Повелитель эллов - Юрьев Зиновий Юрьевич (версия книг txt) 📗
Доверили… А был ли у них другой выбор? Да, они могли оставить меня в подземелье, и через несколько дней там было бы три трупа, два бесплотных и один вполне материальный. Да, так, Юрий Александрович, ехидно возразил я себе, но тут же услышал в ответ: у эбров был еще один вариант. Они могли вторгнуться в мой мозг и остаться там. Технически они на это способны. И все же они не сделали этого. Да, они копались в моей бедной голове, перерыли все ее содержимое во время обыска, но ведь ушли, не остались в ней. Верно. Но вряд ли можно приписать это их благородству. Что может значить для них судьба одного чужестранца, когда они, не моргнув глазом, погубили целую цивилизацию. О каком благородстве и деликатности можно говорить, когда они с лихостью рубак неслись вперед, меньше всего думая о жертвах их стремительной и безумной скачки.
Да, так, все так. И все же, все же не мог я забыть о всполохах света за прозрачными стенами под развалинами. Не мог оставить два разумных существа в их машинных западнях.
Стоп. Подумай. Будь честен с собой. Тебе это удавалось не слишком часто, но сейчас не время играть с собой в жмурки. От твоих жмурок зависит судьба планеты. Не больше и не меньше. И даже пыжиться от важности мне не хотелось. Потому что сквозь неубедительный спор с самим собой постепенно пробивалось осознание того, что эбры свое дело сделали — я любил их.
И как только я понял это с пугающей ясностью, все мое существо возмутилось и восстало. Я забился, как пойманный в капкан зверь. Как, как мог я любить этих гуннов, разрушителей? Как мог я вообще любить кого-то по приказу? В этом было нечто глубоко оскорбительное для свободного человека. Что могло у меня быть общего с этими всемогущими варварами, с детской легкостью разрушившими все на своей планете и самих себя? Даже корры, эти нелепые меховые кентавры, все еще полуживотные, были в тысячу раз ближе мне. По крайней мере они могут сострадать.
Я не мог, не должен был испытывать никакой симпатии к эбрам. Вся этика нашей земной цивилизации восставала против такой противоестественной симпатии. Хватало в нашей нелегкой истории и своих разрушителей, по пути к новым завоеваниям лихо топтавших копытами коней города, государства, детей, женщин и стариков.
Все было так. И не так. Потому что семена, заложенные в мою голову, прорастали сейчас противоестественным и отвратительным цветком любви к эбрам.
Я физически ощущал теперь инородное тело в мозгу, которое отравляло его, раздваивало, натравляло полушарие на полушарие.
И качели, настоящие качели я ощущал в себе, взмахами которых я не мог управлять. Вот они взмыли в другую сторону, и душа вспыхнула невероятным восхищением. Да, всадники, да, лихие, да, топтали копытами, но ведь прежде всего себя… Ни городов своих, ни самих себя не пощадили, хотя предупреждали их о грядущей катастрофе, и сами они видели безошибочные знамения ее приближения. С презрительной усмешкой, даже не оглянувшись, пришпоривали они коней и мчались вперед, пусть к гибели, но только вперед. Все вокруг сливалось в яркие полосы, проплывавшие мимо. Будущее неслось на них, испуганно раздваивалось и покорно обтекало, исчезая позади. Мелькали века, чужие миры, свои города и тоже исчезали в «черной дыре» прошлого.
Вот они, «черные дыры», так долго волнующие наших земных астрономов. «Черные дыры» — это прошлое, втягивающее в себя то, что было, есть и будет.
И мчались, мчались эбры, смеясь на самом краю этих бездонных «черных дыр». И видение это было прекрасно, что бы я ни говорил себе. Я мог упираться ногами в край обрыва, но оползень нес меня вниз, к эбрам…
Новый взмах маятника — и я испускал стон от этого позорного эмоционального рабства. Пусть они всесильны, пусть они что-то сделали с моей головой, но все равно не должен я пускать слюни от противоестественной любви. Если я претендую на звание мало-мальски мыслящего существа, я просто не имею права сдавать свои мозги и сердце с такой легкостью в аренду первому же нанимателю. Я обязан, я должен быть хозяином своих чувств.
Маятник на излете очередного взмаха — и аргументы мои в тягостном споре начинают менять знак. Ты не прав. Любовь — не формула. Влюбляются не по законам логики и не с сантиметром и весами в руках. Любовь изначально иррациональна. Тысячи книг описывают, как мужчины и женщины влюблялись друг в друга, даже видя множество недостатков. Любовь вообще многообразна, и можно, наверное, было бы составить толстенный словарь сравнений любви. Ее сравнивали с цветком и рыкающим зверем, с утренней зарей и тяжким бременем, с полетом и картошкой, которую нельзя выкинуть в окно.
Я во всяком случае не мог. Да, я пытался изринуть из себя привязанность к эбрам, но похоже было, что чем яростнее я дергал за стебли унизительных сорняков в мозгу, тем глубже пускали они корни.
Да, были они не похожи на меня, на нас, но все равно душа сладостно замирала в восхищении, и хотелось склониться перед бесстрашными искорками разума, что циркулировали в подземной машине. И томительно хотелось служить им, помочь обрести материальную форму.
Маятник менял в очередной раз направление, и в очередной раз менялось положение на борцовском ковре. Теперь наверху оказался здравый смысл. Он придавил коленом позорную влюбленность и ехидно крикнул: мало тебе стремления выпустить джинна из бутылки, ты еще должен делать это с любовью. Ты не просто слуга, ты хуже. Просто слуга служит за деньги, а ты служишь из-за любви. Ты дважды слуга, слуга в квадрате.
От этих споров, возни в мозгу, от этих качелей у меня болела голова, я испытывал болезненное недовольство собой. Хаос в чувствах, спорах и намерениях был мучителен.
И среди всего этого беспорядка подбиралось к моему разуму новое прозрение: я понимал, что схватка, в сущности, уже проиграна. Эбры знали свое дело. Наверное, они легко могли бы лишить меня возможности рассуждать и бороться с собой. Взяли бы мои мозги, брезгливо потрясли, чтобы освободить их от последних сомнений, начинили бы их одной только любовью к господам, и я тут же помчался бы к неживым, лишь бы побыстрее услужить повелителям. Но они этого не сделали, потому что и того, что они всунули мне под извилины, хватало. Хватало, чтобы отправить меня к неживым.
