Узкие врата (СИ) - Дубинин Антон (читать книги без регистрации TXT) 📗
Потом попробовал встать — и понял, что в самом деле не может этого сделать. Мир вокруг завертелся так стремительно, что пришлось срочно сесть обратно. По дороге еще неловко зацепился сломанной рукой за дерево — и замычал от боли.
Я и не знал, что я такой крепкий, изумленно отметила некая часть Аланова сознания. Ведь, кажется, болит вообще все… а я все живой, и даже сейчас встану и пойду. Или нет, надо объяснить Артуру, как идти, а самому тихонько лечь здесь и полежать, поспать, умереть.
Проблема только в том, что он, кажется, сам не очень хорошо понимал, куда надо идти. Вроде бы вдоль шоссе, а потом — слегка на северо-восток. Но где тут шоссе, а где северо-восток, он не смог бы ответить с уверенностью.
— Слушай, Арти… Ты бы шел, что ли. К Стефану. А я… потом тоже приду. Догоню.
Артур внимательно посмотрел на него — и нагнулся, собирая под ногами кусочки коры, прутики, палочки. Для костра.
— Зажигалка в кармане… моей куртки, — тихо сказал Алан, наблюдая за его возней и испытывая теплую, слезливую, недостойную радость больного, что его не бросят.
Арти в самом деле был молодец, кто бы мог подумать, что бывают такие разумные двенадцатилетние мальчики. Он смог развести костер с первой же попытки (кто бы знал, сколько они с Эрном и со вторым Арти тайно от взрослых разводили костров возле лиственного шалашика в городском парке!) Слил в котелок остатки воды из фляжки и вскипятил чаю, высыпал Алану в кружку целых шесть кусков сахара, почти половину всего оставшегося запаса, помешал веточкой. Заботливо держал кружку, наклоняя так, чтобы больному было удобнее пить.
Мало хорошего было в том, что вчерашний тампон на ране промок насквозь, а также промокла рубашка, и майка, и небольшое красное пятно отпечаталось даже на спальнике. Арти сменил повязку, очень желая промыть рану и посмотреть, что там, под кровавой, частично засохшей грязью — но воды было мало, жалко тратить. Вот если найдем родничок — в горах часто бывают роднички — тогда и промоем.
После сладкого чая Алану и в самом деле стало немного легче. Он встал, даже направился было к рюкзаку — но Артур его опередил, конечно же; тот не стал возражать, постарался по солнцу определить направление, и два беглеца снова тронулись в путь. День выдался прекрасный, солнечный, чудесная осень, и кто же виноват, что Алан мог думать только об одном — шаг. Еще шаг. Еще шаг. Еще шаг… Как ни странно, они шли даже довольно быстро; порой Алан останавливался и прикладывался губами к фляжке с остатками сладкого чая — этих остатков было довольно много, и разумный Артур перелил их из котелка во флягу, чтобы пить по дороге. Вспомнив какие-то матушкины советы, он то и дело предлагал другу кусочек сахара — положить под язык; правда, один раз Алана стошнило, но это не от сахара, это от сотрясения, а если вы потеряли много крови — тут нет лучше средства, чем сахар или шоколадочка… А раз уж шоколадочки нет, не взыщите. Нам нужно обязательно дойти сегодня, до темноты.
Потому что Алан совсем плох, и потому что нужно поскорее все закончить.
Потому что дороги нет, и начались предгорные всхолмья — склон, овраг, склон, овраг, ущельице с родничком, опять склон в скользких опавших буковых листьях.
Алан твердо знал, что не должен терять сознания. Что от того, потеряет он сознание или нет, зависит очень многое, почти все. И поэтому он шел, мерно считая про себя шаги — три тысячи сто восемьдесят пять… Три тысячи сто восемьдесят шесть… И сбивался, и начинал считать сначала, почему-то не с единицы, а с тысячи. И повторял про себя, уже не слишком хорошо понимая значение слов, стихи — вчерашние, еще не записанные, те, что ложились под ритм шагов по трассе, под ритм гулкого колокола горя, бившего и бившего в голове… Звонившего по Годефрею. А теперь, пожалуй, и по мне самому.
Я очень хочу дойти. Пусть я дойду, пожалуйста. Пусть я дойду.
Отважным — дары, боязливым — страх,
Ты знаешь, так было всегда.
Так белым пламенем в небесах
От века горит звезда,
И в вечном свете ее огня
Уходит вечность от нас,
За мигом миг, и день ото дня
Смотри, сгорает она,
И в листьях зеленых придет весна
Цвести, как и дСлжно ей,
Пора рассвета и дней без сна
И светлых кратких ночей,
А ты не боялся еще ничего
В мире легенд и дней,
Кроме тени черной,
Надежды мертвой
Да, может, смерти моей,
Но я скажу лишь одно — забудь
Сомненья, тени и сны,
Все дни сгорят, уступая путь
Дню Господней войны,
Никто не вынесет на руках
Другого из пламени лет,
Отважным — дары, боязливым — страх,
Но светлому — только свет.
Тысяча один. Тысяча два. Тысяча три. Тысяча четыре… шага…
И только к вечеру, когда закатное солнце начало просверкивать сквозь листву за спиной безмятежным алым золотом, Алан окончательно понял, что не знает, куда идти.
Когда они лезли на очередной склон, Алан не смог удержаться за корень левой рукой — и поехал вниз, как-то блаженно закрыв глаза, будто решив прекратить бороться со стихией, тихо сползти в овраг и умереть. Артур удержал его, вцепившись ему в воротник обеими руками; но тот был уже совсем плох. Выдохнул, сплюнув полурастворившийся во рту кусок сахара, и сказал чуть слышно (голос толчками, как пульсация крови, проталкивался сквозь розовый туман):
— Не… надо.
— Ну же, давай. Нам надо идти.
— Н…нет.
— Почему? Что ты городишь?
— Я н. не знаю, куда. Мы заблу…
И еще через полсекунды, с придыханием:
— …дились.
И еще через пару секунд, откидываясь и становясь вдвое тяжелее:
— И я, кажется, помираю.
Артур, чувствуя, как к глазам приливают горячие злые слезы безнадеги, сильно прикусил губу, чтобы не закричать на раненого.
— Вот что, — выговорил он через несколько минут, заставив себя успокоиться. — Тогда ты сиди здесь. Я постараюсь сориентироваться и вернусь с подмогой. Найду какое-нибудь жилье.
Алан безучастно молчал. По виску его стекала струйка пота. На шее сильно билась толстая жилка.
— И ничего ты не помираешь! — не выдержав наконец, в голос завопил Артур, цепляясь за корень — Алан был его все-таки тяжелее, и начал теперь оползать вниз по склону по скользким буковым листьям, и мальчик не мог так просто его удерживать. — Попробуй только… только помри! Это же я из-за тебя… Тебе поверил… про короля!..
На этом слове — неужели подействовало? — Алан разлепил веки. Даже губы его шевельнулись — на лице бледном, как у покойника, с ввалившимися щеками, и светлые волосы слиплись противными прядками… Но сказать он ничего не успел. Потому что на обоих путников упала большая черная тень.
Что-то в ней было неправильное, в этой длинной, но невысокой тени, упавшей сзади; Артур был повернут к ней спиной, и только резко обернувшись — не успел даже увидеть, как изумленно расширились Алановы зрачки — понял, что это за странность. Это был не человек. Это была очень большая собака.
…Собака, вроде овчарки, только куда здоровее, с острой волчьей мордой. Стоит, опираясь передними лапами на круглый валун, и смотрит. Похожая по стати и по черной — против света очень черной — масти на ту большую оскаленную тварь, которая напала на Артура тогда возле детской больницы.
Но теперь она была куда ближе, почти что за плечами. И именно сейчас, когда мы так слабы.
Но Артур вспомнил — только бы успеть — и глаза его, светлые, как сталь, сузились от жестокой радости. Пистолет. Даже два заряженных пистолета, которые они так и не успели выкинуть, теперь лежали на дне клетчатого рюкзачка. И рука у Артура бы не дрогнула теперь пристрелить любую собаку на свете, потому что он был уже не прежний Артур, нет, другой, тот, кто не далее чем вчера пристрелил человека. Одна незадача — пистолеты лежали в бойскаутском рюкзачке, а рюкзачок трепыхался за спиной у Алана, опрокинутого в неудобной позе.
