Тарзанариум Архимеда - Кацай Алексей Афанасьевич (электронная книга TXT) 📗
— Господин Трясило, — с легким акцентом и тщательно выговаривая слова, произнес Эндрю, — я просто требую научить меня пить так, как это делаете вы. После дозы, принятой вами, я бы давно валялся под столом.
И улыбнулся.
Обстановка мгновенно разрядилась. Шаргей быстро хохотнул. Лена шевельнулась. А Василий Трясило снова засопел, но уже одобрительно, и подмигнул Эндрю:
— Вот это верно. Иначе в нашем климате да при наших переживаниях ты просто не выживешь. Пить нужно умеючи. Вот я. Принял достаточно, но поставь мне сейчас бутылку на расстоянии тридцати шагов, я ее из винта с первого выстрела разнесу. Только пустую бутылку ставь, пустую! — внезапно хрипло закричал он, испуганно выкатив глаза.
— Василий Петрович, — мягко сказала Лена, — вы бы пошли, отдохнули в соседней комнате. Поздно уже… Куда вам домой идти?
Трясило замотал головой.
— Н-не пойду… Куд-да д-домой? Мой дом — это курень. Моя жена — саблюка… Н-не пойду.
Шаргей встал из-за стола.
— Дядя Вася, идем отдохнем, идем… И козакам отдыхать нужно.
Он смущенно улыбнулся Елене и Эндрю. А Трясило вдруг закрыл лицо обеими руками и всхлипнул.
— Не надо, прапорщик, не надо. Ты человек хороший. На Кавказском фронте меня из-под расстрела вытащил. Но — не надо. Жену красные ухайдакали, сына, старшенького — офицеры его величества. Малой не известно где. Разорвали меня на части, разорвали! Одно тряпье осталось, а души-то!.. Души-то и нету. Что вам здесь нужно? — вызверился внезапно Трясило на Барбикена. — Что!?! Дайте нам покоя. Покоя нам дайте! Я вот до войны на лесопилке гременецкой работал, что выше по Днепру. Много работали, плохо жили… Но, жили же!.. В село ездили, помогали. Сродственники женкины нам помогали. Один одного держались. И жили. Жили!.. А теперь? Ничего не осталось. Вот заберешь ты Оленку в свою Америку, а ее сродственники тут мучаться останутся…
— Нет у меня родственников, — тихо вставила Елена.
Трясило поперхнулся и уставился на нее мутными глазами. Шаргей, подхватил его под мышки, приподнял со стула и мягко потянул в соседнюю комнату. Тот не сопротивлялся. За окнами послышались, приглушенные полузамерзшим стеклом и расстоянием, выстрелы. Лена даже не вздрогнула. Эндрю прислушался и подошел к окну, за которым полная Луна сверкающими потоками разливала холодный свет на заснеженные гременецкие переулки. Всю Полтавщину засыпало снегом основательно.
— Опять стреляют.
— Говорили, что между немцами и Управой разброд пошел.
— А, что, их, разве когда-нибудь не было?..
— Их не было одновременно в одной точке пространства.
— В той точке, в которой одновременно существуем мы с тобой, — Эндрю отошел от окна, присел возле жены и крепко обнял ее.
Лена положила ему голову на грудь:
— Ты плохой журналист, Андрюша. Даже не знаешь, что в Гременце творится.
— Я хочу быть просто хорошим мужем. И буду им, Лена. Завтра Василий отправит нас в Киев — приятели на железной дороге у него есть. Пропуск он уже сегодня взял. В Директории у меня связи. У немецкого командования — тоже. Впрочем, мне до сих пор кажется, лучше пробиваться на Одессу, а не на Петербург. Хотя, в Питере среди большевиков у меня много друзей.
— Они помогут нам? — большие серые глаза ощупали осунувшееся лицо Эндрю.
— Я верю в это. Так же, как верю в их одержимость. Только вот чем? Знаешь, Элен, — произнес Барбикен имя жены на английский манер, — мне кажется, что они спешат. Для тех изменений — хороших, в принципе, изменений — которые они задумали, им нужно переделать природу каждого отдельного человека. Такого, например, как Василий, — кивнул Эндрю головой на дверь, за которой слышалось приглушенное бормотанье.
— Он хороший, Андрюша. Только пьяный.
— Да я знаю. Плохой человек не захотел бы нам помогать. Или сорвал бы миллион «екатеринок» за помощь в срочной регистрации брака. Да и за пропуск назад на Киев…
Внезапно Барбикен запнулся.
— Слушай, ты же не думаешь, что это — наша настоящая свадьба? Это — вынужденная регистрация. Настоящий праздник мы устроим в Балтиморе. Ты не представляешь, Лена, какой это будет праздник! С настоящим венчанием, шампанским, танцами… А после мы уплывем на яхте далеко-далеко в море и я открою тебе одну очень большую тайну.
— Открой мне ее сейчас.
— Нет, это будет сюрприз. Это будет настоящий свадебный подарок, которого не получала ни одна принцесса на всем белом свете.
— Я не принцесса…
— Конечно. Ты — королева. Моя украинская королева. Странно, до российской революции я даже не догадывался о существовании такой страны. А теперь… Она стала мне родной. И, знаешь, мне почему-то очень больно за нее. Слушай, а почему ты полюбила такого древнего старца, как я?
Лена тихо засмеялась и ласково погладила Эндрю по лицу.
— Тоже мне старик! Это я еще девчонка. Одинокая-одинокая провинциальная девчонка, которая заблудилась в Киеве и на которую напали какие-то бандюги.
— Вы не имеете права так называть патруль пана гетмана Скоропадского, — деланно сурово произнес Эндрю и они оба рассмеялись.
— Если бы не некоторые дорогие мне вещи, я бы никогда не возвращалась в Гременец…
— Если бы не некоторые дорогие мне люди, я бы никогда поехал в это захолустье…
Поцелуй был длинным, очень длинным. Эндрю даже задохнулся.
— Слушай, а кто такой, все-таки, этот Саша? Из белых?
— Александр? Шаргей? Мы познакомились с ним в Полтаве, когда я училась в гимназии. Потом он поступил в питерский политех. Еще потом его призвали в армию. Окончил школу прапорщиков и воевал на Кавказе. Очень большая умница, этот Саша. Ты не ревнуй, но мы с ним немного встречались, еще в Полтаве. Он мне все про звезды рассказывал да про то, как на них летать можно. Представляешь?
Эндрю серьезно взглянул на жену.
— Представляю. А как он здесь оказался?
— Какие-то родственники у него тут. Да и прячется он после демобилизации.
— От кого?
— От всех, — Лена замялась. — У него корни еврейские. А Гременец, вообще-то, городок еврейский.
— Ну и что? — не понял Барбикен.
— Эх, ты, военный корреспондент, — Лена ласково взъерошила волосы Эндрю. — не знаешь ты реалий театра военных действий.
— Ты забыла сказать, — произнес Шаргей, появляясь внезапно из темноты низких дверей, — что в моем роду были также генералы иных кровей. И довольно, кстати, знаменитые генералы. Например, Шлиппенбах, участник Полтавской битвы. Помните, как у Пушкина? — и он, нарочито театральным голосом, продекламировал: — «Уходит Розен сквозь долины, сдается пылкий Шлиппенбах…» Извините, я не подслушивал. Просто вы громко разговаривали.
И Шаргей покраснел.
— Ничего. А стихи чудесные, — совершенно искренне заметил Барбикен. — Но, друг мой, на какой стороне вы воюете сейчас, через двести лет после знаменитого шведского похода?
Александр настороженно посмотрел на Эндрю и перевел взгляд на Елену. Помолчал, а потом тихо ответил:
— На стороне разумных людей. Независимо от их политических взглядов. Есть, знаете ли, такая третья сила.
— К сожалению, такой силы нет, — возразил Барбикен. — Все разумное исчезает в вымороженные времена смут и потрясений. До следующей оттепели.
— Не исчезает. А сохраняет под снегом свои корни. Или, если хотите высоким штилем, корни человека. И человечества.
— Да вы — поэт, — иронично воскликнул Эндрю. — Насчет корней, вы верно заметили. Сидели как-то в глубине бывшей Российской империи американец с англосаксонскими корнями, русская — с украинскими, украинец — с еврейскими, и рассуждали о… Какие корни, интересно, у господина Трясила?
— Татарские, наверно, — хмуро пожал плечами Шаргей. — Тут все перемешано. Но я не за те же корни…
— И я не за те. Ваши корни имеют свойство отмирать. Человек, если брать вообще — лишь одна из страниц черновика эволюции разума. Ведь вы же не можете представить себе книгу, состоящую из одной страницы?
Барбикен протянул руку, взял с этажерки зачитанный томик на английском языке. Мельком взглянул на книжицу, сунутую ему Ником Хастоном еще в Нью-Йорке, как средство от скуки, и продолжил:
