Антология мировой фантастики. Том 9. Альтернативная история - Елисеева Ольга Игоревна (читать книги без txt) 📗

Глава 4

Владимир Ильич Ульянов

После обеда я умылся, натянул пижаму и забрался под одеяло. Кровать была самой удобной из всех, какие я когда-либо видел в своей жизни, и вскоре я уже крепко спал. Должно быть, я проспал остаток дня и всю ночь, потому что когда на следующее утро я открыл глаза, то чувствовал себя просто великолепно! Я был уже в состоянии смотреть на события последних дней с философским спокойствием, удивлявшим меня самого. Я все еще считал Корженевского, Дутчке, Шоу и остальных заблудшими душами, однако теперь больше не видел в них бесчеловечных чудовищ. Они действительно убеждены в том, что работают на благо людей, которых считают «угнетенными». Я чувствовал себя таким отдохнувшим, что поневоле задался вопросом, не содержались ли и впрямь в еде наркотики? Однако когда я повернул голову, я увидел, что Дутчке определенно спал далеко не так хорошо, как я. Глаза его покраснели, и он был все еще одет. Заложив руки за голову, он мрачно смотрел в потолок остановившимся взором. — Вы выглядите и впрямь не очень счастливым, граф фон Дутчке, — сказал я, встал и направился к ванне. — Откуда взяться доводу для счастья, мистер Бастэйбл? — он резко, хрипло хмыкнул. — Я сижу здесь взаперти, в то время как должен давно находиться в пути и выполнять свой долг. Не вижу никакого смысла в театральных революционных позах, которые обожает Шоу. Революционер должен быть молчаливым, незаметным и осторожным… — Но вы тоже не вполне неизвестная персона, — заметил я и чуть отступил, потому что на меня брызнуло из-под крана горячей водой. — Ваш портрет часто украшает газетные страницы. Ваши книги находят широкое распространение, если я правильно понимаю. — Я имел в виду не это, — он посмотрел на меня, потом закрыл глаза, как будто хотел забыть о моем присутствии. Меня немного позабавило это соперничество среди анархистов — или социалистов, или коммунаров или как там еще им взбредет себя называть. У каждого, похоже, своя собственная мечта, как следует преобразить мир, и каждый яростно отвергает любую другую версию. Если бы им удалось прийти к единству хотя бы в нескольких пунктах, подумалось мне, им удалось бы добиться куда большего. Я вытер лицо и выглянул в окно. Шоу достиг выдающихся успехов. В розовом саду я видел детей различного возраста и разных национальностей. Они играли и весело смеялись, бегая на солнышке. А по дорожкам прогуливались мужчины и женщины. Они беседовали друг с другом в приятнейшем спокойствии; их лица часто озарялись улыбками. Некоторые из них явно составляли супружеские пары, и я видел довольно много цветных, связанных брачными узами с людьми белой расы. Это ни в коей мере не шокировало меня, как, возможно, следовало бы ожидать от англичанина. Напротив, мне это показалось весьма естественным. Я думал о том, как, по словам Шоу, назывался этот город. Город Рассвета Демократии, Город Равенства. Но было ли подобное равенство возможно во внешнем мире, за пределами этого города? Разве город мечты Шоу не был искусственным проектом, основанным на голой теории? Я высказал эти мысли Дутчке (тот снова открыл глаза) и добавил: — Да, он выглядит совершенно мирным. Но разве этот город создавался не точно таким же пиратством и убийствами, как Лондон? Дутчке пожал плечами: — Не вижу особого смысла рассуждать о целях Шоу, — он помолчал некоторое время и лишь затем продолжил: — Но, если честно, я полагаю, уже сейчас можно сказать, что Город Восходящего Солнца — это начало. Он построен в соответствии с представлениями Будущего. Лондон означает конец — это финальная концепция умирающей идеологии. — Что вы хотите этим сказать? — Европа вымечтала все свои мечты. У нее нет будущего. Будущее находится здесь, в Китае, в стране, обладающей новой мечтой. Будущее есть у Африки и Индии, оно — на Среднем и Дальнем Востоке. Быть может, даже в Южной Америке. Европа при смерти. С одной стороны, я скорблю об этом. Но прежде чем умереть, она успеет оставить свои идеи тем странам, которые поработила… — Вы хотите сказать, что мы вырождаемся? — Если вам угодно, — да. Но я выразился не так. Поскольку я не вполне мог следовать ходу его мысли, то отказался от этого. В ногах кровати я нашел мою одежду свежевыстиранной и отутюженной и надел ее. Спустя несколько минут в дверь постучали, и вошел очень старый человек. Его волосы были совершенно белыми, и он носил длинную, тонкую бородку на китайский лад. На нем был простой полотняный костюм. Старик опирался на трость. Он выглядел так, словно ему было лет сто, и он многое повидал в этом мире. Он заговорил тонким хрипловатым голосом, в котором звучал сильный — как я установил — русский акцент. — Доб'ое ут'о, молодой человек. Доб'ое ут'о, Дутчке. Дутчке вскочил с кровати, его мрачное настроение мгновенно улетучилось, так он засиял. — Дядя Владимир! Как дела? — Очень неплохо, хотя в последнее в'емя стал довольно вялым. Воз'аст. Старик уселся в удобное кресло. Дутчке познакомил нас. — Мистер Бастэйбл, это Владимир Ильич Ульянов. Он был революционером уже тогда, когда мы с вами еще не родились! Я не стал поправлять его в этом вопросе, вместо этого просто протянул руку старому русскому. Дутчке засмеялся: — Мистер Бастэйбл — убежденный капиталист, дядюшка. Он ужасно порицает всех нас. Называет анархистами и убийцами! Ульянов беззлобно хихикнул: — Потешно всегда слышать, как убийца на'одных масс обвиняет того, кого ассмат'ивает как объект уничтожения. Я никогда не забуду тысячи обвинений, кото'ые навешивали на меня в оссии в двадцатые годы, п'ежде чем мне п'ишлось удалиться в ссылку. В то в'е-мя п'езидентом был Ке'енский. Он все еще у дел? — В прошлом году умер, дядюшка. Сейчас они выбрали нового. Князь Суханов теперь председатель Государственной Думы. — Без сомнения, такой же подхалим омановых, как и его п'едшественник. Дума! Ка'икату'а на демок'атию! Ду'аком я был, когда позволил им выб'ать себя туда. Это — не тот путь. Это — не способ ликвиди'овать песп'аведдивость. Ца'ь все еще п'авит оссией — пусть даже уками своего так называемого «па'ламента». — Это так, Владимир Ильич, — пробормотал Дутчке. Постепенно у меня стало складываться впечатление, что граф попросту позволяет старику говорить все, что тому вздумается. Без сомнения, он восхищался старым революционером, однако переносил его речи только потому, что некогда тот совершил нечто великое, а теперь стал довольно сентиментальным. — О, если бы только у меня была возможность, — продолжал Ульянов, — я бы показал ужо Ке'енскому, что такое демок'атия. Я ог'аничил бы власть ца'я. Может быть, вообще выб'осил бы его вон. Да, да, это было бы возможно в том случае, если бы поднялся весь на'од и выступил п'отив него. Должно быть такое мгновение в исто'ии, когда подобное становится возможным — и оно-таки было, но я его п'охлопал. Может быть, я спал, может быть, в то самое мгновение я был все еще в эмиг-'ации в Ге'мании, может быть, — тут он мечтательно рассмеялся, — в то самое мгновение я лежал в постели с женщиной! Ха! Но в один п'ек'асный день оссия будет свободной, как думаешь, удольф? Из этих омановых мы сделаем честных абочих, а Ке'енского и его «па'ламент» сошлем в Сиби'ь, как они сделали со мной. Как думаешь? cko'o г'янет еволюция! — Несомненно, дядюшка. — Пусть только они заставят людей поголодать еще немного. Пусть они заставят их аботать еще чуть упо'-нее. Пусть только вынудят массы еще ближе познакомиться с болезнями, ст'ахом, сме'тыо. И тогда они поднимутся. Человеческая волна захлестнет князей и купцов, и богатей захлебнутся собственной к'овью! — Верно говоришь, дядюшка. — О, если бы только у меня был шанс! Если бы я смог подчинить себе Думу! Но этот политическая п'оститутка Ке'енский аскусил меня, диск'едити'овал и изгнал из моей оссии, с моей одины! — Однажды ты, несомненно, вернешься. Ульянов лукаво подмигнул Дутчке: — Па'у аз я уже побывал там. Навестил моего богатенького политического д'уга Б'онштейна и пове'г его в ст'ах и ужас, что его тоже сочтут за еволюцио-не'а, если ох'анка найдет меня в его доме. Когда-то п'ежде он был, несомненно, еволюционе'ом, но п'едпочел п'оизвести евизию своих взглядов и сох'анить место в Думе. Ев'еи! Все они одинаковы. При этой внезапной вспышке Дутчке взглянул на старика неодобрительно: — Есть евреи и есть жиды, дядюшка. — ГГавильио, но Б'општейн… А, о чем гово'ить, ему девяносто семь лет, cкo'o он ум'ет, и я тоже ско'о ум'у. — Но твои труды, твои книги, Владимир Ильич, навек останутся живыми. Они будут вдохновлять все новые и новые поколения революционеров — всех тех, кого научат ненавидеть несправедливость. Ульянов кивнул. — Да, — сказал он. — Будем надеяться. Но ты уже не вспомнишь о том… Тут он перешел к изложению целой обоймы политических анекдотов, относящихся к далекому прошлому. Дутчке тщательно скрывал свое нетерпение и внимал чрезвычайно вежливо, даже когда почтенный старец несколько раз драчливо насксчил на него с обвинением в том, что граф следует не той еволюционной до'огой. В перерыве между излияниями я изрек волшебное слово «поесть», и снова в молочно-голубоватом овале появилась китайская девушка. Я попросил завтрак па троих, который тут же был доставлен. Дутчке и я усердно налегали на еду, однако Ульянову было ненавистно расточать дорогое время на какую-то пищу. Пока мы наслаждались нашим завтраком, он продолжал говорить дальше. Чем-то Ульянов напоминал мне стариков святых, лам, которых я когда-то встречал в моей прошлой жизни, когда служил в индийской армии. Зачастую его высказывания были столь же абстрактными, как и у них. Кроме того, к Ульянову я испытывал такое же уважение, как и к почтенным ламам — причиной тому были его возраст, его убежденность, тот его особенный способ выражаться, когда он вновь и вновь отстаивал свои принципы. Он казался мне приветливым, безобидным стариком — «дядюшка Владимир» совсем не соответствовал моему прежнему представлению об «убежденном революционере». Когда он вновь перешел к одной из своих прежних фраз, входная дверь поднялась. — Пусть они только заставят людей еще какое-то в'емя поголодать. Пусть они только будут эксплуати'овать их еще жестче. Пусть люди еще лучше узнают, что такое болезни, ст'ax и сме'ть. И они поднимутся! Волна… В дверном проеме стоял Шоу. На нем был белый полотняный костюм и панама. Он курил сигару. — Человеческая волна смоет с лица земли несправедливость, да, Владимир Ильич? — он улыбнулся. — Но я, как всегда, другого мнения. Старик русский бросил на Шоу взгляд и погрозил ему пальцем. — Ты не смеешь спо'ить с таким ста'ым человеком, как я, Сяо Хо-Ти. Это совсем не по-китайски. Ты обязан уважать мои слова, — и он улыбнулся Шоу в ответ. — Каково ваше мнение, мистер Бастэйбл? — спросил меня Шоу, забавляясь. — Вызовет ли отчаяние революцию? — Я ничего не понимаю в революциях, — возразил я. — Но в любом случае я склоняюсь к мнению, что действительно настало время одной-двух реформ, и прежде всего в России. Ульянов засмеялся: — Одна-две еформы! Ха! Именно этого и хотел Ке'енский. Но все еформы оказываются за бо'том, как только оппо'тунисты пытаются забыть их. «'ефо'рмы» означают только одно: должна погибнуть система! — Из надежды, а не из отчаяния, мистер Бастэйбл, вырастают революции, — заявил Шоу., - Дайте только народу надежду, покажите людям, что возможно совершить, чего они могут ожидать, и тогда они, возможно, действительно сумеют что-либо совершить. Отчаяние рождает только еще большее отчаяние. Люди теряют мужество и духовно погибают. В этом пункте товарищ Ульянов заблуждается, как заблуждаются и те, кто разделяет его воззрения. Они полагают, что люди поднимутся, если их бедственное положение станет невыносимым. Но это неверно. Если их положение действительно станет непереносимым, то тогда их сопротивление будет сломлено! Они подчинятся?. Но предоставьте им вместо угнетения немного дополнительных удобств — и по типично человеческой природе они станут требовать большего, и большего, и еще большего! И тогда наступит революция! Поэтому мы в Городе Восходящего Солнца пытаемся дать хоть чуть-чуть материальных благ китайским поденщикам. Мы работаем, чтобы создать в Китае пример, способный воодушевить угнетенных всего мира. Ульянов покачал головой: — Б'онштейн носился с подобными же идеями. Но посмот'ите, что с ним сталось! — Бронштейн? Ваш старый враг. — Когда-то он был моим д'угом, — ответил Ульянов с неожиданной печалью. Он поднялся с глубоким вздохом. — И все же все мы здесь — това'ищи, пусть даже наши методы азличаются между собой, — он послал мне долгий, строгий взгляд. — Не думайте, мисте Бастэйбл, что нас те'зает аскол только потому, что мы спо'им между собой. Однако именно это я и подумал. — Смот'те, мы все люди, — продолжал Ульянов. — У нас имеются фантастические мечты. Но человеческое мышление в состоянии плани'овать и фо'ми'овать новую действительность. На благо или к несчастью. На благо или к несчастью. — Возможно, и на благо, и к несчастью, — сказал я. — Что вы имеете в виду? — Всякая монета имеет оборотную сторону. Всякая мечта о совершенстве несет в себе кошмар несовершенного воплощения. Ульянов, помедлив, улыбнулся: — Поэтому мы, ве'оятно, не должны ст'емиться к сове'шенству, не так ли? Потому что сове'шеиство уничтожит как само себя, так и нас? — Совершенство и абстракции, — сказал я. — Есть маленькие акты справедливости, так же, как есть и великие, Владимир Ильич. — Вы полагаете, что мы, еволюциопе'ы, отставили в сто'ону свою человечность, чтобы свободно гнаться за фантазиями и утопиями? — Возможно, вы — нет… — Вы зат'онули сейчас извечную п'облему убежденного п'иве'женца какого-либо ми'овозз'ения, мисте Бастэйбл. Для нее никогда не будет найдено окончательного ешения. — Я сужу по моему личному опыту, — сказал я. — Для разрешения человеческих проблем никогда не будет изобретено патентованного средства. Возможно, вы назовете эту философию «британским прагматизмом». Что ж, принимайте его таким, каков он есть… — Британцы, несомненно, принимают его именно так, — рассмеялся Дутчке. — Вы, конечно, согласитесь со мной, что есть особенное удовольствие в поиске альтернатив, в том, чтобы посмотреть, будут ли альтернативные варианты функционировать лучше… — Этому ми'у, без сомнения, должна быть лучшая альте'натива, — с чувством проговорил Ульянов. — Она п'ocгo должна быть. Шоу явился для того, чтобы забрать нас на прогулку по городу. Мы четверо — капитан Корженевский, который за это время полностью поправился, так что па его лбу не было видно даже рубца, Уна Перссон, граф фон Дутчке и я — последовали за Шоу из дома на широкую, залитую солнцем улицу. В Городе Восходящего Солнца я узнал очень много нового. Революционеры всегда представлялись мне взбалмошными нигилистами, взрывающими дома, убивающими людей и не имеющими ни малейшего представления о том, что они собираются построить на руинах разрушенного ими мира. Но здесь их мечта стала реальностью! «Однако нет ли здесь небольшой подтасовки? — невольно спросил я себя. — Разве можно распространить такое на всю Землю?» Поначалу, когда меня забросило в мир семидесятых годов, я искренне верил, что обрел воплощенную утопию, казавшуюся несбыточной. Но теперь я пришел к выводу, что то была реализованная мечта лишь для немногих. Шоу стремился к такой утопии, которая была бы благом для всех. Я вспомнил кровь, которую видел в рубке «Скитальца». Она забрызгала там все приборы. Кровь Барри. Трудно было согласовать эту картину с той, что я видел здесь, в городе. Шоу протащил нас по школам, общинным ресторанам, лабораториям, театрам, мастерским, и везде мы видели счастливых равноправных людей сотен различных национальностей, рас и убеждений. На меня это зрелище произвело большое впечатление. — Если бы не алчность европейцев, так мог бы выглядеть весь Восток — и Африка, — сказал мне Шоу. — Мы могли бы стать экономически сильнее, чем Европа. Это было бы настоящим равновесием силы. И тогда вы бы увидели, что такое справедливость! — Но в данном случае вы следуете идеалу, который зародился именно в Европе, — заметил я. — Разве мы не… — Мы и самостоятельно пришли бы точно к тому же. Люди учатся на примерах, мистер Бастэйбл. Нет нужды навязывать им мнение. Мы вошли в затемненный зал. Перед нами находился широкий проекционный экран, затянутый полотном. Шоу попросил нас занять места, затем вспыхнул свет, и экран ожил. Окованный ужасом, я смотрел, как, обезглавленные, падают десятки китайских мужчин и женщин. — Деревня Цзин-ан в японской Манчжурии, — пояснил Шоу жестким невыразительным голосом. — Жителям деревни не удалось вырастить годовой план риса, поэтому их наказали. Это произошло в прошлом году. Я видел, как смеялись японские солдаты, когда их мечи раз за разом опускались на склоненные шеи и головы катились прочь. Меня точно оглушило. — Но ведь это японцы… — вот и все, что я смог вымолвить. Новая картина. Труд кули на одном из участков железной дороги. Люди в форме погоняют их ударами кнутов, заставляют работать еще быстрее. Форма была русская. — Всякий знает, как жестоко обращаются русские с покоренными народами… По этому поводу Шоу не стал высказывать никакой точки зрения. Группа китайцев — среди них много женщин и детей — вооруженные серпами и цепами, атакуют каменную стену. Люди одеты в лохмотья и истощены голодом. Из-за стены открывают огонь автоматы, люди падают на землю, корчатся, истекают кровью, кричат в предсмертной агонии. Я почти не мог смотреть. Автоматный огонь замолчал только тогда, когда все до единого были мертвы. Люди в коричневой форме в шляпах с широкими полями выскочили из-за стены, прошли среди трупов и удостоверились, что ни в ком больше не теплится жизнь. — Американцы! — Чтобы быть до конца точным, — сказал генерал Шоу бесцветным голосом, — к этому нужно добавить, что они действовали по просьбе сиамского правительства. Эта сцена разыгралась в нескольких милях от Бангкока. Американские войска помогли правительству восстановить порядок. В прежние времена в некоторых частях Сиама было несколько небольших восстаний. Следующая картина показала индийский поселок. Насколько видел глаз, ровными рядами стояли бетонные бараки. — Поселок пуст, — сказал я. — Подождите! Камера прошлась по безлюдным улицам до начала поселка. Там стояли солдаты в красных мундирах Великобритании. Они взмахивали лопатами и сваливали трупы в ямы с негашеной известью. — Холера? — Бывает там холера, как случаются и тиф, и малярия, и оспа, однако деревня погибла не из-за эпидемии. Смотрите же! Кинематографическая камера приблизилась к картине совсем близко, и я увидел на трупах множество огнестрельных ранений. — Они отправились в Дели маршем, без пропусков, и хотели перейти городскую черту, — рассказывал Шоу. — Они не остановились, когда раздался приказ. Поэтому их застрелили. — Но это же не могло произойти по официальному распоряжению британских властей, — возразил я. — Офицер превысил свои полномочия. Такое иногда случается. — А русские, американцы, японцы — они тоже превысили полномочия? — Дет. — Так поступает власть, когда ей угрожают, мистер Бастэйбл, — сказал Шоу. Я посмотрел ему в глаза и увидел, что они полны слез. Я мог понять его чувства. У меня тоже проступили слезы. Я пытался уговорить себя, что все эти кинематографические кадры специально поставлены, что их разыграли актеры, для того чтобы производить впечатление на людей вроде меня. Но я знал, что это не фальшивки. Я оставил кинематограф. Я дрожал. Мне было плохо. И я все еще плакал. В молчании шли мы по тихому Городу Восходящего Солнца. После того, что мы только что увидели, ни один из нас не мог разговаривать. Наконец мы оказались на краю города и увидели временный аэропарк. Теперь там находились люди, которые работали над стальной конструкцией — она явно предназначалась для сооружения большой причальной мачты. Мы увидели «Скитальца», все еще прикованного к земле и опутанного паутиной тросов и кабелей. Большой же корабль исчез. — Где «Лох Этив»? Этот вопрос задал Коржепевский. Шоу бросил вверх отсутствующий взгляд и только потом улыбнулся, как будто вспомнил о своей обязанности. — О, она уже возвращается. Надеюсь, ее вторая миссия прошла так же успешно, как первая. — Миссия? — переспросил Дутчке. — Что за миссия? — Сбить имперский воздушный корабль «Канасава». Мы вооружили ее несколькими пробными образцами нового оружия. Они бесподобны. Ни малейшей отдачи при стрельбе. Ведь отдача — это вечная проблема больших корабельных орудий, не так ли? — Правильно, — Коржепевский вынул трубку и принялся усердно ее зажигать. — Совершенно справедливо. — А вторым ее заданием было разбомбить участок Транссибирской железнодорожной магистрали и захватить груз одного поезда, идущего на Москву. Если он содержит то, что я предполагаю, мы сможем ускорить развитие нашего проекта «АБ». — Что же это за таинственный проект? — спросила У на Перссон. Генерал О. Т. Шоу указал на большое промышленное здание на противоположной стороне аэропарка. — Там, внутри. Очень дорогостоящий проект; охотно признаюсь. Но большего я вам, боюсь, сказать не смогу. Я сам этого почти себе не представляю. Над ним работает большое количество наших немецких и венгерских эмигрантов. А также один или два американца и один англичанин — разумеется, политические беженцы. Ив то же время гениальные ученые. Город Восходящего Солнца извлекает для себя выгоду из того давления, которое Запад оказывает на любознательность. Я не мог поверить, что он оставит без внимания закономерные последствия своих преступных деяний. — Теперь вы вызвали на себя гнев великих держав, — сказал я. — Вы похитили британское судно, чтобы разрушить японский военный корабль и русскую железнодорожную магистраль. Пострадавшие незамедлительно нанесут вам ответный удар. Город Восходящего Солнца может считать для себя удачей, если ему удастся прожить еще хотя бы один день. — У нас остаются заложники с «Лох Этив», — весело отозвался Шоу. — Разве это остановит японцев или русских, если они захотят бомбами разнести вас в клочья? — Но подобный поступок вызовет серьезные дипломатические проблемы. Некоторое время три державы будут дискутировать на эту тему. Как раз за это время мы завершим работу над созданием нашей безопасности. — Даже вы не сможете защищаться против объединенных воздушных флотов Британии, Японии и России! — сказал я. — А вот это мы еще увидим, — возразил Шоу. — Ну, мистер Бастэйбл, что вы думаете о представлении моей «латерна магика» «Laterna magica (лат.) — волшебный фонарь; кинематограф.»? — Вы убедили меня в том, что необходим более строгий контроль за тем, как власти обращаются с местным населением, — ответил я. — И это все? — Существуют другие возможности положить конец несправедливости, кроме революций и кровавых войн, — сказал я. — Нет, когда необходимо выжечь всю раковую опухоль целиком, — сказал Корженевский. — Я это теперь понял, — Ага, — сказал Шоу, направив взор к горам, — фэй-цзы «Досл.: „маленький летающий объект“.» возвращается. — Что? — Летательная машина. — Я ее не вижу, — заявил Корженевский. Я тоже не замечал ни малейшего признака приближения «Лох Этив», однако слышал вдалеке гудение, похожее на гудение шмеля. — Глядите! — крикнул Шоу с широкой улыбкой. — Вот! На горизонте показалась точка, гудение превратилось в пронзительный свист. — Вот! — он возбужденно засмеялся. — Не воздушный корабль, а фэй-цзы, маленький шершень, вот он идет! Я инстинктивно пригнулся, когда что-то с жужжанием пролетело над моей головой. У меня осталось впечатление, будто то были длинные крылья, похожие на птичьи. Они вращались с огромной скоростью, как крылья ветряной мельницы. Затем таинственный аппарат пропал вдали, и только сердитое жужжание все еще доносилось до нас. — Бог мой! — вскричал Корженевский, вырвал трубку изо рта и в первый раз с тех пор, как я его знал, выказал нечто вроде удивления. — Эта летательная машина тяжелее воздуха. Я всегда думал… мне всегда говорили, что подобное невозможно. Шоу расплылся в улыбке и от восторга едва не пустился в пляс. — И у меня пятьдесят штук таких, капитан! Пятьдесят маленьких шершней, которые умеют зло кусаться! Теперь вы понимаете, почему я так уверен, что смогу защитить Город Восходящего Солнца от всего, что только ни нашлют на него великие державы? — Они показались мне немного уязвимыми, — заметил я. — Да, это так, — признал Шоу. — Однако они развивают скорость почти пятьсот миль в час. И в этом заключается их сила. Кто сумеет даже просто направить на них оружие прежде, чем выстрел с фэй-цзы уже продырявит газосодержащую камеру броненосного корабля? — Как… каким образом ты наткнулся на это изобретение? — осведомился Дутчке. — Ну, идея принадлежит одному из моих американских изгнанников, — легко начал Шоу. — Несколько моих французских инженеров воплотили ее. В течение одной педели они построили первую машину и подготовили к полету. За месяц работы над ее совершенствованием мы сумели добиться тех показателей, которые ты только что имел случай наблюдать. — Я восхищаюсь людьми, которые управляют ею, — сказал Дутчке. — Разве их не расплющивает от такой скорости? — Разумеется, им приходится носить специальные костюмы с ватными прокладками. Реакция у них должна быть такой же быстрой, как и у машины, если они хотят по-настоящему с ней управляться. Корженевский покачал головой. — Полагаю, мне лучше остаться при воздушных кораблях, — сказал он. — Они, во всяком случае, куда надежнее, чем эти забавные штуки. Да, я их видел — но все еще не могу поверить в существование машины, которая тяжелее воздуха и все-таки летает. Шоу посмотрел на меня с хитрецой: — Ну, мистер Бастэйбл? Вы до сих пор убеждены в том, что я свихнулся? Я все еще смотрел в небо, где исчез фэй-цзы. — Вы действительно сумасшедший, но не в том смысле, в каком я думал поначалу, — согласился я. Страшное предчувствие охватило меня. Всем сердцем я рвался назад, в мое родное время, где все эти летательные машины тяжелее воздуха, беспроволочные телефоны, цветной и звуковой кинематограф, воспроизводящий живые картины, — где все это существовало только в детских фантазиях и мечтах. При этом я подумал о мистере Герберте Уэллсе, повернулся и посмотрел на здание, где размещался загадочный проект «АБ». — А вы случайно не изобрели машину времени? Диктатор усмехнулся: — Еще нет, мистер Бастэйбл. Однако мы и над ней размышляем. Почему вы спрашиваете об этом? Я покачал головой и не ответил. Дутчке хлопнул меня по плечу. — Вы хотите знать, куда все это заведет, не правда ли? Вы хотели бы отправиться в будущее, чтобы своими глазами увидеть воплощенную утопию генерала Шоу! За это время он полностью перешел на сторону Шоу. Я передернул плечами: — Полагаю, теперь я уже по горло сыт разными утопиями, — пробормотал я.