примет имортизма…
– Потому, что все ясно?
– Да. И поэтому.
– А почему еще?
Сердце мое стукнуло чаще, подсказывая, что вот и приблизились к настоящей цели визита.
– Самые смелые люди становятся трусами, – сказал он, – если у них нет строгих установившихся взглядов. Потому Юса обречена. Но, к сожалению, обречены и многие из тех, кто мог бы пополнить ряды имортизма. Их отпугивают предельный ригоризм, пуританство, кальвинизм суждений, формулировок. Это умные и порядочные люди, но все еще по старинке мягкие, аморфные, интеллигентные. Их отпугивают наши людоедские лозунги и цели.
Я поинтересовался с вниманием:
– Даже цели?
– Нет, – поправился он поспешно, – цели одобряют! Вы знаете, что одобряют, но они не считают, что цели оправдывают средства. Это хорошие люди, не хотелось бы их терять…
Он умолк, все еще не решаясь сказать главное. Я молчал, не помогая и не останавливая. Волнуется, иначе не допустил бы проколов, назвав тех людей аморфными. Аморфные принимают любую форму, это опора любого общества, а эти вовсе не аморфные, пока что в настороженном нейтралитете, за что спасибо тоже…
– Ценить людей, – выговорил он с трудом, – надо по тем целям, которые перед собой ставят. Для меня сейчас цель… удержать этих людей в нашем лагере.
– Они в нашем лагере не были, – напомнил я.
– Да-да, – снова поправился он с великой поспешностью, – они только могли бы в нем оказаться. Но я предвижу и то время, когда в наших рядах пламень начнет слегка подугасать… это всегда случается с энтузиазмом, что не подкреплен чем-то более весомым, такова селяви. Одни, конечно, останутся пламенными борцами на всю жизнь, это чегевары да хоттабы, другие остановятся пофиделить, третьи и вовсе откажутся от экспорта имортизма, хотя в своей стране от его принципов не отступят… Вот я, предвидя такое время… а оно наступит, вы сами знаете!.. хотел бы… гм…
Холод вошел в меня с силой острого клюва айсберга, что пробил грудь «Титанику». В сердце кольнуло болью, в глазах на миг потемнело.
– Говорите, – проговорил я безжизненным голосом. – Говорите, Иван Данилович.
– Вы понимаете, о чем я…
– Да, – ответил я. – Но как человеку надо сказать вслух громко и отчетливо: «Я – имортист!», чтобы стать им, так и вам надо сказать вслух, чтобы стать раскольником.
Он отшатнулся, шокированный:
– Каким раскольником? Я просто… просто хочу уберечь имортизм от будущих неприятностей!
– Как? – спросил я в лоб.
Он слегка смешался, но мы сидим друг напротив друга, я не отвожу взора, он проговорил с натужной бодростью:
– Я имею в виду, что наше могучее дерево имортизма даст две ветви. Просто обязано дать!
– В смысле?
– Я имею в виду, – сказал он торопливо, – что одна ветвь будет более радикальная, другая… гм… с человеческим лицом, как раньше говорили насчет гуманного коммунизма. Это чтобы привлечь те слои, о которых я говорил. А то еще и тех, кого пугает непримиримость имортизма!
Говорил он теперь ясно, уверенно, уже собравшись, смотрел мне в глаза, но в лице оставалось нечто, заставляющее ожидать нового удара в спину. Странное ощущение, сидим лицом к лицу, а жду удара между лопаток.
– Могучее дерево? – переспросил я. – Иван Данилович, где вы узрели дерево, да еще могучее? Пока это еще росток… Правда, с дивным запахом и цветом, потому и потянулись люди и народы, но затоптать еще можно… наверное. Вы собираетесь поступить как Эбн Альсоди Сабай?
Он переспросил настороженно:
– Кто это?
– Один ученый раввин, – объяснил я. – Из иудаизма перешел в ислам, после чего создал в нем особую веточку шиитов, что-то предложив толковать по-другому. Не иначе чтобы привлечь все слои, которых пугала непримиримость ислама. Создать веточку ислама с человечьим лицом? И вскоре ислам, расколотый на эти две ветви, начал борьбу внутри своей партии, и… разом прекратилось исламское завоевание мира! Европа вздохнула свободно, ведь к этому времени ислам уже захватил Испанию, весь Пиренейский полуостров, наступал на франков, а Карл Великий… или кто там тогда был, отступал с боями чуть ли не до Киева… Еще через пару сот лет, когда ислам совсем изнемог в той гражданской войне, началось освобождение Европы от ислама. А кого спасаете вы, Иван Данилович?
Он вздрогнул, отшатнулся, глаза забегали, торопливо выставил перед собой ладони:
– Бравлин! Какие странные аналогии проводите!.. При чем тут ислам? Я хочу как лучше!
– Хотелось как лучше, – ответил я, – а получилось в штаны? Скажите честно, Иван Данилович, что хотите? Я все– таки не верю, что вот так уж жаждете похоронить имортизм.
Он замотал головой:
– Бравлин, мне страшно вас слушать! Да я предан имортизму больше… больше вас! Я в самом деле очень искренне жажду, чтобы в имортизм вошло как можно больше народу. В том числе и… умеренные.
– Кого называете умеренными?
– Тех, того зовем слабыми. Умными, но слабыми. Кто понимает достоинства имортизма, но у кого нет силы, чтобы вести достойный образ жизни.
Я подумал, кивнул:
– Понятно. Верю. А возглавлять эту ветвь будете, ессно, вы. Не так ли? Что вполне достойно?
Он засмеялся, развел руками, я смотрел требовательно, он засмеялся громче, еще шире развел руками, потом свел, затем снова развел, я не спускал глаз с его лица, и он наконец выговорил с натугой, стараясь, чтобы выглядело весело и непринужденно:
– А разве это не будет только справедливо?
Я наклонил чуть голову, не сводя с него взгляда.
– Да, конечно…
Он явно воспрянул духом, глаза заблестели, спросил быстро:
– Так я начинаю разрабатывать? Э-э… некоторые смягчающие положения?
Я покачал головой:
– Сперва мы должны решить на собрании иммортбюро, нужно ли. Понимаю, вы все равно можете действовать вопреки всем запретам, однако собрание проведем. И решение будет.
Его лицо вытянулось:
– Мы же понимаем, каким оно будет! Крепить ряды, бдить, не расслабляться, вовремя пресекать заползающую заразу гуманизма… Нет, собрание поставит на мне крест.
– Так что же вы хотите?
– Вашей поддержки, – ответил он живо. – Если вы скажете, что необходима фракция, где условия имортизма несколько смягчены, к вашему мнению прислушаются. Особенно если скажете в кулуарах. В коридорах! А когда у нас будет хотя бы три-четыре человека, можно выступать и на собрании, предлагая создать небольшую веточку…
Я сказал холодновато:
– Извините, Иван Данилович, я свое мнение уже сказал. Если у вас все…
Поднялся, не дожидаясь его ответа, он вынужденно встал. Я вышел из-за стола, наши взгляды сомкнулись и тут же расцепились, отпрянув. Нам предстоит борьба, это чувствуем оба, но ни он, ни я не хотим начинать эту борьбу прямо сейчас.
Слово «ислам» обычно переводят как «покорность», но можно перевести и как «обязательство», что, на мой взгляд, гораздо точнее. Принимающие ислам берут на себя дополнительные обязательства, более тяжелые, чем окружающие их «простые люди» и «простые народы». Те стонут и от более легких и понятных обязательств: работать, почитать родителей, защищать семью, жить в мире с соседями… и даже от этих стараются избавиться, куда уж брать на себя другие, дополнительные!
Но даже слова «покорность» не следует страшиться, если слово не вырвано из контекста, а звучит целиком: «Я – хозяин своей воли и раб своей совести». Совсем другой смысл, совсем…
